Германской армии перебили хребет. Прорыв изъеденного дырами фронта не изменил бы этого. Он просто растянул бы логистические линии, усилив нагрузку на тыл. Смельчаки, осмеливавшиеся говорить об этом Людендорфу, наталкивались на стену непонимания. Главнокомандующий видел перед собой победу; не потому, что был глуп, а потому что выжимал из себя всё до последней капли и требовал того же от своих подчинённых, — он верил в стойкость немецкой нации.

Но из неё уже нечего было выжимать.

Вместе с тем, подданные империи, заражённые его энтузиазмом и не видевшие цельной картины, жаждали идти до конца. Посмей Вильгельм Второй сместить Людендорфа, и кайзера растерзала бы толпа. А так — поражение было неизбежным, и всё же его удалось бы превратить в терпимый, хоть и обидный мир, не случись революции.

Людвиг не винил народ, страдавший на протяжении четырёх лет. У того накопилось изрядно причин для того, чтобы погрузиться в отчаяние, утратить самообладание и в приступе слепой ярости обрушиться на правителей, потерявших его доверие. Но народом, несомненно, управляли извне; революционеры начали подтачивать армию задолго до ноябрьских событий [2]. Они подорвали офицерский авторитет для солдата в самый ответственный для отечества момент, и это привело к анархии, величайшему преступлению для военного, если не считать прямой измены.

Солдат, лишённый дисциплины, — не более чем разбойник.

А разбойник не способен был сопротивляться натиску французской армии, в которой царили строгие порядки, обеспеченные суровыми наказаниями. Победа французов была предрешена, хоть они и уступали в военной науке немцам; что Фердинанд Фош [3] мог противопоставить передовым стратегам германского Генштаба?..

Революционеры украли у немцев — нет, не победу, как утверждали сегодня популисты, а почётное поражение. Они отняли у армии последние силы к сопротивлению в надежде захватить власть.

Что ж, они её захватили — и тут же передрались между собой над истекающей кровью страной, лакомые куски которой растащили или оккупировали победители.

Парадокс ситуации заключался в том, что нынешнее правительство рейха было далеко не худшим, что могло случиться с Германией… и что ещё может случиться с ней в будущем, если не остановить опасную тенденцию — подмену истинного патриотизма пустым популизмом.

В революционном хаосе, охватившем рейх, Людвиг не утратил внутренней порядочности. Он не поддерживал путчи и выполнял приказы начальства, пока они не ставили под угрозу целостность страны, поскольку верил в то, что бунт может быть лишь самой крайней мерой. Рано или поздно дисциплина вернётся в Германию, но любая попытка достигнуть её через переворот обречена на провал.

Бек не придерживался пацифизма, при его профессии это было бы абсурдом, однако в нём жила глубокая ответственность за немецкий народ. Он не хотел новой войны в ближайшие годы. Страна не была к ней готова. Не так давно она прошла «тотальную войну», как метко выразился Людендорф ближе к концу своего командования [4]. Людвиг не без оснований считал, что её повторение может стать катастрофой для Европы, но больше всего — для самой Германии. Она ослабла и стала тенью былой империи, которая внушала страх и уважение соседям в 1914 году. Отныне любой конфликт, не угрожавший полным уничтожением немецкой государственности, ей следовало разрешать исключительно дипломатией — хотя бы до тех пор, пока она не окрепнет и не восстановит силы для того, чтобы вернуть себе прежнюю сферу влияния.

Рейху нужен был умный лидер и сознательный патриот, который способен учитывать интересы других стран и народов. Высоконравственный руководитель, неизменно прислушивающийся к зову своей совести. Тот, кто видит цельную картину и не допустит повторения ошибки, приведшей к падению старого режима.

Но куда бы Людвиг ни посмотрел, во власть рвалась совсем другая порода. Взять Фрейнданка; и что он плетёт⁈ Да, он не призывает громить еврейские лавки, отстреливать республиканцев и вешать коммунистов, однако в остальном он был ровно таким же болваном, как прочие реваншисты. При крошечной толике воображения его выступление становилось открытым вызовом иностранным войскам на немецкой земле; а то, что собравшаяся тут публика это воображение проявит, сомневаться не приходилось.

Ораторского искусства Фрейданка на это хватало. Но пламенными речами войны не выигрываются. Если Германия восстанет против победителей здесь и сейчас — её раздавят. К сожалению, размеренная и планомерная работа по возвращению военного потенциала шла вразрез с фантазиями, которыми щедро кормили публику подобные популисты.

Людвиг Бек откинулся на спинку неудобного кресла, заёрзал в нём и в бесчисленный раз спросил самого себя, что он тут забыл.

Всё началось, когда ему пришло письмо от нового владельца Nassauische Rheinhütte [5]. Людвиг не питал страсти к развитию промышленности, предпочтя стезю офицера, а потому нисколько не удивился, когда отец в посмертном завещании передал фирму младшему сыну Вильгельму. Бек верил, что так будет лучше для всех; между собой они сохранили доверительные отношения.

Письмо не оставляло пространства для двойных толкований. Брат объяснил, что ему известно и о создании Arbeitskommandos [6], и о том, чем на самом деле были эти подразделения — частью изощрённых попыток генерала фон Секта [7] обойти ограничения, наложенные на рейхсвер по Версальскому договору. Осведомлённость магната не особо удивила Бека. Он знал, что промышленные шпионы могли раскопать и не такое, хотя некоторые подробности насторожили Людвига. Например, беспечное упоминание Вильгельма о том, что руководил чёрным рейхсвером Фёдор фон Бок[8], а также о контактах фон Секта с большевистской Россией, которые начались задолго до подписания Рапалльского договора.

Нынешний владелец компании открыто признавался, что его и его партнёров, посвящённых в эти детали, пугает сложившаяся ситуация. С присутствием в Висбадене [9] французских и английских солдат они свыклись. Они опасались, что фон Сект нарушит хрупкое равновесие, ополчившись против республиканского правительства — с коммунистической или реакционной повесткой, не так уж важно. Бек, ещё совсем недавно служивший в штабе генерала, прекрасно сознавал абсурдность этих опасений, но своих знаний в чужую голову вложить нельзя. Промышленники боялись восстания — и предлагали Беку дать ответ отрядам чёрного рейхсвера. Иначе говоря, организовать прореспубликанские отделения, которые ни за что не пойдут против текущего строя, — выбрать из кандидатов людей с умеренной позицией, не радикалов, не левых и не правых.

Людвиг быстро сообразил, что они, в сущности, желают создать свою частную армию аналогично чёрному рейхсверу. Финансирование проекта фон Бока шло через неофициальные каналы, однако слухи упорно намекали на непосредственную поддержку предпринимателя Гуго Стиннеса [10]. Тот семимильным шагами захватывал промышленность Германии и экономику Австрии, да ещё и засматривался на Чехословакию, где ему вставляли палки в колёса французы.

Будучи реалистом, Бек понимал, что вряд ли такое предложение сделали ему одному. Более того, его и вспомнили-то, скорее всего, из чувства родственного долга. Остановить процесс расползания немецкой армии на частные лоскуты он не мог, но если он возглавит его, то будет в силах остановить худшее — возникновение ещё одной угрозы рейху.

Особой веры в слова брата о том, что их концерн ни в коем случае не направит винтовки против республики, у Бека не было. Отец хорошо воспитал своих детей, но порядочность других участников концерна вызывала сомнения. В таком случае проще взять командование на себя и отказаться выполнить опасное распоряжение, если таковое поступит.

Людвиг согласился ещё и потому, что в его душе тлела надежда узнать подробнее о тех, кто продаёт секреты рейхсвера промышленным группировкам. Но он ничего так и не выяснил. Во втором письме его снабдили только списком мелких союзов, которые можно использовать для создания условного фрайкора. Чуть позже сверху пришёл приказ о направлении Бека в командировку из Мюнстера в Берлин, — ещё одно напоминание, что в республике можно было купить если не всё, то очень многое.