Наверное, это и есть идеальный мир.

Оля вдруг ощутила себя счастливой. Окончательно и бесповоротно. Красота мира, чёткостью линий отразилась перед глазами и въелась в мозг настолько сильно, что сердце замерло. И стало каким-то большим. Очень большим. Настолько, что грудная клетка стала для него мала.

Оля вдохнула поглубже, и воздух сладостно прокатился до лёгких. И сама Оля стала очень лёгкой. Настолько, что захотелось воспарить. А ведь и можно!

Разведя руки в стороны, Оля с восторгом почувствовала, как поднимается над землёй. Оказывается, летать совсем не сложно! И почему она раньше так не делала? Очень высокий и раскидистый ясень со множеством длинненьких серёжек стал не таким высоким — Оля уже с ним поравнялась. Ещё немного, и она станет выше. А свежая тень всё путается среди листьев…

Оля уже почти наверху.

И тут в груди что-то дёрнуло и потянуло — как если бы она была к чему-то привязана за солнечное сплетение, а теперь эта верёвка натянулась. Стало не то, чтобы больно… Грустно. Словно вся тоска мира собралась у Оли в груди. Как с такой вообще можно жить? А перед глазами резко возник образ.

Чёрно-белое фото, которое иногда передаёт всё, что нужно лучше, чем цветное. На нём — Юркино лицо. Чуть помоложе, чем привыкла Оля — наверное, что-то вроде старших классов. Та же лёгкая улыбка. Те же чуть прищуренные глаза. Светлые волосы, аккуратно обрамляющие лицо. Разве что щёки на нём чуть попухлее. И взгляд наивнее.

От этого взгляда ей захотелось плакать. Хотя вроде бы ничего особенного, просто картинка. В сероватой, будто стальной дымке. Которая наверняка скоро рассеется. Но воздух вокруг перестал быть таким лёгким и приятным. И тело стало тяжелее.

Чтобы не разорвать себе грудь тоской, Оля начала опускаться вниз, то ли усилием воли, то ли физически. По мере снижения боль становилась меньшей. Пока очень медленно и плавно она окончательно не опустилась на земную твердь.

Там её за руку держал парень. Описать детали его облика она бы не смогла — перед ней будто стоял воздух, мешая восприятию. Или дрожало всё вокруг. Или весь парень. Только ярко-жёлтая рубашка стояла перед глазами. И волосы, и причёска чем-то напоминали Незнайку из сказок Носова. Но это был не Незнайка, а кто-то чужой.

Он что-то ей говорил, но Оля не могла понять, что. А переспрашивать почему-то было неловко. Только кивать головой и хлопать глазами. Судя по интонации и внимательным глазам, он что-то спросил. И, сама не понимая на что, Оля кивнула:

— Да.

В этот момент мир ожил. И стал проноситься мимо неё. Парень бежал впереди, всё ещё держа её за руку и таща буксиром. А сама Оля вяло чувствовала, что ноги у неё очень мягкие, и двигается она как каракатица. Будто разгребает болотную топь. Но картинки, несмотря на это, сменяли друг друга быстро.

Сначала — просто цветочно-древесные виды. Потом, будто интерактивные экспонаты в каком-нибудь музее стали появляться картины. Проступать кадрами кинофильма и тут же исчезать. Оля не без удивления поняла, что узнаёт «натурщиков» с этих картин. Вот девушка, одетая словно по моде древнего Египта — в белое льняное платье красивого свободного кроя и с широкими блестящими браслетами — это Елена. Вот парень, чем-то напоминающий звездочёта и азартно обложенный стопками книг — Виталий. Мужчина в длинном твидовом пальто и чёрной фуражке на очень дождливом и пасмурном фоне — Дима. Смеющийся чему-то завсегдатай старого паба — Кирилл.

Калейдоскоп пронёсся так быстро, что остался больше в отрывках памяти и смутной тревоге, чем перед глазами. Оля уже начала уставать. Тело налилось тяжестью, и бежать больше не хотелось. Но тащащий её вперёд будто бы только разгонялся, утягивая за собой. Заболела голова и начало тошнить.

— Может, хватит уже? — недовольно промямлила Оля, запнувшись обо что-то.

— Хватит-хватит, — согласились с ней. — Всё уже.

Это был не его голос. Оля с трудом открыла болезненные глаза и очень смутно различила белые стены и возящегося с каталкой санитара. В плечо холодно упёрлись боковые ограничители, на которых беспомощно болталась её футболка. А санитар, нисколько не смущаясь тем, что Оля без футболки, отточенным движением поднял её с каталки и переволок на больничную кровать.

Тошнило.

***

Восстановление после операции, даже несложной — та ещё задачка. Тело будто чужое, в голове мысли только о том, где сейчас кольнёт и насколько это смертельно, а настроение — разные оттенки упадничества. Плюс атмосфера больничной палаты, пусть и навороченный, не греет.

Вроде бы уже ничего не болело, и даже пара кругов пешком по палате даются нормально. Но внутри — всё равно ощущение слабости и неуверенности. И сосущая пустота, маячащая в кипельном воздухе. А время, как на зло, будто замирало и становилось бесконечным. Вот бы такую бесконечность во время рабочего завала.

На четвёртый день дверь в палату открылась непривычно бодро — местный персонал был приучен шуршать ею, словно мыши — и в палату ввалился тот, кого можно было принять за персонал только после сильной черепно-мозговой травмы. И по белому халату на развёрнутых плечах.

— Здравствуйте, — Оля подобралась на кровати, получше выпрямляя спину и с не без напряжения вглядываясь в волевое лицо мужчины. Принёс какие-то вести.

— Привет-привет! — неожиданно легко махнул он крепкой рукой, второй легко и метко забрасывая около Олиной подушки небольшой целлофановый пакет.

Не сказать, чтобы Владимира Ильина Оля узнала хорошо. Но таким спонтанным и чуть ли не весёлым видела его впервые. От этого против воли внутри защекотала надежда.

— Как самочувствие? — весело глядя ей в глаза, поинтересовался Владимир.

— Всё нормально, — лаконично отозвалась Оля и без перехода задала более важный вопрос: — Что с Юркой?

К счастью, Владимир не стал вворачивать ей обратно эту лаконичность, а отозвался весьма подробно:

— Позавчера был отключен от аппаратов, сегодня пришёл в себя. Показатели в норме. Иммунная система приняла антитела. Маркеры воспаления снизились на треть. Аллергическая реакция в пределах нормы. Самочувствие паршивое, — перехватив Олин взгляд, который ей самой показался самым обычным, Владимир спешно добавил: — Но ты же сама понимаешь, процесс восстановления — он сродни болезни. Организм привык функционировать с болячкой — фигово, но привык. Адаптировался. А теперь его заставляют работать без. Стресс. Паника. Кошмар.

— Какое популистское объяснение, — расслабленно откидываясь на подушку, отозвалась Оля.

— Другого ты всё равно не поймёшь, — не моргнув глазом парировал Владимир. Кажется, честность — это одна из его ведущих черт характера. По крайней мере, Оле теперь так кажется.

— Ну да, — согласилась она, вытаскивая из-под бока что-то очень твёрдое и круглое — в пакете Владимира оказались яблоки. Витаминно-зеленушного цвета — явно новый урожай.

— Про тебя спрашивает, — Оле показалось, что Владимир подмигнул. Хотя скорее всего это игра светотени — узкий луч оконного света исказил его лицо, когда мужчина потянулся к пакету.

— Вы ему сказали, что я — всего лишь наркозный бред и ему приснилась? — чтобы не выдавать смущения, разум защитился чем-то наподобие сарказма.

— Не, — Владимир скривился, вгрызаясь в кислый яблочный плод. — Он сам догадався.

Оля хмыкнула, тоже залезая в пакет и отгрызая у яблока налитой бочок. Неожиданно сладкий.

Ещё пара минут околосветской беседы, и Владимир с чувством выполненного долга направился к выходу. И, стоя уже в проёме, обернулся через плечо и, глядя на Олю драконьими глазами, негромко произнёс:

— Спасибо.

Вроде бы ничего особенного, но от его тона у Оли чуть-чуть приподнялось сердце. И она успела только кивнуть Владимиру в спину. А потом, когда дверь закрылась, с размаху бухнуться на кровать. Так, что та в ответ возмущённо скрипнула.

За окном палаты наливался день, и его не портила даже казённая пластиковая рама. Солнечные лучи путались в листьях высокого ясеня, делая их разноцветными. Похожий ясень был в Олином сне. Только улетать ей больше не хотелось. Мысль, что ей скоро можно будет выйти в этот летний мир, придавала сил. Где-то очень весело голосили птицы. А яблоко всеми своими витаминами впитывалось в тело, которое уже почти не кололи уколами.