— Славно. Ты получал весточку от Мирн Разора? — она натягивала кожаные штаны, которые поддавались лишь со скрипом.

— Да, лично от Владыки, господина Брилла Эйана. Он не может уверовать в то, что мы обнаружили ещё один арашвир.

— Немудрено, зная, какая это редкость.

— Владыка удивлён, что камень объявился как раз тогда, когда о нём по всему Мирсварину расползлась молва. У Разора появились некоторые весьма интригующие сведенья.

— Как же он удивится, когда нашими стараниями получит камень?

Ирмингаут, уже завязывающая пояс поверх своей домашней рубашки из плотной, тёмно-синей ткани, взметнула вверх одну бровь и мечтательно улыбнулась.

— Может, с арашвиром в руках я доберусь даже до неё, — едва слышно прошептала женщина.

— Что, Глава?

— Ничего. Я буду ждать тебя в положенном месте в час молодой луны. Захвати эту коробку, — эльфийка указала на деревянный ларец средних размеров, что покоился на кушетке возле её постели.

Виридас молча поклонился, давая понять хозяйке опочивален, что он и без того осведомлён о собственных обязанностях, а затем тихо ушёл восвояси, готовиться к отбытию. Ирмингаут бросила небрежный взгляд на потолок двухъярусной кровати — на полотно из красного дерева, украшенное резными цветами и инкрустированное каменьями. Изображение, на которое Ирмингаут смотрела каждую ночь перед сном, было заботливо отклеено и упаковано в ларец, и дожидалось возвращения на родину, в Предел.

Эльфийка тоже покинула своё гнездо вместо того, чтобы ложиться спать. Она устремилась в кабинет, на второй этаж башни, потому что желала в последний раз пробежаться острым взором по тем предметам, что там хранились. Хотела дотронуться до книг, заглянуть в журналы и свитки, и побыть в тишине и уединении посреди помещения, в котором провела почти два года кряду. Вроде бы — незначительный срок для представителя высшего происхождения, для существа величественного и бессмертного, и скоро время сотрёт эти блёклые воспоминания из головы Ирмингаут, ведь в них не было ничего особенного… Тем не менее, женщина не собиралась так просто отступать перед натиском забвения. С высоты казалось, что здесь не осталось ничего важного, ничего незаменимого, но, всё-таки, совсем без воспоминаний — довольно скверно. Впрочем, когда воспоминаний чрезмерно — ничуть не легче жить.

Встав напротив массивного письменного стола, до сих пор заваленного кипами бумаг, Ирмингаут сомкнула руки в замок, прижала их к груди и, закрыв глаза, начала читать оберег-молитву:

— Отец наш Урги, защити моё тело и освети путь. Отец наш Урги, защити моё тело и освети путь. Под чёрной землёй течёт девять морей, по белой земле текут две алые реки, но пегой и вороной известно, что в груди волшебницы нет сердца. Я превращаюсь в сверкающего лебедя, глаза мои — очи совы, дух — снежной лисицы. Никакой добыче от меня не укрыться, никакому охотнику меня не настичь…

— Ох, прости. Я не хотел мешать, — раздался извинительный голос Гвальда, и Ирмингаут распахнула веки.

Её верный подельник, стародавний знакомый и надёжный приятель стоял в дверях с бутылкой в руках и вопросительно посматривал на женщину, от которой ни разу ещё не слышал ни заговоров, ни молитв, ни обращений к богам.

— Ты не помешал, проходи. Только дверь закрой на замок, — спокойно произнесла эльфийка, усаживаясь в хозяйское кресло.

Мастер поступил так, как и велела ему Глава, однако не до конца понимал, зачем понадобилось запираться от остальных членов братства.

— Как всё прошло? — поинтересовался Гвальд, тоже усаживаясь на стул неподалёку от женщины.

— Хорошо. Ритуал закончен, заклятье прочту завтра перед выходом. Как у вас?

— Всё… всё славно сложилось, — растягивая губы в ухмылке, прошептал Гвальд. — Зелье готово, лодки тоже. Наряды для «Владычицы янтаря» в полном порядке, как и её приданое. Да помогут нам небеса, и отразится в веках наша удача! И миром занебесным, и миром заозёрным!

Гвальд поднял вверх бутылку, а потом припал к горлышку.

— Зелье получилось весьма забористое, похлеще этого пойла.

— Эй, поаккуратней. Ты ведь уже пьян, — хмыкнула Ирмингаут, складывая руки на груди и забрасывая ноги на соседний стул.

— Ничего, к утру буду трезв и ясен, как прозрачная вода. И даже побреюсь, — Гвальд пробежался левой по выдающейся щетине на мужественном подбородке.

Он, давно водящий дружбу с Ирмингаут, неплохо знал свою приятельницу, а потому сразу заподозрил неладное; уловил нечто мрачное и густое, снедающее её изнутри.

— Послушай, Ирмингаут. Я давненько хотел у тебя спросить одну вещь. А, вернее, две вещи. И, кажется, сейчас выдалось наилучшее для этого время. На, будешь, — сперва мастер протянул Главе бутыль с неразбавленным заном, и эльфийка совершила могучий глоток. — Ты… ты очень сильно напоминаешь мне Его Высочество. Я имею в виду чисто внешность. Вы так похожи с наследником, что иногда меня пробивает дрожь.

— И чем же мы похожи? Цветом волос? Сомнительное сходство, — равнодушно отразила Ирмингаут, но её левая бровь поплыла в том же направлении, будто указывая Гвальду верную дорогу.

— Не одними волосами.

— Ты так говоришь лишь потому, что не видел отца Сэля, Тэя Алькосура. Его Высочество похож на него, а не на меня.

— Сути это не меняет, и я видел мага-короля. На тебя принц тоже похож. На вас обоих. Для чего тебе рисковать ради наследника, от которого ты уже однажды сбежала по собственному желанию?

— Не припозднился ли ты с обвинениями, мастер? — щёлкнула языком Ирмингаут, отбирая бутыль у собеседника.

Она поспешила прополоскать горло крепким напитком — лишь бы только проглотить неприятные речи своего сподвижника.

— Не уклоняйся, уже… уже слишком поздно. Как я могу отослать ребят на такое опасное дело, когда не знаю… — Гвальд вернул себе бутыль и присосался к ней столь же пылким образом, — когда не знаю…

— И когда ты принялся сомневаться во мне? Знаешь ли, немного больно.

— Больно? — усмехнулся мужчина. — Значит, всё-таки ты что-то чувствуешь? Кем тебе приходится Его Высочество?

— Он — не мой отпрыск, и не родственник, просто былой воспитанник. Мы не связаны ни клятвами, ни узами дружбы, ни любви. Доволен?

— Это как посмотреть, — хмыкнул мастер.

Ненадолго в кабинете повисло тяжёлое и гнетущее молчание, но Ирмингаут решилась его нарушить:

— А второй вопрос? Каков твой второй вопрос?

— Хах. Ну, если настаиваешь, придётся и его озвучить, — немного помедлив и поёрзав на стуле, он выложил все карты перед союзницей. — Ты знаешь, что я тебя люблю?

Глава заледенела от подобной откровенности. Она не понимала, что надлежит ответить мастеру, дабы не обидеть его, но и самой сохранить лицо, поэтому с трудом вымолвила лишь одно беспомощное слово:

— Да.

— Хорошо. Хотя, может, наоборот, плохо. Слушай, никакого давления. Я всегда видел, что эти чувства не взаимны. Просто в такие моменты полагается разбираться со всеми делами, чтобы ничего не оставалось на милость небес. Ты приводишь в порядок бумаги, а заодно и мысли. Поэтому я и…

По мере того, как Гвальд распинался и оправдывался, упомянутое «несуществующее давление» продолжало нарастать и увеличивалось до тех пор, пока Ирмингаут внезапно не подскочила с кресла. Она встала на колени перед стулом Гвальда, обхватила рукой его шею и привлекла к себе, утягивая на дно страстных поцелуев, закрывая тому рот разгорячёнными выпивкой устами. Даже если то, что сейчас должно было случиться между ними — лишь ловкий манёвр, Гвальду всё равно ничего не оставалось, кроме как повиноваться вышестоящему по званию. Может, Ирмингаут — настоящая мастерица иллюзий, однако мужчина был согласен на обман, пока разделял его с избранницей.

Крепкие сердца не покоряются мечу, их твердыням не страшны никакие перемены, и даже время здесь бессильно. Пускай любовь не даёт покоя и превращает мудрого в безумца, пускай она застрянет в горле, словно кость от худой сушёной рыбины тогда, когда вокруг полно более лакомой добычи, однако уж лучше так, чем совсем ничего не чувствовать.