По пути Людвиг проехал несколько городов, в каждом из которых встречался с людьми, возглавлявшими объединения из списка. Завершился его тур в столице; последним союзом стало «Сообщество взаимопомощи бывшим фронтовикам». Сегодня Людвиг видел Фрейданка второй раз в жизни. Первая их встреча продлилась считанные минуты, когда Бек назначил дату собрания.

Здесь, в зале, переоборудованном из бывшего склада, царили примерно те же настроения, что и везде. Умеренные, если они ещё и остались в Германии, предпочитали не высовываться. Над страной дамокловым мечом нависла угроза нового вторжения. Мнимые патриоты били себя в грудь, демонстрируя решимость разбить проклятых жабоедов. Каким образом они справятся в условиях, когда рейхсвер был лишь тенью прежнего себя, оставалось неясным. Видимо, они собрались завалить врагов телами. «Стальной шлем» и прочие крупные организации снизили планку приёма, поглощая союзы поменьше с огромной скоростью.

Висбаденские промышленники не успели заскочить в последний вагон. Теперь оставался один вопрос: хватит ли сил рейхстагу остудить горячие головы в рейхсвере, чей запал подогревал Стиннес? Казалось бы, ему новая оккупация Рура должна навредить больше всего, но, поговаривали, он старательно разжигал пламя нового конфликта.

Германию ожидали мрачные дни.

Людвиг перестал вслушиваться в речь Фрейданка. Если начистоту, председатель был не худшим из тех, кого ему довелось повидать в течение командировки. Его трёп лишал слушателей дисциплины, манил их несбыточными образами, наполнял детские головы ложными идеалами, однако у Людвига, вероятно, получилось бы укротить его. Такие люди падки на деньги и ради них готовы принять любые принципы — свойство ужасное в обычные времена, но не тогда, когда незыблемость мировоззрения означает твердолобую решимость устроить в стране этнические чистки и обречь её на новое поражение.

Но это не имело значения. Затея магнатов не удалась. Бек посетил мероприятие из чувства долга, чтобы закрыть список. Этот же долг подталкивал его написать подробный отчёт брату с рекомендациями, которые уже не понадобятся. Скоро у родственника прибавится забот, и ему будет не до формирования собственной армии.

Из размышлений Людвига вырвала мелодия. Необычная. Не та, какую ожидаешь на этом сборище. И потому — удивительная.

«Ich bin Soldat». Песня, повествующая о тягостях немецкого солдата и о его стремлении к миру и покою. О том, как его насильно выдернули из дома, отправили проливать кровь и умирать во имя жажды власти правителей. О братстве солдат из разных стран, которые с радостью пожали бы друг другу руки, но вместо этого вынуждены стрелять на поражение.

Мелодия, вкрадчивая, обманчиво простая, стремительно захватила слушателей. Если бы Людвиг верил в магию, то заподозрил бы в исполнителе волшебника. Публика, считанные секунды назад скандировавшая едкие лозунги, притихла. Потом зазвучал первый голос. Хриплый, с отчётливым эссенским акцентом, он принялся подпевать мелодии. Один за другим к смельчаку присоединялись соседи, круг поющих ширился, и вот — весь зал в едином порыве выводил слова. Никого не смущало, что мотив отличался от привычного. Каждое изменение в композиции было незначительным, однако вместе они образовывали мелодию, которая врезалась в душу и гасила пламя воинственности в сердцах собравшихся.

Благодаря стараниям родителей Людвиг получил превосходное классическое образование. Он отлично владел скрипкой, а его мать была выдающейся пианисткой; они часто устраивали музыкальные вечера в своём кругу, на которые приходили родственники и близкие друзья. Это позволило ему оценить играющего по достоинству — с точки зрения собрата-музыканта, а не только слушателя. Новое прочтение — нет, доработка, улучшение мелодии — буквально кричало о том, что за пианино сидел гений из разрядах тех, что рождаются раз в поколение.

Первый ряд имел неоспоримые преимущества. Людвиг хорошо видел выражение лица Фрейданка, сперва замершего в замешательстве, а затем покрасневшего от злости.

Бек вновь обратил внимание на гиганта, сгорбившегося над пианино. Пальцы странного музыканта порхали над клавишами так быстро, что порой было не разобрать движений. С виду он походил на типичного крестьянина из глубинки: огромный, с простоватой физиономией, на которой не отражалась работа мысли, он словно стоял за плугом, а не творил мелодию, от восхищения которой у Людвига захватило дух.

Великан же не смотрел на клавиши; он изучал реакцию зала. Взгляд его встретился со взглядом Бека, и тот собрал всю свою волю в кулак, чтобы сохранить невозмутимость. В холодных глазах здоровяка читались острый ум и несгибаемая воля. Они резко контрастировали с его простодушным, даже туповатым лицом.

Людвиг привык оценивать людей безотносительно их положения в обществе. Для Бека первоочередное значение имели заслуги и интеллект человека, и он сразу осознал, что в лице этого музыканта столкнулся с незаурядной личностью.

Не то чтобы Людвиг разделял социалистический посыл песни. В обычной обстановке он осудил бы её, как осуждал всё, что привело Германию к постыдному проигрышу. Однако красное движение в стране доживало последние дни, его уже не принимали всерьёз, а занявшие его место социал-демократы были терпимой альтернативой националистическому подъёму. Тот толкал страну, ещё не оправившуюся от прошлого конфликта, к новому. Здесь и сейчас один опасный яд нейтрализовал другой, ещё более смертоносный.

Стих последний отзвук мелодии. Ветераны замолчали. Наступила звенящая тишина.

Члены «Сообщества» гордились тем, что презирали коммунистов, однако мелодия всколыхнула в них нечто, чему они и сами не могли дать названия. Тоску по погибшим сослуживцам? Тайную убеждённость, что война, какой бы благородной она ни была, хуже мира? Запутавшись в своих переживаниях, бывшие солдаты сидели тихо. Но их ступор вот-вот пройдёт, и тогда инициативу вновь перехватит Фрейданк, от возмущения временно лишившийся дара речи.

Чутьё редко подводило Людвига. Сейчас оно требовало поддержать музыканта. В конце концов, если он этого не сделает, на того могут и наброситься, — а большие кулаки не спасут от припрятанной заточки.

Решив довериться инстинктам, Бек степенно поднялся и захлопал в ладоши. Несколько секунд его аплодисменты разносились по залу в гулком одиночестве. Это прорвало плотину. За Людвигом захлопали другие, поначалу неуверенно, потом — с отдачей, со свистом и топаньем. Так, как они благодарили бы какого-нибудь скрипача в кабаке прифронтового города, куда их привезли с передовой на ротацию.

Если песню хвалил офицер, то в ней не было ничего предосудительного, верно?

Примерно треть ветеранов не последовали примеру Людвига, но, оставшись в меньшинстве, возмущаться они не рискнули.

Одобрительная реакция Людвига сбила с толку Фрейданка, который ястребом взирал на пианиста с трибуны. Не давая оратору собраться с мыслями, Бек забрался на возвышение. От него тоже ждали речи, как сказал председатель перед собранием. Впрочем, побывав на нескольких десятках подобных мероприятий, Людвиг и сам знал все тонкости.

Он выступил с коротким сухим обращением к ветеранам. Когда оно подошло к концу, музыкант сыграл гимн республики. К нему у собравшихся вопросов было куда меньше, чем к прошлой песне: флаги, развешанные по стенам, указывали на относительную лояльность нынешнему правительству.

Выбор гимна подсказал Беку, что первоначальное впечатление его не подвело. Пианист был далеко не прост.

После своей речи Бек сошёл с трибуны. К нему поспешило не меньше двух десятков человек — все, кто представлял хоть какую-то значимость в этом союзе. Они хотели лично пообщаться с действующим офицером. Впереди этой толпы выступал председатель.

Проскользнув мимо них, Людвиг направился к музыканту.

Тот не замедлил представиться — Макс Кляйн, рядовой в отставке, служил денщиком на Восточном фронте.

— Что надоумило вас сыграть «Ich bin Soldat» посреди патриотического собрания? — спросил Бек с искренним интересом.