— Я видел не только мрачного и ясного близнецов Тельмасс, но и обоих владельцев мечей, — Касарбин продолжил поражать Лили рассказами.

Он аккуратно выводил тонкой кисточкой символический цветок кувшинки на переносице Момо, который сидел, поджав нижнюю губу, и не желал встревать в разговор. Лили тем временем ползала под прилавком, пытаясь отловить всю разбежавшуюся пропажу — яблоки, что она уронила, раскатились чуть ли не по целому зданию, задевая пустые ящики и ударяясь об бочки с заном, замешанным с водой.

— Не может быть! Скажи об этом Главе, и она на руках тебя носить будет, — ворчала девушка, стоя на четвереньках и набивая белый и пышный передник фруктами.

Ирмингаут и Гвальд приказали остальным позаботиться о том, чтобы после обеда, в час кубков, началась раздача подаяний для нищенствующих и обездоленных. По большей части Белая Семёрка собиралась раздавать старую одежду, которой до верха была завалена лавка Северона, а также сладкие лепёшки и яблоки. Заодно братство обязалось наливать полную кружку разбавленного зана всякому, кто явится к прилавку с собственной посудой. И скучающий Ватрушка уже выжидал посетителей с черпаком в руке — к нему, невзирая на ранее утро, подходили редкие прохожие, в основном не очень благополучного вида. Однако Ватрушка всё равно наливал каждому, приговаривая:

— Да благословят тебя Одакис и Кисарит, добрый дин. Да отразится Янтарный замок под синими небесами в зелёной воде. Выпей за здравие наследного принца.

По традиции раздача пищи и старого тряпья происходила во время иного праздника — Дней Великих Жертв, но Гвальд и Глава решили поступиться традициями и развернули собственную благотворительность, почему-то прикрываясь именем принца и правящей семьи Амуинов.

Лили не вникала в подробности, а вот смекалистый Бел-Атар, кажется, понимал причины подобных действий. В конце концов, благодаря Гвальду ему было известно, что в других частях омута Воины Вереска заняты тем же самым — они ещё с прошлого дня разбили палатки, а теперь раздаривали беднякам недорогие припасы, попутно до краёв наливая всякому страждущему дешёвого спиртного напитка.

— Хотя нет, Касарбин, — Лили неожиданно восстала из-за вереницы ящиков, будто хрупкое морское божество, воспрявшее из пучины вод, и её рыжие волосы, сегодня у висков закрученные в жгуты и уведённые от лица назад, развевались по сторонам. — Даже не вздумай рассказывать об этом Главе, иначе она запрёт тебя в своей норе, и никогда не позволит покинуть заточение. Пока не выпытает всё до последнего словечка.

Расквитавшись с яблоками, травница подошла к Момо и Бел-Атару, и назидательно погрозила иноземцу пальцем.

— Как пожелаешь, — ровным тоном прошептал молодой человек, — моему сердцу льстит твоя забота.

Работа была закончена, и художник отложил глиняную баночку с краской и кисточкой на деревянный столик.

— Не обольщайся, тан, — наконец, заговорил тишайший нынче Момо. — Лучше ответь мне, как получилось? Хорош ли я?

Вместо слов Бел-Атар предложил Момо небольшое зеркало на медной ручке, и пока паренёк с нескрываемым наслаждением изучал в отражении собственный облик, Лили тоже загляделась на него. Сегодня Лан предстал перед публикой не в привычном образе полубезумного актёра, он не притворялся невинной девицей или роковой соблазнительницей Аллаей, Феей Миража, не корчил из себя ярчайшую звезду на небосклоне или вздорного мальчишку-сироту, но был самим собой. Видимо, наиболее долгий день в году уничтожал все существующие тени, заодно выбеливая разум.

Облачённый в тёмные одежды из сшитых воедино кусков и тонких полосок кожи, с длинными серьгами из продолговатых кристаллов хрусталя и в высоких сапогах, Лан смотрелся очень выгодно на фоне других горожан мужского пола, и, коли единожды худосочная фигура этого актёра попадалась на глаза, то уже трудно было оторвать взор от её хозяина. Бел-Атар изобразил на переносице Момо довольно живописную кувшинку, а на лице, прямо под нижними веками, расставил два одинаковых, маленьких круга — украшать себя подобными рисунками было принято среди всех сословий в Элисир-Расаре во имя праздника цветов. Обычно народ пытался отразить в картинках что-то личное тогда, как знать всегда использовала лишь символические краски и эмблемы собственных домов, прославляя тем самым и без того звонкие фамилии. Вельможи с гордостью превращали свои физиономии в настоящие знамёна, а затем бродили по городу и посещали званые ужины, хваля или критикуя роспись окружающих господ.

— Хм… а тебе очень идёт, Момо, — ласково произнесла Лили, только Лана не проняли девичьи уловки.

— Сложно украсить солнце, — самодовольно выдал актёр как раз тогда, когда к нему на колени запрыгнул Носатый. — Лили, теперь твой черёд.

— Да, прошу, присаживайся, — тихо промолвил Бел-Атар, рукой отгоняя от табурета засидевшегося парнишку и приглашая травницу занять его место.

Лили убрала на прилавок свёртки, которые крутила из различных платков и поношенных льняных рубах, начиняя их сладкими лепёшками и яблоками, будто сдобные конверты, что периодически стряпал Ватрушка.

— Боги желают здравия тебе, добрый дин, и ты выпей за здравие и долголетие наследного принца, — раздался унылый и совершенно незаинтересованный голос Ватрушки.

Он стоял за прилавком с уже расписанным лицом, печально упираясь локтем в столешницу и поддерживая рукой тяжёлую голову, а вокруг молодого мужчины по раме гроздями спускались вниз пышные и красочные гирлянды из цветов. В такой час лавку Северона могли посетить, разве что, лишь забулдыги и заядлые кутилы, которые всё ещё были навеселе, однако даже этим противникам трезвости быстро становилось ясно, что им здесь не очень-то рады несмотря на торжественные речи и радушные приветствия.

Из всего арсенала Бел-Атара Лили указала на баночку с бледно-синей краской и скромно попросила:

— Хочу её.

— Славный выбор. Твоим рыжим волосам польстит этот цвет, — еле слышно выговорил Касарбин и слегка улыбнулся.

— А ну прекратите это воркование, а то меня сейчас вырвет, — сквозь зубы прошептал раздражённый Момо.

Он наглаживал Носатого столь увлечённо и неистово, что бедный зверёк, до этого момента спокойно сопящий на плече приятеля, попытался вырваться из смертельной хватки, однако Лан не отпустил его.

— Прошу, не стесняйся, — язвительно отозвалась Лили, — там за ящиками с ботинками стоит бочка для отходов, можешь ей воспользоваться. У тебя ведь сегодня не накрашены губы, и незачем держать лицо.

— Эй! Никакой синей краски! — неожиданно лавку наполнили грозные раскаты голоса.

Наконец, Гвальд выбрался из единственной здесь закрывающейся на замок маленькой комнатушки, которая служила подсобкой и складом, и в которой уже битый час заседало руководство братства.

— Что Глава сказала? Глава велела никакой краски, кроме красной! Никаких рисунков, кроме кувшинок!

— Но… — Лили начала было сопротивляться, однако по одержимому блеску в глазах Гвальда поняла, что игра не стоит свеч.

Мастер закружил по помещению и принялся всюду высматривать нарушения, словно беспощадный тюремный надзиратель.

— Никаких «но», не нокай мне, здесь не конюшни. У нас имеется серьёзное дело, сейчас — не время для забав, повеселитесь позже. Касарбин! Используй красную краску и одобренные символы. Ватрушка, каких демонов ты скорчил такую кислую мину?! Ты распугаешь своей несчастной мордой всех обездоленных и хворых, которых мы должны приветить от имени Его Высочества! Что такого непоправимого у тебя произошло?

Гвальд замер рядом с Ватрушкой, сердито нахмурив брови и сведя руки на груди в замок.

— Ничего, — едва вымолвил маг, водя черпаком по поверхности чана с разбавленным заном.

— Тогда, мать твою, немедленно улыбнись! А то, Одакисом клянусь, я влеплю тебе подзатыльник и сил жалеть не буду. Момо! Хватит издеваться над зверюгой! Отпусти бедолагу, ты из него душу выгладишь. Пускай Носатый тоже вернётся к своим обязанностям — я только что видел жирную крысу на складе!