— Откуда вы знаете, что у них нет на это разрешения? — удивилась я.

Я-то думала, что мы с шефом наткнемся на склад контрабандной продукции или на тайную химическую лабораторию, в которой мелют кофейные бобы и добавляют в них что-нибудь неудобоваримое. Тогда все было бы понятно. Но… если это и правда генетически модифицированные растения, то что в этом плохого? Тогда вся вина, скорее всего, лежит на кофейнях, которые распространяли генетически модифицированный аналог под видом настоящего, а вовсе не на производителях! Ну или, по крайней мере, на тех и других.

— Милая моя, да разве Ореховы и другие крупные экспортные компании позволили бы им такое разрешение получить? — вздохнул шеф, как будто был слегка во мне разочарован. — Не говоря уже о том, насколько в нашем городе в принципе трудно оправдать какие бы то ни было генетические исследования, если только ты не работаешь на Военный флот…

«Но ведь они получили разрешение раньше, когда пытались вырастить экзотические фрукты в открытом грунте», — хотела сказать я.

И не успела, потому что мы услышали очень спокойный, какой-то неживой голос:

— Нарушители, стоять! Выйдите между рядами посадок и поднимите руки над головой!

Меня в этом голосе поразило то, что он был совсем молодым. Почти мальчишеским. Это совсем не вязалось с его безэмоциональностью.

Я быстро сняла рюкзак с плеча, прислонила его к стволу ближайшей генсосенки. Шеф либо затаится, либо сбежит, по обстоятельствам. Сама же я вышла между рядами сосен, как и было сказано.

Охранник стоял напротив меня, метрах в пятидесяти, ноги на ширине плеч. Лунный свет блестел в короткой щетине у него на голове, обрисовывал складки мешковатой одежды. Плечистый и мощный детина. На таком расстоянии и в темноте судить трудно, но я решила, что я ему чуть выше плеча, а по весу хорошо если в половину легче. Это, конечно, проблематично. Но, как говорила мадам Штерн, «у женщины всегда должны быть свои приемы».

В ее случае таким приемом была ядовитая шпилька, приколотая на шляпку. Мне он не подходил: я рассеянна, могу уколоться сама. Тем более мадам Штерн верила, что все девочки в ее заведении должны развивать свои собственные таланты, а не копировать находки старших.

— Простите, — проговорила я дрожащим голосом. — Тут… поезд убежал, а я никого не знаю в деревне… у вас дырка была в заборе…

— Нарушитель, поднимите руки над головой, — повторил неизвестный тем же ровным механическим голосом.

Он мне с самого начала показался странным, а теперь эта странность только усилилась. Допустим, Златовские окружили свои посадки проволокой, потому что их предприятие и в самом деле незаконное. Допустим, они поставили охрану из тех же соображений, из которых любой фермер охраняет свои посадки.

Но в охране наших садов и огородов ожидаешь увидеть какого-нибудь деда Егора в телогрейке и с ружьем, заряженным солью; в самом лучшем случае — скучающих розовощеких молодцов из частного охранного агентства. Этот же выглядел и говорил, как… Не знаю, я еще не встречала никого, кто бы выглядел и говорил так же!

И одновременно в нем было что-то знакомое. Нет, не так: я никогда не видела его, не могла вспомнить таких, как он, но откуда-то знала — люди с таким ровным голосом, с такой манерой речи очень, очень опасны! И я не хочу оказаться рядом с ним!

Мои руки сами собой поднялись на уровень ушей.

— Над головой, — ровно и мертвенно повторил охранник.

Я развернулась на пятках и бросилась бежать. Вот и получу те самые упражнения, на нехватку которых сетовал Василий Васильевич!

Земля под ногами была усеяна хвоей и скользила: рубчатые резиновые подошвы, наверное, забились и не особенно помогали. Но я все равно была уверена, что успею к забору первой. В пансионе для благоразумных девиц и потом, в Школе сыщиков, я всегда побеждала в забегах среди людей. Тем более, меня подгоняла паника — нет, взявшаяся непонятно откуда уверенность, что охранник убьет меня, и имени не спросит.

…Охранник нагнал меня на половине пути до пролома.

Я чувствовала, как трясется земля, слышала его шаги у меня за спиной — и не могла поверить! Чтобы такой тяжелый мужчина мчался так быстро!

Но поверить пришлось, когда он схватил меня сзади за плечо.

К счастью, я смогла вывернуться — одним из тех точных, быстрых движений, которым научил меня Прохор еще в детстве. Я развернулась на носке, отпрыгнула назад, чтобы встретить врага лицом к лицу, и выхватила из кармана нож, одновременно доставая его из ножен.

Нет, это был не боевой нож — я очиниваю им карандаши и иногда подравниваю кисти. Правда, он чуть больше обычного перочинного, и гораздо острее. Но все же не настолько велик и остер, чтобы привлечь чье-то внимание.

Сейчас я очень пожалела, что не попросила у Прохора пистолет тайком от шефа. Мурчалов не одобряет огнестрельного оружия и говорит, что почти всегда можно обойтись без него, но Прохор бы дал.

Теперь охранник был гораздо ближе, и я смогла его разглядеть. Он действительно был очень молод, наверное, моложе меня. Этот факт, а еще крайне короткая стрижка напомнили мне о мрачном мальчике Эльдаре Волкове. Но здесь сходство и кончалось: из этого парня, наверное, можно было вылепить двоих Эльдаров. Или двоих меня.

Он стоял, согнув колени, расставив руки. В одной руке блестел нож — побольше, чем у меня, и гораздо более хищного вида.

«Черт, — подумала я; крайне неприличное ругательство для благовоспитанной барышни, но менее богохульные, вроде наименований половых органов, стремительно меня покинули. — Он сильнее, быстрее, у него больше нож, да он еще и лучше тренирован! Безнадега!»

Но меня всегда учили, что безнадежных ситуаций не бывает.

«Зато ты умнее его», — словно бы сказал мне Василий Васильевич.

Своему внутреннему шефу я поверила.

В мгновение ока я бросилась вперед, упала на колени и проехалась по скользкой хвое прямо под ногами охранника. В стратегически важный момент я вскинула руку вверх и мазнула, не глядя.

Когда меня учили пользоваться ножом, инструктор — один из должников Василия Васильевича — никак не мог заставить меня преодолеть инстинктивное нежелание причинять боль живому существу, несмотря на то, что нож в моей руке был сделан из резины. Тогда он сказал: «Представьте, что вы мажете меня кистью!». Дело тут же пошло на лад: кисти и краски я люблю.

В этот раз мне даже не пришлось представлять ничего в этом роде: тело сработало само, словно один из новомодных заводских механизмов. Охранник истошно, нечеловечески заорал, схватившись руками за пах — еще бы! Какой бы ты ни был отмороженный, а нервных окончаний там больше всего.

Думала я все это уже на ходу: даже не помню, как я вскочила на ноги. Хвоя больше не скользила. Или, по крайней мере, я не обращала на это внимания.

Вот и пролом, вот и мое пальто, висящее на иголках… И два огонька-глаза, сверкнувшие по ту сторону!

— Вот и вы, — сварливо проговорил Василий Васильевич, — а я уже начал волноваться. Не догадались прихватить рюкзак, как только я из него выпрыгнул?

— Бегите! — крикнула я. — Бегите, ради всего святого, хуй с ним с рюкзаком!

(При шефе и наставнике мой язык не повернулся ругаться совсем уж грязно.)

Паника в моем голосе убедила шефа: он зашипел и понесся от забора прочь. Я протиснулась в оставленную дыру и помчалась за ним через поле.

Пусть я не видела еще ни одного атлета, способного обогнать борзую, но в ту ночь я вплотную подошла к тому, чтобы обогнать кота, у которого к тому же была фора в несколько секунд!

Правда, справедливости ради стоит отметить, что шеф обязан своими объемами не только исключительно пушистой шерсти, но и умением ценить стряпню Антонины.

Только у края поля я обратила внимания, что никто нас не преследует. Обернувшись, я в слабом лунном свете увидела тот же знакомый силуэт с квадратными плечами: охранник стоял у края поля, но не делал ни малейшей попытки сделать хотя бы шаг за периметр колючей проволоки.