— А, это вы, герр Браун. А я решил произвести инвентаризацию имущества, которым мы располагаем.

— И-инвентаризацию?.. — как попугай повторил пастор.

— Да-да, знаете, я прогулялся по кладбищу. Оно в отвратительном состоянии! Конечно, за многими могилами некому ухаживать. Полагаю, эта обязанность лежит на церкви, на чьих землях она находится, а значит, на нас. И я, как сторож, должен что-то предпринять. А для этого нужны рабочие инструменты, а также материалы. Ведь верно?

Взгляд человека упал на валявшуюся кочергу. Преподобный Браун попытался ногой отпихнуть её за дверь, не преуспел в этом и, ужасно смутившись, поднял её. Она бы тут ничего не решила. Отто был рослым и имел крепкую комплекцию, пусть и недоедал последние годы. Но в сравнении со своим собеседником он выглядел как безобидный тощий подросток. К тому же у преподобного не было ни одной причины бросаться на того, кого он отлично знал.

— А я вот…

Отчего-то Отто никак не мог заставить себя объяснить, почему он здесь появился. Может, это из-за улыбки? Его передёрнуло. Ситуация была в высшей степени дурацкой. Он помахал кочергой.

— Принесли на инвентаризацию? — догадался его собеседник. — Но позвольте, кочерга не относится к строительным и слесарным принадлежностям. Лучше вам вернуть её на кухню, пока фрау Шнайдер не хватилась её.

— Да. Да. Разумеется, — закивал отец Отто.

Он был сбит с толку. Собеседника-то он знал, вот только в знакомый образ решительно не вписывалась эта новая манера речи. Слишком чистой она была. Ни пауз, ни запинок, да и густой саксонский акцент уже не так резал слух. И это не говоря о сложных словах!

Перед уходом преподобный Браун спросил:

— М-м-м, вам не нужна помощь, герр Кляйн?

По неведомой причине он не мог обратиться к нему иначе. Вчерашний Макс Кляйн внушал жалость и каплю страха, как помятая жизнью дворняга, которая может цапнуть. А что внушал этот новый, преобразившийся тип, с которым Отто столкнулся в сарае, он ещё до конца не понял.

— Уверен, у вас хватает своих дел. И не нужно формальностей.

Уголок рта Макса дёрнулся в намёке на улыбку, однако он вовремя оборвал её. Вместо этого он поскрёб ногтем молоток, ржавчины в котором было как бы не больше, чем железа.

— Непорядок, совсем непорядок… — хмыкнул он.

Отто Браун почесал в затылке и отправился возвращать кочергу на её законное место.

— И какого пойла он вчера нахлестался? — спросил он у серого утра. — Да уж, в деревенской забегаловке такого не нальют!

Ответом ему стал порыв ледяного ветра.

Формально Макс ездил в Берлин в поисках нормальной работы. На это он с завидной регулярностью одалживал деньги у Отто, который, несмотря на то что осознавал, что ему вешают лапшу на уши, продолжал давать их. Он верил в то, что человек способен измениться и что Господь укажет дорогу ищущему. Во имя этого перед каждой ссудой он читал Кляйну проповедь, однако святое учение не находило отклика в пропащей крестьянской душе.

Фрау Шнайдер, хоть и была экономкой у священника, во вторые шансы не верила. Она изрядно песочила Брауну мозги на этот счёт, требуя выгнать Кляйна. Финансовое положение шмаргендорфской кирхи было отчаянным. К стыду своему, отец Браун начал прислушиваться к её речам, пусть ему и было жаль потрёпанного войной бедолагу.

И вот награда за все его мучения! В Максе Кляйне проснулась совесть! Прежде он и пальца о палец не ударил, чтобы сделать что-то в церкви и прилегающей к ней территории. Видимо, вчерашнее наставление принесло-таки плоды. Отец Отто нарадоваться не мог на свою находку — цитату из Послания апостола Павла, который сказал: «И не упивайтесь вином, от которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом». Наверняка она-то и убедила Макса отринуть жизнь во грехе!

От прилива чувств отец Отто стал насвистывать весёлый мотивчик. Он вернул кочергу и захватил в кирхе Библию. Перед началом занятий в школе ему надо было провести парочку быстрых освящений. Кто-то сказал бы, что без соблюдения всех процедур ритуал нельзя считать свершившимся. Но преподобный Браун возразил бы таким скептикам, что Господь и без воскурения благословит новый амбар, а сэкономленное время позволит его скромному слуге заработать больше денег — между прочим, для того, чтобы прокормить сирот.

Отец Отто умел принимать подарки судьбы с достоинством и без лишних вопросов. Будь то разительная перемена в поведении сторожа или просьба зажиточного молочника прочесть молитву для того, чтобы помочь его курам нестись. Он был из оптимистов.

Если утро Макс Кляйн провозился в сарае, то большую часть дня он провёл на кладбище — подправлял ограды, выпрямлял съехавшие памятники и чинил кресты. Фрау Шнайдер, дородная женщина с довольно заметными усиками над верхней губой, сперва заподозрила подвох. Она отправилась выяснить, чем на самом деле занят непутёвый сторож. Ведь не может же быть, чтобы человек разом переменился. Знать, Макс вздумал раскопать могилы, чтобы повытаскивать золотые зубы, или ещё какую-нибудь пакость.

Но как ни присматривалась она, ничего преступного в его действиях не нашла. Он трудился с полной отдачей, притом ловко, словно всю жизнь только и работал столяром.

— Ишь, пашет! Будто подменили, — вынесла вердикт фрау Шнайдер, когда стало ясно, что ни на чём предосудительном она Кляйна не поймает. — Допился до горячки и свихнулся, не иначе.

Ворчала она больше по привычке. Ей понравилась и отлаженность движений Макса, и то, что он, когда она подошла, прервался, чтобы любезно поприветствовать её. Прежде они были не в ладах. Фрау Шнайдер не давала ему на выпивку и подговаривала отца Отто выгнать трутня, а Кляйн в ответ звал её уродливой толстухой и обещал как-нибудь проучить её по-особому, по-фронтовому. Вежливый и трудолюбивый Макс отвечал её понятию приличного человека куда больше.

Но вконец она расчувствовалась, когда он пообещал посмотреть плиту, у которой осыпался угол. Преподобный Браун при всех его достоинствах ничего не смыслил в бытовых проблемах. В обед она вынесла Кляйну полную тарелку заливного и стопку рома, бутылку которого хранила в своей комнате. К рому фрау Шнайдер питала настоящую страсть, которую скрывала от пастора, чтобы не стать объектом его нравоучений. Она оправдывала себя тем, что знала меру, в отличие от Кляйна. Отчасти это было правдой. По вечерам от фрау Шнайдер тянуло спиртным, однако речь её оставалась твёрдой, а разум — острым. Поэтому всё знавший Отто притворялся, что ничего не замечает. Он был из тех чудаков, кто прощает людям их недостатки.

Заливное Макс съел с огромным удовольствием, а от рома отказался, чем окончательно покорил сердце фрау Шнайдер. Она сама хлопнула рюмку; когда же из школы пришли дети, она погнала мальчиков на помощь Кляйну, забрав на кухню девочек.

Поначалу сироты отнеслись к поручению с недоумением. Им было прекрасно известно о том, что церковный сторож был ленив, а кроме того, глуп и пропит. Порой они издевались над ним в лицо, заворачивая оскорбления в простенькие иносказания. Жалкий умишко Малыша, как они его прозвали, не мог сообразить, что речь шла о нём, и потому дети оставались в безопасности. Он не обращал на них внимания, как не обращал внимания на дыры в своём пальто и утончившиеся подошвы ботинок.

Теперь всё было иначе. Малыш вдруг открыл в себе дар командира. Он вручил мальчикам инструменты, сверкавшие как новые, разбил кладбище на участки и распределил их среди парней. Себе он дал кличку Первый и забрал участок номер один. Второй достался мальчику с позывным Второй. И так далее… Обычно немногословный, сегодня он много шутил. В нём бурлила энергия, не откликнуться на которую было невозможно. Вопреки всему прошлому опыту общения с Малышом, постепенно мальчики стали оттаивать. Этому способствовало и то, что работал он за пятерых. Задача, прежде казавшаяся долгой и утомительной, рядом с ним приобретала вид игры. Кто-то выдергивал сорняки на заросших могилах, кто-то подметал и вычищал скрывшиеся за многолетней грязью дорожки, кто-то помогал Максу придерживать рассохшиеся доски, когда тот выправлял покосившиеся кресты — работы хватало на всех.