Насчёт заинтересованности я достоверно не знал, однако на текущей стадии развития цивилизации наиболее естественно было бы использовать этот метод. Может, чуть улучшенную версию Фишера—Тропша. Варианты названий могли отличаться от тех, которым меня обучали, но я сделал ставку на то, что эта Земля — полная копия моей из прошлого. Историю седой древности наставники из Института не преподавали, а вот различные способы продвинуть прогресс на том или ином этапе развития человечества — сколько угодно.
Моя осведомлённость Герберту не понравилась, хоть и была обычной догадкой.
Я пожал плечами.
— Понятия не имею, о чём вы. Так, к слову пришлось. В чём-то подозреваете меня?
— Нет… пожалуй, нет, — уже спокойнее произнёс Герберт. — В конце концов, это я выбрал заговорить с вами, а не наоборот. И вы победили Ласкера! Ещё никто из тех, кто пытался подобраться к дяде, не выигрывал у бывшего вельтмейстера, чтобы привлечь моё внимание.
Хватка на его трости ослабла.
— Вот как мы поступим, герр Кляйн. Вы согласились помочь мне с новым чемпионатом. С моей стороны будет грубостью отказать вам в вашей просьбе. Если вы займёте хотя бы второе место, я непременно свяжусь с дядей и организую вашу встречу. До тех пор все мои мысли будут о шахматах.
— А если первое?
— Я встану на вашу сторону и буду биться, как лев, чтобы дядя выслушал ваше предложение от начала и до конца, — лукаво усмехнулся Герберт. — Постарайтесь как следует. Покажите вашу лучшую игру.
— Договорились.
— Тогда до встречи, герр Кляйн…
— Погодите секунду.
Уже собиравшийся уйти Бош с недоумением взглянул на меня.
— Всё-таки интервью — это не моё, — объяснил я. — Не могли бы вы задержать журналистов? Боюсь, вцепятся в меня как клещи, да так, что без насилия не отодрать.
— Без проблем, — хохотнул Герберт.
Он двинулся к газетчикам, широко раскинув руки, словно рассчитывал заключить их в объятия. Я последовал за ним, выдерживая дистанцию.
— Господа, матчей больше не будет. Вы напрасно тратите своё время. Пойдёмте вниз! Я угощу вас кофе. Тут прекрасный кофе, он навевает воспоминания о былых деньках. Настолько водянистую бурду вряд ли наливали даже на передовой. Завсегдатаи любят подшучивать над ним: ставят принесённую чашку на стул, ведь кофе такой слабый, что ему полезно будет отдохнуть.
Журналисты не проявили большого желания пить скверно разрекламированный напиток. Один из них рванул было ко мне, однако Герберт перехватил его, воспользовавшись тростью как шлагбаумом. Я не стал терять время понапрасну и проскользнул на лестницу, которая вела в малый зал. Он обзавёлся посетителями: за столиком ближе к центру сидели три человека, двое мужчин и женщина.
Их обслуживал кельнер, выставляя перед ними чашки с кофе. Наскоро закончив с клиентами, он устремился ко мне.
— Вам повезло, несказанно повезло, — возбуждённо заявил он. — Вы ведь искали кого-нибудь из пишущей братии? Познакомьтесь с ними, не пожалеете!
Странное дружелюбие кельнера быстро обрело объяснение. Он уже слышал, что я победил в турнире, и это достижение придало мне веса. С этим согласился и владелец Романского кафе. Он выдал мне высочайшее позволение занимать места в квадратном зале, предназначенном для отличившихся посетителей, так называемом «бассейне для пловцов». Прямоугольный же зал был «бассейном для тех, кто не умеет плавать».
Я поблагодарил кельнера и направился к единственному занятому столику.
— Добрый день, господа, дама, — поприветствовал я сидевших. — Вижу, тут четыре места, одно свободно. Разрешите присоединиться?
Не дожидаясь позволения, я устроился на единственном свободном стуле. Он жалобно скрипнул под моим весом, однако выстоял.
— Впервые так быстро обзавожусь новым другом, — заметила женщина, скользнув по мне взглядом иссиня-чёрных глаз.
Она была маленького роста, с короткой причёской под мальчика, несмотря на приличные годы — ей было около пятидесяти. Её шея и руки блестели от броской бижутерии, а на ногах вместо привычной юбки виднелись экстравагантные широкие штаны.
— Но это далеко не первый раз, когда он оказывается грубияном, — откликнулся мужчина, сидевший слева от женщины.
Он вырядился куда более сдержанно, но высокий лоб и лопоухость портили образ солидного джентльмена. На вид ему было не больше двадцати пяти.
— Чертовски верно! — фыркнула она. — Так что, будете ждать, пока его выставит швейцар Нитц, или возьметесь сами?
— Боюсь, мы надорвёмся, дорогая Эльза. Он для нас большеват, — степенно сказал мужчина справа. Он был лыс, со щёткой усов под носом и чуть обвислыми щеками. Я дал бы ему не меньше шестидесяти лет.
— Меня не выставят. Я завоевал право находиться в этом зале, когда победил в шахматном турнире гроссмейстера Ласкера, — похвастался я. — Но эта привилегия омрачена тем, что за мной увязалась погоня. Журналисты твёрдо вознамерились взять интервью. Я решил укрыться от них тут, им-то не позволят сюда прошмыгнуть. Но один за целым столиком в практически пустом зале я чувствовал бы себя как на необитаемом острове, поэтому и присоединился к вам.
Эльза бесстрашно воззрилась на меня. Манерами она куда больше напоминала девчонку, чем почтенную матрону.
— Прямо-таки обыграл живого гроссмейстера? А на лицо ты идиот идиотом. Гроссмейстер точно не умер посреди партии?
— Он-то жив, — отозвался я. — Но с каких пор берлинская интеллигенция судит о людях по их внешности? Или я попал на светский приём к старой аристократии? В таком случае прошу простить меня, почтенная графиня.
Ответ Эльзе понравился: она ухмыльнулась и шутливо погрозила мне пальцем.
— Я не настолько одряхлела, чтобы записывать меня в эти ходячие развалины.
Моё алиби подтвердилось, когда со второго этажа спустились газетчики вместе с Гербертом. Он жизнерадостно помахал мне тростью и двинулся к выходу, а вот журналисты поспешили было ко мне. На полпути их перехватил хмурый швейцар, который без особых церемоний схватил обоих наглецов за шкирку и вытолкал из зала. За мной он не вернулся.
— Видите? — довольно произнёс я. — Опасаюсь лишь, что они учинят мне засаду снаружи. Надо их перетерпеть.
Само собой, журналистов я нисколько не боялся. При желании я мог связать их в узел, да так, что распутают разве что в морге. Но как повод влиться в эту компанию они годились.
Писатели не стали возражать против моего присутствия. Во многом благодаря Эльзе, которая сочинила обо мне четверостишие — и объявила меня своей музой.
— Нечасто попадается Голиаф, который удирает от Давидов, — хихикнула она, и этот смешок послужил мне дозволением остаться.
Моё право на помещение для избранных подтвердил и подошедший кельнер, который принял у меня заказ. Он же рассказал, что я действительно выиграл у Ласкера. Никто из моих новых приятелей не был близок к шахматному миру, однако уважение я среди них заработал.
По крайней мере, среди мужчин, Самуэля Фишера и Эриха Пауля Ремарка. Эльза Ласкер-Шюлер была своеобразной особой. Ей доставляло удовольствие дразнить меня и своих спутников. Из беседы с ними я выяснил, что Фишер работал в своём издательстве, а Ремарк — редактором в одном журнале, попутно пописывая рассказы; он жил в провинции и приехал в Берлин на свадьбу друга. Крупное сочинение было у него пока одно, «Приют грёз», — то самое, которое я купил в книжной лавке и даже прочёл, написанное под псевдонимом. Мне оно показалось излишне сентиментальным, но расстраивать автора я не стал.
Принесли заказы: я взял венский шницель и бутылку зельтерской воды, мои собеседники — ещё кофе и галет, приготовленных из мороженой картошки.
— Готова поклясться, Макс, твой шницель не признал бы ни один австриец,— вздохнула Эльза, без толку укусив галету. — Еда здесь отвратительная, под стать самому дому.
Я огляделся. Внутреннее убранство кафе было солидным: колонны с капителями, украшенными арабесками; сводчатые арки с лепниной; железные лампы, свисавшие с длинных шнуров; полки из тёмного дерева, беспорядочно заставленные статуэтками и всевозможной посудой; мраморные столы. Правда, было темновато, так как лампы давали мало света, на высоких окнах разводами лежала грязь, а в воздухе клубился табачный дым. Да и пол мог бы быть чище: его усеивали сигаретный пепел и бумажные салфетки.
