— Наконец-то! Я так долго ждал, что уже отчаялся! Но! Она сметёт всех, и вся, и всё, и ничего больше не останется… ни мучений, ни страданий. Справедливость! Все получат равную порцию яда! Разве это не прекрасно? — в его бесподобных, светло-голубых глазах-кристаллах отражался зиртановый занавес.

— Находиться здесь сейчас — полное безумие! Садись в лодку… нет, помоги сначала спустить лодку на воду, нам нужно убираться! — Касарбин в ответ положил свои руки на плечи неистовствующего, только Момо было всё равно.

— Ха! Ха-ха! Уже поздно! Ты опоздал, человек!

Лан коварно оскалился, обнажая острые клыки, заодно с истинной сущностью, что дремала в нём долгие годы. В тот момент Касарбин решил, что, бесспорно, Момо — не обычный человек, а бессмертный представитель высшего происхождения.

— Момо…

Лан искривился и толкнул приятеля, тот от недюжинной подачи отлетел на пару шагов назад и снова рухнул на влажный песок.

— Слушаю тебя, — отбил языком актёр, оборачиваясь в полкорпуса на собеседника, и позади него бушевали непонятные силы, приведённые в движение то ли божествами морскими, то ли самой планетой. — Говори же, я даю тебе шанс. Проверь собственную удачу и попробуй проделать то, что никогда не получается даже у лучших магов в Ассалготе! Давай, найди нужные слова!

Сейчас Момо смотрелся весьма устрашающе, только Касарбин не испытывал ничего подобного. Он ощущал одно — привкус тлена, горечь во рту. Погрузив пальцы в рыхлый и сырой песок, иноземец открыл было рот, но язык его словно онемел, а горло будто бы забил плотный ком из неуверенности.

— Что, молчишь? Как ты не поймёшь: это ведь свобода! Освобождение для всех, кто жизнь провёл в темнице или в доме скорби!

Бел-Атар резко подскочил на ноги и подбежал к Лану.

— Но в темнице тоже можно вырастить цветы, а в доме скорби — прекрасно повеселиться!

— М-м-м?

Кажется, художник состроил столь несчастную и уязвлённую гримасу, что один лишь его жалкий вид пронял и зацепил Момо, а вовсе не поток нравоучений. Лан слегка усмирился, и руки его обмякли, безвольно опустившись по бокам.

— «Когда незачем жить, то и умирать тоже не за что», — повторил Касарбин. — Помнишь? Зачем тебе сейчас погибать? Какой в этом смысл? Умрёшь сегодня — навсегда застрянешь во мраке, лучше избрать для этого более светлое и радостное время.

Вдруг двоих окутали резкие порывы пронзительного ветра. Они дули из недр Дремлющего леса и устремлялись на запад, к Янтарному дворцу, стройные башенки и статные шпили которого уже обвили странные фиолетовые и чёрные, серебрящиеся тени. Майн пробудился!

— А как же Фавн? — поскольку Момо присмирел, Бел-Атар сумел спокойно обнять его за плечи и прижать к себе. — Ты забыл о хорьке? Оставишь его одного?

— Ты глухой? Я же… я же сказал, что все умрут и никому не будет обидно или одиноко.

— Давай всё-таки попробуем отсюда выбраться, а умереть ещё успеем после.

Ветер стих, но ему на смену явился молочный туман, медленно выплывающий из корявых внутренностей Дремлющего леса и направляющийся к крошечному островку. Непроглядный и густой полог мглы опускался на окрестности, из-за чего сердце Касарбина только участилось. Момо уже не напоминал пугающего бессмертного, он опять походил на обычного капризного мальчишку, и молодой человек запросто увёл его за собой, после чего усадил в лодку.

— Руки за спину, — скомандовал Бел-Атар, решивший для надёжности связать этого непоседу. — Прости, Момо.

Парнишка совсем притих и сделался совершенно покорным, поэтому даже не возразил против подобного обращения, расценив его как забавную игру. Касарбин недурно умел управляться с верёвкой, поэтому быстро и ловко опутал Момо, стараясь поберечь его тонкую, красивую кожу.

Когда Лили очнулась, перед её взором мелькал белобрысый затылок Лана. Глаза девушки скользнули вниз, по спине боевого товарища, и с удивлением обнаружили путы, плотно стягивающие его руки и ноги. От столь странного зрелища травница подскочила на месте и испуганно ахнула. Она слишком резко приняла сидячее положение, и голова её пустилась в пляс.

— Аккуратно, ты ещё не пришла в себя, — раздался заботливый голос.

Вроде бы, он принадлежал Касарбину, но Лили не могла сказать точно: все объекты в лодке окутал плотный туман, да и перед её глазами ещё блестела тонкая, искажающая предметы пелена глубокого сна.

— Что приключилось? — прошептала травница, сладко потягиваясь. — У нас всё получилось? Игла Виликарты у нас?

— Хах, как тебе ответить? И да, и нет.

Затем Касарбин вкратце обрисовал всё произошедшее, а Лили слушала его, затаив дыхание и не веря собственным ушам.

— …Момо напрочь лишился самообладания, и поэтому мне пришлось его связать, — закончил монолог иноземец, опустив взор на дно лодки.

Вокруг троих членов братства Белой Семёрки, самых незадачливых, сейчас находилась не настоящая вода, а мелкий песок отмели, по которому они даже не могли уплыть куда-либо. Однако туман приукрасил реальность, превратив окрестности в бескрайние молочные реки, и Лили подползла ближе к Касарбину, дабы иметь возможность хотя бы разглядеть собеседника.

— Думаешь, это жестоко и зря я его связал?

— Глава нас предала? А Гвальд бросил на погибель? — словно в беспамятстве шептала Лили, не беря в расчёт страдания актёра и художника. — А Учёный украл наши сокровища? Как… скажи мне, братец, как такое может быть?

— Какой я тебе братец? Мы здесь… сами по себе, и каждый даже собственных рук не видит больше в этой промозглой, белоснежной мгле.

— Скоро я… тебя поймаю… скоро я… — Лан по-прежнему нашёптывал загадочные речи, наполняя лодку тревожным гулом.

Девушка порывистым движением сняла парик и высвободила свои тёмно-рыжие локоны, что рассыпались по её хрупким плечам, укутанным в чудесное одеяние из тёмно-синего атласа. Там, на поле из индиговых шелков, распускались грозди серебряных цветов, и внезапно Бел-Атара посетило жгучее желание: дотронуться до их лепестков кончиками пальцев.

— Глава нас предала и сотворила такое с Момо? — шептала опустошённая травница.

— Сложно понять её истинные намерения. Может, она никогда не была верна делу, поэтому и не предавала его, а, может…

Среди марева зловещего тумана заблестели ярко-жёлтые мигалки — уграши снова подкрадывались к судну потерпевших крушение, непутёвых страждущих. Бел-Атар жестом подозвал Лили ближе, затем крепко обнял её, и затушил последний маяк в этих опасных и непредсказуемых водах — резким движением он погасил фонарь на корме. В конце концов, свет не только помогает преодолеть трудности одиноким странникам, покоряющим неизведанные пустоши морей и океанов, но ещё и приманивает всяческую скверну. На пламя слетаются не только безобидные мотыльки. Кровососы и паразиты тоже жаждут теплоты, что вырабатывает огонь жизни, а нектаром демонических цветов, распускающихся исключительно во мраке, питаются лишь демоны и бесовские исчадия.

Одной рукой прижимая к себе Лили, а второй крепко держа меч, Бел-Атар готовился встретить судьбу с расправленными плечами, независимо от того, в какие она сегодня облачилась наряды — в чёрный, багряный или белый саван, и как будет звучать её имя — победа, смерть или очередное испытание.

Момо молча лежал рядом, но вскоре позади лодки раздался какой-то шум и плеск, и горящие в тумане точки постепенно померкли.

— Ирмингаут! Ир… мингаут! — кричал Гвальд медленно таящей в ночной мгле женщине.

Она ускользала из вида, словно последний шанс из рук, словно призрак, прогоняемый на рассвете первыми проблесками трезвомыслия, и в синих и чёрно-серых красках Сломанного берега мерцали её длинные, эльфийские волосы, как напоминание об истинной природе большинства чудесных вещей. Они — всего лишь обман зрения; лишь мираж, что растворяется сразу по пробуждении, будто самое ненадёжное и зыбкое видение из прекрасного сна.

Только Гвальд был не готов пускать ситуацию на самотёк, он собирался держаться своей могучей рукой даже за хрупкую иллюзию. В конце концов, на что ещё ему дана такая сила?