Елена стала ступать тише, но битый кирпич, перемешанный со стеклом, всё равно хрустел на всю округу. По крайней мере, ей так казалось.

Подбиралась она осторожно, боясь, что кто-нибудь её услышит. И сама себе не могла признаться, что опасается не столько охраны, сколько… Чего? Понимания, что она не настолько честная и волевая, как ей казалось?..

Чем ближе она подходила к раненым стенам, тем медленнее передвигалась. Ноги то и дело старались подвернуться, а воздух всё сильнее пропитывался обвинительной гарью. Слабая тень малодушия начала цепляться за сердце.

Ты её бросила.

Из-за тебя она пострадала.

Из-за тебя она умерла…

Горло неприятно сжало, и Елене захотелось бежать. То ли вперёд, к зданию, несясь навстречу наказанию. То ли назад, подальше отсюда, в обманчивую безопасность своего тесного мирка.

Она предпочла первое. И, не глядя, перемахнула через тёмный провал в стене.

Вооружённая охрана, отряд спецназа или просто стрельба на поражение не стала бы для Елены особенно неожиданностью. А вот тишина и пустота — стали.

Она оказалась в той самой комнате, где раньше сидела кто-то вроде директора — узнала по оплавленному и от того печальному столу. Значит, драконий «конвеер», выводящий их на «прогулку» — соседняя комната. Сердце противно сжалось. И Елена всё равно пошла туда, куда не очень хотелось.

Ей казалось, что какая-нибудь кракозябра возьмёт да и выскочит на неё из-за угла. Но за углами таилась только копотная, прохладная пустота. Противная «карусель» переломилась пополам и теперь огромной глыбой среди щепок бессильно преграждала Елене путь. Та закашлялась от неожиданно подтупившего к горлу запаха гари и тщетности.

Как не бывает чудес, так и не бывает чудесных находок, разрешающих внутренние противоречия. По крайней мере, сегодня. И по крайней мере для Елены.

Чувствуя себя глупой, сродни тем бездельникам, что «лазают по заброшкам», Елена, не заботясь сохранностью юбки, присела на обломок «карусели». Нет, всё-таки хорошо, что они эту штуку уничтожили. Поверженная, она немного успокаивает. И даёт надежду. Что всё уже позади, и Арина в любом случае свободна. Если, конечно, это была она… Или не она?

Что-то вроде осознания того, что есть вещи вне её контроля немного ослабили внутреннее напряжение. И Елена чуть с большей надеждой взглянула в окружающее пространство.

То место, которое не так давно явно мучило её сородичей, стало тихим. Даже охрану не удосужились поставить — хоть ленивого дедушку с дубинкой. Будто окончательно бросили это место, постарались забыть. И теперь жёлтые и мягкие утренние лучи несмело проникают через развалины. Робко освещая то, что всё это время было скрыто. И делая обломки и беспорядок совсем не страшными.

Наверное, Елена всё-таки не зря сюда приехала.

Поднявшись, она уже смелее зашагала к большому провалу, за которым начиналась улица. Уже не к тому, через который сюда пролезла. Почему-то возвращаться старым путём не хотелось.

Шла Елена медленнее, чем хотелось — неровный и усыпанный непонятно чем пол не располагал к спортивным забегам. Может, следует уже приобрести что-то типа кроссовок?

До подсвеченного золотом провала уже совсем немного. Елена чувствовала лёгкость во всём теле, которую никак не могла объяснить. Вроде же ничего не изменилось. Хотя…

Выползшая сама собой на губах улыбка вдруг странно отдалась в голове. Будто где-то за затылком резко сдулся воздушный шарик. Из живота по всему телу побежала неуправляемо-противная волна жара. Живущая своей жизнью и портящая жизнь Елене.

Чувствуя, как мир противно закружился вокруг, Елена схватилась за что-то твёрдое, не придавая значение тому, что руку мгновенно пронзили острые иглы. Но устойчивости миру это не добавило. В теле явно что-то всё время отказывало, лишая Елену сил.

Затошнило.

И ужасом накрыло холодное осознание — Елена умирает. Вот так просто и ни с того, ни с сего.

Горло сузилось, отказываясь пропускать внутрь воздух. Кровь словно закипела. А в голове билась единственная мысль — «Это пройдёт!».

Это просто какой-то приступ… Типа астмы или неврологии. Паническая атака. И сейчас закончится. Скоро.

Потому что умирать — очень не хочется. Не сейчас. Не здесь. Пожалуйста…

Елена попыталась держать глаза открытыми. Чтобы видеть мир. И дышать…

Сейчас…

Пройдёт…

Натужно радостный свет отпечатался на веках, безжалостно выдирая из и без того не крепкого сна. Оля наморщилась в тщетной надежде, что от этого снова потемнеет. Но за-вековое пространство просто пошло красными пятнами, повторяя частый сосудистый рисунок, и Оля недовольно бахнула на лицо рукой. Тогда стало темно, но предатель-сон уже всё равно слетел, и пришлось возвращаться в реальность. И ему на смену пришло ощущение, что в шее что-то связано. Старость — она не радость: едва-едва не так повернёшься, и хана. Кстати, почему её голова так высоко запрокинута на этой дурацко-жаркой подушке? Не мудрено тут получить защемление хитрости и обострение какого-нибудь артрофореза.

Предчувствуя, что сегодняшний день не задастся, Оля глубоко вздохнула и переменила позу, надеясь всё-таки начать день попозже. Тело на это отозвалось тяжестью и кое-где почему-то саднением. Заставившим разум заработать шустрее. И в долю секунды в просыпающийся мозг впихнуло всё, что вчера произошедшее. Сна, конечно, уже ни в одном глазу.

Оля вытаращилась так широко, словно решила переплюнуть старого образца куклу, у которой зерцала души были абсолютнейше круглыми. И, судя по боли в глазницах, у Оли это получилось. Несмотря на слепящий утренний свет, она разглядела всё и сразу.

Юркино лицо мяло подушку. Вернее, половина лица — потому что её как раз не было видно. Только торчащая островатая скула, кусок носа и светлые волосы, чем-то вроде мочалки накрывшие единственный доступный глаз. Наверняка неудобно и щекочет — вон как сильно бровь напряжена. Даже морщинка проступила. Оля остановила руку, чтобы не поправить.

И одним махом перекатилась на спину. Понятно, почему всё болит и слепит — этот диван явно не предназначен для ночёвки нормальных человеческих людей. Скорее для испанской инквизиции. Как только Юрка на нём всё это время спал?

Оля попыталась определить, чего теперь нужно делать. Как на зло, ничего не определялось. И как на зло Юрка тоже начал просыпаться. Мог бы уже, в самом деле, привыкнуть и к бьющему в глаза солнцу, и к комкам швов под рёбрами. Не маленький уже.

Заворочался, ловко перекатываясь на спину и стягивая с Оли простыню — под одеялом было бы жарко. И та машинально дёрнула его обратно, снова закрывая грудь. Юрку этот жест, кажется, взбодрил, и он открыл глаза. В Олину сторону. Хвала небесам, она умеет выдерживать такие взгляды. А вот к таким искренним и обезоруживающим улыбкам привыкла не очень. Так что, когда Юрка ленивым котом потянулся к ней, Оля не смогла ни отстраниться, ни двинуться навстречу.

Что Юрку не смутило. Он чмокнул Олю в уголок губ и, нисколько не заботясь о смятой простыне, развалился на кровати. Как есть — кот. За хвост бы дёрнуть…

Оля сосредоточилась на безукоризненно ровном потолке и будто-то бы ему, специально растягивая слова, сказала:

— А знаешь… Я ведь могла бы приятельствовать с твоей матушкой.

В этот момент у Оли абсолютно вылетело из головы то, что Юрка рассказывал о ней. Прорезалось совсем другое. Но Юрка неожиданно резко встал, усаживаясь на диване и в пол-оборота разворачиваясь к ней. Вся сонливость и кошачность с него вмиг слетела, и лицо закаменело.

— Думаешь меня отвратить? — хмыкнул он, дёргая вверх только левый уголок губ. — Не выйдет.

И отвернулся к окну, приняв такой созерцательный вид, словно кто-то собирался лепить с него скульптуру. Ольга тоже села, неизменно придерживая простыню у груди. Хоть и признавала этот жест глупым.

— Слушай, в чём подвох? — не без возмущения вопросила она. — Молодой, красивый, богатый. А спутался непонятно с кем, — Оля бухнулась спиной на диванную спинку в ожидании ответа. И пожалела, потому что в спину тут же вступило.