А затем Онкелиан взбунтовался и окончательно выпорхнул из родительского гнезда. Учёный маг-наставник проявлял к нему чрезмерную жестокость, морил его голодом и бил по спине палкой, дабы воспитанник лучше воспринимал прочитанное и внимал урокам. Таков уж был порядок в Элисир-Расаре и, в принципе, ничего необычного не происходило в училище, однако Онкелиан отчаялся. А потом дал учителю отпор, чего не позволялось делать ни при каких условиях, ибо подобное поведение навлекало огромный позор на всё честное семейство ученика, а его самого навсегда лишало права присоединиться к коллегии. После необдуманной бунтарской выходки Онкелиана изгнали из училища, запретили ему колдовать или вести магическую деятельность, и тщеславные планы его матушки и батюшки потерпели грандиозное крушение. Теперь их отпрыск никогда не удостоится звания гебра.
Впрочем, семья не спешила давать шанс Идорину, ведь тому ещё при рождении боги предначертали стезю землевладельца, а спорить с всевышними в Исар-Диннах означало одно — гневить небеса. И это несмотря на то, что Идорин с радостью бы выдержал все побои и испытания, кои выпали бы на его долю по вине сурового наставника, он бы с лёгким сердцем принял розги, что когда-либо доставались Онкелиану в двойном объёме, лишь бы заиметь возможность заниматься тем, к чему лежала душа.
Добравшись до условленной таверны без приключений, Ватрушка привязал ослика в стойле, а сам отправился внутрь. Он сразу нашёл столик, за которым сидел его кузен Идорин, и после приветствий и общих фраз, что соответствовали случаю и отвечали требованиям приличий, оба быстро перешли к главному:
— Вот трактат, который ты искал, кузен, — проговорил Идорин, протягивая родственнику маленькую и пыльную записную книжку.
— Благодарю, друг мой.
— Знаешь, не так-то просто было найти его и… ну, «изъять» из коллекции тётушки. Скажи же мне честно, во что ты ввязался снова? Это… нечто неблагонадёжное и опасное? — прячась за высокой кружкой с мёдом, Идорин приподнял вверх левую бровь, и его светло-русые волосы двинулись вместе с хозяйской головой.
— Я живу в омуте… как думаешь, чем я буду заниматься? — нервно выпалил Онкелиан и тут же отвернулся в сторону. — Тебе лучше держаться от таких вещей подальше, и никому не сообщать, что ты встречался со мной.
Ватрушка, сегодня облачённый не в магическую рясу, а в одежды заурядного горожанина, непритязательные и скучно-серые, отвалился на деревянную спинку сидения и нахмурился.
— Ты… ты посмотрел то, что я тебе отослал? Те бумаги? — немного погодя, поинтересовался отставной маг.
— Да… — удручённо вымолвил его кузен. — Но я тоже ни черта в этом не понял! Какой-то вздор, а не колдовство!
— «Ни черта»… — загадочно повторил Онкелиан, складывая руки на груди в замок. — Осмелишься сказать такое дома за столом — и тебя выпорют.
— Я уже слишком взрослый для подобных наказаний. Теперь они бьют по слабому месту мужчины… по его карману, — хмыкнул Идорин.
Он немного расслабился, припоминая старые-добрые времена, когда они оба ещё были мальчишками, только и гораздыми, что на всякие дурацкие шалости и бессмысленные выходки, за которые регулярно получали нагоняй и от матерей, и от тётушек, и от главы поместья.
— Кстати, кузен, как тебе живётся нынче в этом… омуте?
— Недурно. Имеется и где поспать, и что поесть. Правда, иногда я до сих пор вспоминаю, какими пышными были караваи у нашей нянюшки… Мои никогда так не поднимаются, что бы я не делал.
— Ты ведь сейчас говоришь прямо, а не намекаешь на что-то скабрезное? — фыркнул статный собеседник Онкелиана, одетый по современной моде, в тёмно-синий камзол из слегка блестящих тканей.
— Что? Нет конечно! Что ты такое несёшь?
Идорин разочарованно наморщил нос. Когда молодым людям было по десять-двенадцать лет, их няне стукнул, наверное, уже пятый десяток, не меньше, но Идорин всё равно предпочёл бы, чтобы кузен думал о ней, а не о её пирогах. Чтобы помнил иное тесто, которое ему не удалость вымесить как следует, не буквальное… иначе они оба возвращаются к искомой проблеме.
— Ох, Онкелиан, у тебя имеются хоть какие-то несъедобные воспоминания?
Да, Идорин чувствовал именно разочарование. Чары спали с Онкелиана, он напрочь лишился всего магического и вдохновенного, отдав своё предпочтение самому насущному и суетному — простому хлебу.
— Воспоминаний всё меньше и меньше, дорогой кузен. Я просыпаюсь, я ломаю голову над волшебной формулой, и я снова ложусь спать. И если не расшифрую формулу заклятья, то воспоминания вовсе прекратят накапливаться.
— Что?! — встревожился мужчина. — Как ты… во что ты ввязался?! Тебе требуется помощь?
— Да, — Ватрушка поднялся на ноги и уже было вышел из-за стола, — не приближайся к омуту и на версту в таких одеждах, тебя там быстро вокруг пальца обведут. За меня же не волнуйся, я обучился плавать в мутных водах. Может, сом и угорь — рыбы неблагородные, однако они долго живут… и становятся огромными.
Ватрушка двинулся к дверям, решив, что безупречно провёл игру, хоть они никогда не были с кузеном настоящими соперниками, скорее наоборот — союзниками и соучастниками мелких преступлений. Однако жизнь разрушает союзы и умаляет участие, когда дороги расходятся по разным берегам, и когда один покоряет моря, а второй сидит в засаде на дне неглубокого пруда. В конце концов, между Идорином и Онкелианом навсегда останется одно слово — зависть.
— Подожди, — кузен ухватился за небогатый наряд Ватрушки и задержал его. — У меня имеются плохие вести для тебя…
— Какие-такие вести? — недоверчиво прищуриваясь, прошипел маг.
Он будто почувствовал, как через мимолётное прикосновение сквозь слои тканей ему передаётся холодный озноб, что уже разбил тело Идорина. Повеяло морозом, словно в таверну заявился бог северных ветров.
— Онкелиан, тётушка… она…
— Что с матерью? Она здорова? — Ватрушка быстро вернулся на собственное место.
— Да… но тебе это не поможет. Тётушка очень огорчена твоим поведением, она приказала лишить тебя, — какое-то время Идорин собирался с мужеством, но потом всё-таки закончил предложение стремительно и твёрдо, — …приказала лишить тебя всяческого довольства. Также она запретила родственникам поддерживать тебя, словом, делом или деньгами — не важно.
— Что?! — возмущённо заорал Ватрушка на всю таверну и ударил кулаком по столу. — Лишить меня довольства? Да я и без того перебивался от выплаты к выплате… Мне даже пришлось вернуть семейные магические реликвии и личные артефакты, что я приобрёл на средства отца. Так что же… что же мне делать теперь?
Онкелиан растерянно схватился за голову. Кузен с жалостью в глазах смотрел, как его стародавний закадычный приятель рвёт волосы, однако опальный маг быстро одумался и взял себя в руки. В итоге, ему, подобно Момо, тоже не нужна была ни жалость посторонних, ни снисхождение чужаков. Может, Идорин когда-то являлся самым близким человеком для Онкелиана, но ныне всё страшно изменилось. Теперь двоюродный брат Ватрушки превратился в иноземца, которому никакие власти не дадут взаймы земли, особенно из области сердца.
— Ну, а ты тогда что тут потерял? Зачем объявился на встрече? — прохрипел Ватрушка, протирая усталые веки. — Только навлечёшь на себя немилость матушки. Если ты думаешь, что способен помочь мне либо оказать услугу — то лучше и думать забудь. Всё, пора прощаться.
— Но, дорогой кузен…
Ватрушка резко подскочил с сидения. Он собирался вылететь из таверны на крыльях, что подарили ему гнев и негодование, но потом поменял своё мнение. Поддев за плетёную ручку аккуратную корзинку с пирожками, которую принёс с собой, Онкелиан передал дар двоюродному брату со словами:
— Вот тебе съедобные воспоминания обо мне. Нам не следует больше видеться. Удачи. Позаботься о моей матушке, и о тётушке тоже. Ты всегда был единственной отрадой для них.
Идорин ничего не успел ответить. Он беспомощно хлопал ртом, провожая взором порывистую фигуру Онкелиана, которого будто штормовые вихри сдули из таверны. Рядом с мужчиной осталась лишь корзинка, полная пирогов с вареньем из шиповника. Если бы Идорин знал, что на языке цветов шиповник означает удовольствие и боль, то смог бы оценить иронию.