Забрав из стойла Тортика, Онкелиан двинулся по ровным, мощёным улицам Исар-Динн уже налегке, если, конечно, не считать тяжесть в душе за истинное бремя. Ватрушка вёл ослика за поводья, пока сам шёл, уткнувшись в потрёпанный трактат, который вручил ему Идорин. Маг надеялся, что сумеет расшифровать злополучное заклятье на пергаменте, и ему не придётся опять что-то стряпать наспех в ставке с упованием на то, что больную голову озарит просветление сразу, как только руки займутся чем-то толковым.

Разве в Элисир-Расаре не говорили, что грешно оставлять руки без дела, голову — без мыслей, а уста — без добрых слов? Ещё как, только эта присказка прошла мимо Онкелиана, в отличие от тех невзгод, что сегодня нарисовались на столичных улицах специально для него. Возможно, из-за непокорности и сыновьей непочтительности судьба Онкелиану не благоволила, или боги и небеса на него прогневались — кто ж разберёт теперь? Главное, именно сейчас он натолкнулся на того, кого не желал лицезреть под светом солнца более всего. Ватрушка бы скорее предпочёл, чтобы дорога его свела с бесами, с демонами из преисподней, с матушкой, или лично с лысым чёртом, однако путь мага перехлестнулся с лысеющим колдуном по имени Азурок Алн, гебром из дома Быстрых Рек и его бывшим наставником.

— Взгляните, кто у нас здесь, — громогласно возвестил Азурок, вышагивающий в компании нового подмастерья и парочки служек. — Какая радостная встреча.

Смуглое лицо старика рассекла издевательская ухмылка. Тёмно-синяя мантия реяла за спиной волшебника, и в её тени укрылись все приспешники заклятого врага Онкелиана, причины его стремительного падания. По крайней мере, Ватрушка свято верил в это.

— Здравия тебе, добрый дин, — хмыкнул Азурок.

Но Ватрушка не спешил отвечать. Он не мог сейчас изречь какую-нибудь слащавую любезность, а дерзить и разыгрывать из себя заносчивого горделивца теперь у Ватрушки не было прав — он не носил на поясе меча или кинжала, и, следовательно, не принадлежал больше к знати, семейство от него отказалось, волосы его остригли — все зримые свидетельства указывали на то, что перед Азурком возник обычный смертный, не защищённый деньгами или властью, без покровительства фамилии, а, значит, если тот примется сильно докучать, то можно просто раздавить его ногой, словно назойливого жука.

— Так будет со всяким, кто рискнёт восстать против коллегии гебров! Прежде он седлал белогривую кобылу и разъезжал в шелках, а ныне вынужден сидеть на плешивом осле. Был почти что аром, а стал презренным черном!

— Вам, достопочтенный, ещё не наскучило меня оскорблять? — устало закатив глаза, прошептал Онкелиан.

— Уйди с дороги, — злобно оскалившись, объявил уважаемый маг, — сгинь с пути. Мое право проходить первым. Твоё же — это обязанность мне уступить.

— Как повелите, господин.

С этим правилом тоже было трудно поспорить в Исар-Диннах, где молодые всегда уступали дорогу пожилым, бедные — богатым, простолюдины — знатным вельможам, поэтому Ватрушка без проблем отодвинулся в сторону обочины, позволяя магической процессии во главе с Азурком пройти вперёд.

— Всегда был бы ты таким покладистым, то не обрушил бы позор на свою семью, — на мгновение глаза бывшего ученика и наставника встретились, из-за чего разразился настоящий пожар. — Однако, признаюсь, давненько ничто не услаждало мой взор так, как порка, которую тебе задали в счёт изгнания. Хотя, нет, я приврал. Гораздо приятней было видеть, как сановники обрезают твои волосы. Ха!

— Ха-ха-ха! — поддержала толпа предводителя.

По лицу Онкелиана было понятно, что ещё один миг — и он с голыми руками набросится на Азурка, и, чем демоны не шутят, ещё убьёт несчастного. Уж больно волшебник был дряхл и немощен. Поэтому новый подмастерье взял хозяина под локоть и повёл вверх по улице, прочь от беды. И почему на старость лет Азурок стал таким ненасытным и злопамятным? Видимо, добро проще забывается, а брюхо так вообще впрок не набить.

— Меня остригли, однако мои волосы по-прежнему со мной, — наконец, выдал Ватрушка шипящим тоном, словно изъяснялся на наречии змей. — А вот ваша грива, достопочтенный гебр, уже истлела и ушла под землю прежде своего владельца. Какое упущение! Небось, вы потеряли свою силу? Ну… я имею в виду, как волшебник?

— Что? Ах ты нахал! Ты никогда… повторяю: ты никогда теперь не сможешь колдовать! Руку твою поразит слабость, а уста сомкнёт безмолвие… Я прослежу… Прослежу! Чтобы тебя наказали снова!

— Пойдёмте, господин. Нам пора в магистратуру, — подмастерье аккуратно уводил разбушевавшегося старца.

Разумеется, Онкелиан не верил в подобную чушь: в магическую силу волос или в устные проклятья, но, тем не менее, в его душу закралось зудящее сомнение.

А что, если Азурок прав? И Ватрушка никак не может разобраться в заклятье только потому, что его лишили звания и остригли ему волосы?

Кажется, именно из-за таких злопыхателей в сердце Онкелиана начали заниматься и прорастать гнилые семена. Дай рукам дело… только если дело это будет праведным, так? Голову наводни мыслями, но не гнусными, а славными, и тогда в устах появятся добрые слова. Но если тебя сковывают мрак и духота, то во рту рождается лишь скверна проклятий.

Когда твой цветок цветёт по причине зла, то плоды, что он приживает — это ревность, зависть, ненависть и ожесточение сердца. В час заступничества Ватрушка неожиданно поклялся небесам, что отомстит Азурку во что бы то ни стало. Боги вольны назначать любую цену данному зароку, на выплаты Онкелиан не поскупится!

Впрочем, в тот день Ватрушка не поскупился только на выпивку. И вместо того, чтобы благополучно вернуться в ставку Белой Семёрки и приступить к изучению трактата, он взялся принимать на душу иную горечь — пил в тавернах зан, крепкий и прозрачный спиртной напиток Элисир-Расара, полученный из ржи и ячменя.

В итоге, волшебник вернулся домой лишь затемно, в компании початой бутылки вина. Чудом он добрался до дверей и совладал с мудрёным замком. Вообще-то, Ватрушка планировал отоспаться где-нибудь в укромном переулке или под мостом, но Тортик приволок к порогу ставки своего хозяина.

Когда Онкелиан проник в собственную спальню, с трудом преодолев крутую лестницу в башне, то рухнул на измятую постель. Из его рук выпала бутылка с вином и покатилась по полу.

Миновало какое-то время, прежде чем Ватрушка пришёл в себя. Приложив колоссальные усилия, он разлепил глаза ближе к полуночи, в час исчезновения света, и рядом с его койкой сидел Момо в небольшом раскладном креслице. Актёр, придя в покои после соседа, обнаружил последнего мертвецки пьяным, громко сопящим и храпящим, и распространяющим вокруг себя отвратительный смрад. В целом, картина была весьма впечатляющей, и Момо собирался как следует ей насладиться, поэтому уселся на раскладной стул, откупорил наполовину пустую бутылку вина, пригубил напитка и стал наблюдать за происходящем.

— Ты что делаешь, извращенец? — раздражённо прохрипел волшебник осипшим голосом.

— Да вот, смотрю, вдруг тебя начнёт тошнить, и ты ещё захлебнёшься рвотой. Хоть увижу, как ускользает жизнь из твоих немощных рук, как коченеет труп.

— Заткнись, полезай наверх и спи уже, — рыкнул Онкелиан, указывая жестом на второй ярус кровати.

— О, да я бы с радостью, только ты так отчаянно храпишь, что у меня уши закладывает! — злобно прокричал Момо, после чего снова прижал свои бледно-розовые губы к горлышку бутылки.

Ватрушка приподнялся на руках и сразу ощутил сполна, как трещала и раскалывалась его худая голова. Решив, что он уже непозволительно протрезвел, Онкелиан протянул к Момо пальцы и радушно улыбнулся.

— Это моё вино. Дай тоже выпить.

Только Момо не подчинился. Он хлебнул ещё, закупорил бутылку и отставил её, убрав на самый дальний краешек деревянного стола, захламлённого различными предметами.

— Ещё чего, ты и без того налакался.

Наспех сняв куртку и сбросив сапоги, Момо без стеснения улёгся поверх Онкелиана, после чего спокойно спросил: