Мда, Чикатило, верно, плачет от зависти где-нибудь в уголке на фоне таких художеств Индюка. Сложная ситуация, но не безнадёжная. Надо поскорее возвращать свои суперскиллы. Вон, пацан скоро загнётся без медицинской помощи. Мумс поведал ещё об одной особенности хозяина особняка. Тварь обычно не пыталась сразу же насиловать жертву. Она получала особое удовольствие, когда измученный издевательствами подросток сам начинал ползать у его ног, умоляя сделать с ним всё, что тот только пожелает.
— Сколько тут в усадьбе имеется дубарей?
— Бежать собрался? Безнадёга. А меня тогда засекут за то, что не предупредил. Лучше придуши, — сказал сосед и вдруг расплакался.
— Никто никуда не собрался. Я просто спросил, — успокоил его, — Если бежать, так только вместе.
— Точно не знаю, сколько их здесь. Четверо, или пятеро, кажись. Ещё целая команда где-то рядом располагается. Может быстро приехать по вызову хозяина, — отозвался невольный сосед.
— Когда вели сюда, видел паренька в клетке, всего избитого. Как его звать?
— Мы его прозывали Багирой. Хороший парень, смелый. Хозяин нас заставил избивать его палками…
Вновь заскрипела дверь. За мной пришли те же самые дубари, только теперь одетые почему-то в ментовские шмотки и керзачи на ногах. Наручники у них, по всей видимости, из той же оперы. Повели к хмырю. Как его там бишь кликают? Децал, кажется. Как нетрудно было догадаться — он здесь был вроде главного дубаря, бугра. Небольшая комнатка притулилась на выходе к гаражу и вмещала в себя шкаф, диван, кресло, пару стульев и заставленный бухачом с закусью стол. Дубари вышли, оставив меня наедине с хмырём, а тот вдруг внимательно уставился на мои ноги. Стало жутко некомфортно. Руки мои самопроизвольно скрестились на причинном месте.
— Чё, нравлюсь? — зло буркнул я.
Хмырь мотнул башкой, словно бы отгоняя привязавшуюся мысль, и затем задал странный вопрос:
— Бегаешь…, в смысле, занимаешься спортом?
— Ага, скачу… Как мустанг.
— Этот шрам под левым коленом как заимел?
А хрен его знает! Память носителя мне теперь недоступна. Бугор с чего-то ко мне вдруг резко подобрел. Дал плед слегка прикрыть наготу.
— Как там, на белом свете?
— Развитый социализм построили. Теперь перезрелый доделываем. В мире разрядка… В космос летаем, иногда. В общем, жизнь бьёт ключом.
— С бабами успел покувыркаться?
— Приходилось, — осторожно признался, не понимая, куда клонит мой собеседник.
— Цепанёшь спиртяги малёха?
Последовал кивок с моей стороны. Куда тут денешься, когда и так раздетый до некуда. В руке тут же оказался наполненный стакан. Горло ожёг явный самогон, не слишком качественный, но крепчайший.
— Закусывай, давай… Вон, огурчик хватани, — захлопотал мужчина.
Наверное, моя рожа вся перекорёжилась от выпитого.
— Русские после первой рюмки не закусывают, — гордо пробурчал я, отводя протянутую мне вилку с нанизанным огурцом.
— Я тебе чё фашист, что ли? Самому пришлось с япошками на войне пободаться, — огорчился хмырь и даже не предложил выпить ещё раз, чтобы усилить сходство с хайповым эпизодом из старого фильма о войне «Судьба человека».
Тоже небось смотрел этот фильм. Его и так каждый год по телику крутят.
— Фашист, ясен пень. А как же? Пацанов гробишь. Стрелять вас всех надо, — раздухарился я после дозы алкоголя.
Бугра заметно перекосило. Надеюсь, мучить меня станут недолго и без сопутствующих извращений до момента героической смерти.
— Как тебя звать, фамилия? — успокоившись, поинтересовался хозяин кабинета, пододвинув к себе толстую общую тетрадь и приготовившись писать.
— Хотите знать, что выбить на гранитном надгробье золотыми чеканными литерами? Пишите — Павел Андреевич Чекалин, одна тысяча девятьсот шестидесятого года рождения.
Децал замер. С кончика пера на лист капнули чернила. Чертыхнувшись, бугор досадливо отбросил ручку и распорядился:
— Ладно, топай пока к себе.
Вызванные дубари сопроводили меня обратно в камеру. Самогон, как ни странно, помог. Голова перестала дико болеть и позволила немного раскинуть мозгами. Если Децал так среагировал на мои слова, значит, с хорошей вероятностью он на самом деле отец моего бывшего носителя. Вот только захочет ли он мне помогать? Бросил же он однажды нас с матерью.
Больной сосед спал, или пребывал в забытье. Жаль пацана. Я попытался сосредоточиться и полечить его. Получилось только качнуть ему чуток своей животворной энергии. Призрачные ведьмы посоветовали отработать несколько особых движений для восстановления сил. Обещали, что это может быстро помочь. Ого, не знал, что в средневековье люди индийскую йогу ведали. Сначала пришлось сделать стойку на плечах, задрав ноги вверх. Потом на голове, опираясь на руки и на стенку. Когда я выполнял позу плуга, задрав вверх зад и касаясь кончиками пальцев ног пола за головой, в камеру вошла четвёрка сильно усталых, потных и тоже полностью голых парней. Мой вид их изрядно развеселил. Я, конечно же, постарался как можно быстрее принять нормальное положение.
— Это — такая поза из йоги, — вежливо попытался объясниться.
— Пацан тренируется к встрече с хозяином, — оторжавшись, заявил один из них.
— Как раз сегодня к вечеру он должен приехать, — подтвердил кто-то.
— Ё-моё, завтра же суббота! — вдруг поразился другой, — У меня срака после прошлого раза ещё не отболела. Так меня в прошлый раз отделали, гады, что даже ходить было трудно.
— Завтра ещё будет женский праздник, — зачем-то напомнил.
— Во-во, устроит хозяин нам всем веселье по этому поводу, — грустно пошутил ещё один.
Подростки резко пригорюнились. Ко мне подсел самый рослый из них. Назвался Акелой, начал расспрашивать обстоятельства пленения. Я предложил называть себя Мустангом. Если придётся закругляться со своей жизнедеятельностью, то лучше оставить о себе память стоящим погонялом. Мумс проснулся и обнаружил, что ему стало заметно легче, чем сильно удивил своих товарищей, ожидавших застать вместо него хладный труп. Кроме Акелы, прибывший голозадый отряд состоял из дылдастого и грустноглазого Тапыча, скуластого и вертляво-чернявого Мухи, а также блондинисто-рассудительного Удава. Все были заметно истощены. Никто их них не проявлял особого негатива из-за появления новичка, больше сочувствовали. Понятно же, что общая беда сплачивает разных людей.
Вновь загремела дверь. Охранники увели Муху и Тапыча, которые вскоре вернулись с большой кастрюлей вареного гороха и посудой. Поели. Мыть посуду отправились всё те же Муха с Тапычем. Остальные расположились на матрасах спать. Я тоже прилёг и моментально провалился в сон. Проснулся от очень болезненного удара по голени. Надо мной стояли дубари. Оказалось, что приехал хозяин и тут же потребовал приволочь к себе новую жертву.
Каким бы ни был человек сверхсуперпуперменом, иногда случаются в его жизни такие скорбные моменты, которые хочется поскорее забыть, выкинуть из памяти напрочь. Не ожидал от себя такого, что начнут трястись колени. Дубари углядели и принялись глумливо подшучивать. До кучи крутануло живот, расслабились сдерживающие мышцы и содержимое нутра вырвалось наружу с раскатистым рёвом, прилично загадив всё вокруг. Чёртов горох. Охранники неудержимо пали от бешеного ржача.
Не до смеха было моим новым товарищам. Почему-то их оказалось в камере только трое. Смертельно уставшим Акеле и Удаву было приказано убирать мой срач. Мумс моментально ушёл в отключку, а меня дубари отконвоировали в душевую. По любому перед встречей с хозяином заставили бы обмыться. Под тёплыми струями и пеной от ароматного земляничного мыла я, наконец-то, смог преодолеть панику и дальнейший путь был проделан в относительно спокойном состоянии.
Индюка я спрогнозировал в образе химеры из жирной бородавчатой жабы и мерзкой скользкой крысы, с добавками черт подохшего Селезнёва. Когда же меня привели в роскошную гостиную, перед моими глазами предстала сюрреалистичная картина. В кресле перед камином развалилось в одних трусах-семейках нечто субтильное, плешивое, с поросячьими глазками на гладком крысиным личике, и жрало куриную ножку. Возле его кресла пресмыкались Тапыч и Муха, облизывая тощие волосатые ноги упыря. Даже не верилось, что эта чмошная субстанция могла держать кого-то в страхе. Чем-то он напоминал своими чертами одного деятеля из моего времени. Такое же ничтожество с непомерно раздутой значимостью, готовое совершить какую-нибудь гнусность и потом так ласково и невинно предложить отнестись к содеянному с пониманием.
