Настойчивый, глубокий поцелуй на пару секунд перекрыл дыхание — так сильно подскочило от него сердце. И Оля изо всех сил стиснула объятиями широкую спину. Уже не думая о том, что там было, есть и будет.

Это Юрка. Её Юрка.

Настойчивые поцелуи. Тяжёлое переплетение тел. Обоюдный жар.

Лишняя одежда уже не мешала. Тонкое одеяло — тоже. Судьба планшетника и подавно стала всем безразлична. Юрка тяжело перебрался поудобнее и уперся предплечьями в мятую простыню. Его лицо в неровной ночной дымке, близкое, показалось немного чужим. Островатое, с внимательными, прошибающими глазами. Непривычно взрослое. Может, под влиянием темноты и скрытых в глубинах души страхов Оля даже испугалась бы его. Решила бы, что кто-то незнакомый проник к её сердцу. И инстинктивно сжала его плечи, скользнула по бокам, коротко облапила ягодицы.

На призрачном лице скользнула улыбка, и Юркин смешок скользнул ей на обнажённую грудь. Юрка снова сразу стал своим и привычным. И воспринял её жест по-своему, наклоняясь низом туловища ниже. Так, чтобы мокрая головка члена беспрепятственно скользнула между губами, растягивая их. И выбивая из Оли короткий выдох.

Юркиного лица уже не видно — только светлые, спутавшиеся волосы. В которые так удобно зарыться ладонью. И даже немного потянуть, когда жаркие губы смыкаются вокруг напряжённого соска. Схватиться второй за шею, вдавливая подушечки пальцев. И закусить от напряжения и истомы нижнюю губу. Запрокинуть голову, растворяясь в переполняющих тело ощущениях.

Юрка двигается сильно и быстро. На его подбородке поблёскивает пот. Дыхание короткое и рваное, толчками. Примерно такими же, какими он проникает в Олю. И та, совершенно бездумно, стискивает ногами его тело. А руками хватается то ему за плечо, то за край подушки. Сильно вдавливаясь в неё затылком.

Внутри — ураган. В между бёдер нарастающее возбуждение, граничащее с чём-то тяжёлым и влажным. Наплывающим и обещающим что-то.

Стоны уже не получается сдерживать. Разве что ненадолго — пока их накрывают сверху поцелуями. Жадными и напряжёнными, с каждым разом более глубокими. Пока желание слиться воедино не достигает своего апогея.

Стиснуть друг друга, не обращая внимания на физический дискомфорт. Вдохнуть запах тела. Ощутить, как скользко стало внизу. Как сильно и призывно там бьётся пульс. Как он нарастает, сосредотачивая всё внимание на ощущениях. На жадности. И на желании оргазма.

Юрка сбивается с ритма. Движения его становятся сильными и резкими. Рваными. Почти отчаянными. Оля изо всех сил стискивает его. Всем, чем может. Зажмуривается, в напряжении сосредотачиваясь на ускорившемся до бесконечности пульсе, Юркиной тяжести, его сильном, уверенно теле.

Ещё… немного…

Бесконечно долгая секунда, будто замершее время… И разрешение. Потряхивающее тело и чуть ли не выворачивая наизнанку душу. Оставляющее после себя напрочь сбитое дыхание и струящееся по венам счастье.

Юрка, задыхаясь, перекатывается на спину. Его грудная клетка очень с сильно поднимается и быстро опадает. Висок касается Олиного плеча. У которое перед глазами ещё плывут красно-жёлтые пятна. И тело — очень ленивое. Просто эталон лени. Тем не менее движения хватает, чтобы перекинуть руку и накрыть Юркино плечо. Которое под её ладонью неспешно успокаивается. Он дышит уже спокойнее. Наверное, блаженно закрывает глаза. И неуклюже переваливается на бок. Лицом к Оле.

Теперь он — чуть ниже. Глаза закрыты, а нос щекочет дыханием предплечье. И можно обнять его уже полностью. И почувствовать, как спокойная уже рука в ответ ложится на талию. Юрка прижимается ближе. И Оля утыкается подбородком в мокрую макушку.

Ночь укутывает их в одеяло тишины. Из которого совсем не хочется выбираться. И узнавать, сколько же времени осталось до рассвета. Который для кого-нибудь может стать и последним.

— Худая вроде, а вен нету, — через слой медицинской маску, по виду будто залитой зелёнкой, проворчала медсестра.

— За худую — спасибо, — флегматично отозвалась Ольга, уставившись взглядом в невыносимо сероватый и чистый потолок. Цвет его был подобран так, чтобы малейшая точка превращалась в катастрофу — на чёрном ведь грязь заметна даже больше, чем на белом. И ни малейшей точки на ровном и холодном потолке не было. Оля с тоской припомнила муху, беззастенчиво бродячую по подоконнику. В это помещении за такое кого-нибудь непременно расстреляли бы. Потому что это — почти операционная.

Лёжа на очень неудобной каталке, она безвольно опустила руку через край и почувствовала себя куклой. Не Барби — куклой Вуду. В которую тоже беззастенчиво совали иголки все кому не лень.

Наверное, медсестра всё же немного кокетничала и принижала свои способности искать вены, потому что катетер в вену загнала так быстро и ловко, что Оля не сразу сообразила, что за синий самолётик торчит у неё на сгибе локтя. Что ж, уже хорошо… Или в медицине хорошая примета — это когда сначала ничего не получается? Считается ведь, что лучшая дорога — которая в дождь. Кстати, с утра накрапывало. Но Оля из принципа не стала брать с собой зонт. Даже если замочит, то что? Юрка, кстати, тоже не стал. И был вроде бодр и спокоен. Его в операционную уже увезли.

Оля только в общих чертах представляла, что с ними там будут делать — разум всегда отказывается глубоко воспринимать пугающую информацию.

Что-то вроде прямого переливания крови со всякими приблудами, наркозом и отслеживанием, чтобы дыхательный центр мозга не отключился… Иногда проще ничего не знать о процессе. Чтобы лишний раз не себя накручивать. А то Оле уже кажется, что дыхание её стало каким-то не таким. А если бы она знала ещё и о возможном невыходе из наркоза, спонтанной остановке сердца или риске впасть в кому? Ещё она когда-то давно читала страшную историю про вирус, от которого организм умирает, а мозг — нет. И, оставаясь живым, чувствует всю боль. И всё, что с ним происходит. И остаётся в тёмной безысходности, сохраняя возможность думать и всё понимать. Что дальше — без вариантов и будет только хуже…

Н-да… Вот бы Оле так валентность металлов запоминать, как это…

Хорошо, что её уже подхватила за ножной край каталки другая медсестра и ловко толкнула к раскрытым белым дверям.

Круглый свет от белой инопланетной лампы отпечатался на сетчатке, а движения докторов выглядели спокойными и размеренными. Хотелось думать, что они-то понимают, что делать. Хотя как можно понимать, как правильно резать человека?! Ладно… Ладно… Спокойно.

Оля скосила глаза в сторону и, краем уха слыша монотонные переговоры врачей между собой, увидела Юрку. И не сразу узнала.

Уже в маске и искусственном сне. Голый по пояс. Наверное, и ниже тоже голый — но за простынёй не видно. Сердце от непонятного чувства сжалось, и стало не очень страшно. В конце концов, она здесь не одна. И даже вроде бы делает важное дело. Правда, вынужденная пассивность этого делания немного напрягает и заставляет нервничать. Подскочившее ведь давление не помешает процессу?

На Олю, наконец, надели прозрачную маску с неприятным запахом и велели считать обратным счётом от десяти. Хорошо, что она такая умная и знает, что такое обратный счёт. Жаль, правда, что так и не досчитала, застряв примерно на семи.

***

Бывают такие вещи, которые просто разглаживают что-то на сердце и заполняют светом. Такие, как например этот сад. Или парк? Кто его знает, и какая разница. Просто Оле нравится ходить по очень аккуратным тропкам, дышать сладким ароматом цветов и греться пушистым теплом, окутывающим всё насквозь.

В огромном сероватом амфитеатре читали какую-то лекцию, которой совсем не мешала спокойная, но громкая карусельная мелодия — вон там искусственные пони бегают по кругу под зелёным шатром и огоньками. А совсем рядом — непереносимо синяя линия моря, отделённая от розового песка белыми барашками пены. Цикады, оживающие в самую жару, весело запели свои монотонные песни. А по густому слою травы тёмной тенью прошёлся ветерок, обдувающий теплом лодыжки. Музыка карнавала стала отступать.