Однако до люстры я дошла не сразу. На полпути я встретила Галину Георгиевну. Ее полицейские тоже уже оставили в покое, и она просто стояла в холле, наблюдая за снующими туда-сюда полицейскими (слуг всех отправили в кухню). Не знаю, почему никто не попросил ее уйти. Может быть, оробели. Может быть, рассудили, что это ее дом, а место тут довольно.

— Галина Георгиевна? — спросила я.

Она быстро вздохнула, как будто мой вопрос вырвал ее из каких-то своих мыслей.

— Анна Владимировна! — казалось, ее удивило, что я еще здесь, но привычная светская вежливость вернулась быстро. — Поздравляю с отлично проделанной работой. Несомненно, я буду рекомендовать вашего шефа и вас всем своим знакомым.

— Это просто прекрасно, — сказала я. И, поскольку обучена светскому обхождению в значительно меньшей степени, чем Галина Георгиевна, не удержалась и спросила: — Как вы себя чувствуете?

На секунду она будто бы снова удивилась, потом улыбнулась мне:

— С точки зрения здоровья — настолько хорошо, насколько это может быть в моем возрасте. С точки зрения душевного состояния… не знаю, милая барышня. За эти несколько дней я уже привыкла было к мысли, что… — она осеклась.

Тут я вспомнила, какую просьбу она высказывала шефу в самом начале расследования: что, мол, если мошенники протаскивают к ней в дом обычного мальчика, которого гримируют под призрака, то она хотела бы, чтобы этого мальчика не сдавали сразу полиции, а показали сначала ей.

— Вы хотели найти ребенка, похожего на Коленьку? — мягко спросила я.

— Да, — она кивнула. — Смешно звучит, не правда ли? С моими доходами я могла бы усыновлять и удочерять детей десятками, если бы только хотела. Но я не стремилась брать ребенка на положение домашнего животного или прислуги, как было принято во времена моей молодости… А очень боялась, что так получится, если я не смогу его или ее искренне полюбить. Я ведь никогда не любила детей, — она произнесла это тихо, будто признавалась в чем-то постыдном. — Даже поставила Михаилу Федоровичу условие: не более одного дитяти! А вот под старость, видишь ли…

Тут меня осенило.

— Простите… — тихо сказала я, — глубочайше прошу извинить меня, если я сейчас скажу что-то лишнее, но… вы каждый день ходите на кладбище к сыну потому, что боитесь, что не уделяли ему достаточно времени при жизни?

Галина Георгиевна грустно улыбнулась.

— Вы почти угадали. Я изо всех сил старалась уделять ему время. Обязательно приходила читать сказки по вечерам, какой бы уставшей ни была. Если знала, что вечером буду занята, выбирала время днем. Полчаса, час — столько времени в день я всегда проводила с сыном. Каждый день, как штык. Даже когда болела, если он хотел, приходил ко мне в комнату и сидел за занавеской. Не всегда это было легко. Иногда этот час на сына разрывал важные дела. И когда Коленька умер, когда прошло первое оцепенение, я подумала — что ж, теперь мой день принадлежит только мне! И так мне стало стыдно за эту мысль, не могу передать словами. Поэтому с тех пор я все равно нахожу для него эти полчаса. Хотя это ему уже не нужно, а нужно только мне.

Поймав мой взгляд, Галина Георгиевна добавила:

— Не стоит так пугаться, дорогая. Я знаю, что чувство вины отравляет жизнь и что господь велел прощать, в том числе себя. Но я никогда не была истово верующей, а потому мне приходится бороться со своими демонами без помощи креста.

Но я подумала не о ней. Я подумала о себе. Неужели я тоже всю жизнь буду винить себя за то, как я родилась? Или за то, что я убила Златовскую, когда у меня, по сути, не было другого выбора?

Нет! Не хочу! Не желаю и в семьдесят лет искупать призрачную вину!

Галина Георгиевна же между тем продолжала задумчиво, словно размышляя вслух — да так оно и было, ей явно просто захотелось выговориться, и на моем месте мог оказаться любой:

— Что ж, может быть, такой исход даже лучше. Вольно же мне было воображать, как я сыграю для какого-то ребенка роль доброй феи! Зачиталась, понимаете ли, на старости лет галлийскими нравоучительными книжками. Детям нужна любовь, это я понимаю, а любви во мне не осталось…

Тут я ее перебила:

— Знаете, некоторым детям правда нужны от вас только деньги! И это даже хорошо.

— Что? — Галина Георгиевна изумленно посмотрела на меня.

А я уже вспомнила о Марине, которая вынуждена была целый год мыкать горе в своем пансионе, об Эльдаре, который не может нормально выучиться, хотя ему даром не нужно это классическое образование. И меня понесло:

— Наверное, маленьким детям, вроде вашего Коленьки, и в самом деле нужна любовь. Но им еще нужно много всего другого. Например, теплая одежда зимой. Лекарства, если заболеют. И, самое главное — образование. Если университеты поддерживаются Городским Советом, если учащимся платятся стипендии, то гимназистов никто не берет на казенный кошт, даже если они в этом нуждаются.

— Погодите, но ведь гимназическое образование в нашем городе бесплатно для всех желающих! — запротестовала Галина Георгиевна.

— Распространенное заблуждение! Образование бесплатно, но что в нем толку, если ребенку негде жить и нечего есть, пока он учится? Так дети и вынуждены идти работать! Моя подруга прошла через огромные трудности, чтобы окончить гимназию! А некоторым это и до сих пор не удается! Если хотите помочь, вы могли бы организовать фонд, который мог бы платить стипендию таким детям…

Галина Федоровна нахмурилась.

— Вы говорите странные вещи. Как можно давать деньги на руки детям, особенно из таких семей, что не могут себе позволить даже содержать их, пока они учатся? Или, еще того не лучше, беспризорным сиротам! Не говоря уже о том, что при учебе люди и должны проходить через трудности, это закаляет характер.

Я вздохнула. Ну что ж, попытка не пытка.

— Ну, вы могли бы сделать эти стипендии адресными и выбирать только тех, кто их действительно достоин, — сказала я. — Но это просто мое предложение. Если правда решите заняться этим, конечно, вам понадобятся советы людей гораздо более сведущих, чем я.

Взгляд Галины Георгиевны помягчел.

— Ну что ж, — сказала она. — Я подумаю.

Вежливо попрощавшись с нашей клиенткой, я все-таки направилась к люстре. Очень уж мне не терпелось посмотреть, как с ней обошлись мошенники.

У люстры возилась команда Копылова. Я узнала самого Сергея Игнатьевича, который по-прежнему посверкивал очками и лысиной, узнала невежливую Светлану Иванову, которая как раз снимала с хрусталя люстры отпечатки пальцев… а вот третьего человека с ними узнала не сразу. Он стоял ко мне спиной, да и в бесформенном рабочем халате криминалистов я его никогда не видела. Но эти слегка оттопыренные уши трудно было с чем-то перепутать!

— Эльдар? — удивленно спросила я.

Юноша вздрогнул и обернулся ко мне. В глазах его мелькнул страх кролика перед удавом или обычного человека перед привидением, но тут же он натянул на лицо маску стоицизма. Мол, казните меня как хотите, я готов ко всему.

Так же он выглядел, когда Салтымбаева и Пастухов явились его арестовывать.

— Что вы тут делаете? — спросила я.

— Работает, уважаемая, работает, — Сергей Игнатьевич повернулся ко мне с неудовольствием. — И попрошу не отвлекать моего стажера по пустякам… А! Так вы ведь помощница Василия Васильевича!

Я кивнула.

Сергей Игнатьевич вздохнул.

— Ну нетерпелив, как всегда! Почитал бы наш отчет потом, ничего бы с ним не случилось… Что он хочет знать?

Я умолчала о том, что знать хотел не столько шеф, сколько я сама: в конце концов, это ведь я догадалась насчет люстры. Скажи я о том, что интерес исходил от меня, глава криминалистов, скорее всего, вытолкал бы меня взашей.

— Наим интересно, как устройство мошенников генерировало туман, — выпалила я. — И как оно проецировало изображение! И…

— Ну, как именно оно проецировало изображение, мы еще долго будем разбираться, — тут же оборвал мои вопросы Сергей Игнатьевич. — Принцип в целом понятен, а насчет частностей надо экспертов с кафедры оптики привлекать. А вот по поводу тумана уже ясно. Стажер, просветите барышню.