Вроде бы всё нормально, нет? Девушка психанула и понеслась в комнату… Они ж так все поступают. Жаль, что не подошла и не влепила идиоту затрещину. Не пощёчину, это было бы слишком мило, а именно затрещину.

Сердце вдруг укололо беспокойство.

Дрэз же ненормальная. Это ж только ненормальная могла вернуться в трактир к солдатам, поехать с обезумевшим принцем навстречу объятьям короля Андриана, жить с ним в пещере. И тут дело даже не во влюблённости. Нормальная влюблённая девица вышивала бы платки дома, проливая над ними горькие слёзы, а не рычала, пытаясь стащить возлюбленного с коня.

Марион встряхнул головой, запустил пальцы в непросохшие ещё после купания волосы и с силой дёрнул.

— Мы не увидимся больше, Дрэз. И душевные прощания, прости, не для меня. Да, я сволочь, я уже знаю, спасибо. Но прежде, чем свалить в закат, я всё же узнаю, что там с тобой произошло и что с тобой сейчас.

На душе стало немного легче.

Под нами проплывали облака. На душе пели птицы. А всё же хорошо на свете жить без сердца! От него вечно одни лишь проблемы.

Итак, Чертополох подтвердил: я не из этого мира. Впрочем, открытием для меня его слова не стали. Сказка «Золушка» подошла к финалу, оставалось пережить лишь свадьбу. Здесь, в Вечном замке, это будет сделать легко. Мариона, конечно, приворожили, но, может это не так и плохо? Зато по бабам больше таскаться не будет… Нет, вру. Плохо. Насилие над душой человека — это всегда плохо. Но… А вдруг не приворожили? Может, и не было никакой магии, раз, по словам Гильома, сюжет играет в этом мире ведущую роль? Просто принц встретил Золушку, ну и… случилась магия любви. Да, мне она показалась неестественной, но, как сказал Фаэрт: законы физики в разных мирах могут быть разными. Может в Родопсии любовь именно вот такая? Ах, и стрела Амура пронзила сердце?

Но, если у меня нет своей сказки, то… зачем я тут?

Если я из другого мира, то, возможно, мне удастся уговорить Фаэрта вернуть меня обратно? Что там для этого нужно? Поставить Гильома на ноги? Я, конечно, не знаю, как это сделать, но если колдун так уверен, что я смогу, то, может, я и правда смогу?

Или…

Вдруг новая мысль пришла в мою голову. Я вздрогнула всем телом.

А если вот эта самая сказка у меня всё же есть? Если Гильом — ошибся? Ну то есть… Я — в замке Чудовища, ведь верно? Чудовище неплохо ко мне относится и выполняет различные мои прихоти, так? И я тоже начинаю дружелюбно и с сочувствием относиться к нему. Да я даже бояться его перестала! Ничего не напоминает?

— Ох же ёлки! — прошептала я потрясённо. — Ну точно…

Я и Фаэрт? Серьёзно? Бред какой-то…

А с другой стороны…

Сюжет же неизменен, да? И… а, собственно, почему нет-то?

Когда Арабель коснулся копытами травы в парке моего чудовища, ремни, оплетавшие мои ноги, растворились в воздухе. Я попробовала лихо спрыгнуть с коня, и почувствовала, как заныли ляжки. Это ж сколько часов я пробыла в воздухе? Солнце почти касалось гор. А есть-то как хочется!

Перед моим носом заметалась Рапунцель, что-то возбуждённо жужжа. Эх, где мои антинаушники?

Я тяжело сползла на землю, пошатнулась.

— Потом, — отмахнулась от Мари. — Пошли есть. Я голодна, как волк.

И попыталась вспомнить: что там в той сказке было-то? Но сказки я слушала только в далёком детстве, и память оказалась крайне неуслужливой. Почему-то в голове металось одно лишь жёлтое платье. Почему жёлтое? Да кто ж его знает!

Безмолвные слуги накрыли на стол в моей комнате, я плюхнулась в барное кресло, свесив ноги, и без всякого желания натянула антинаушники. Зачерпнула рукой овсяную кашу с финиками и мятой. И вдруг вспомнила, что папа ненавидел овсянку всей душой, и когда мама варила или запаривала её, его лицо становилось совершенно несчастным. Он терпеть не мог расстраивать маму, и скорее умер бы, чем признался в ненависти к её стряпне, пусть даже только к одной-единственной овсянке. И я быстро съедала свою порцию, а потом подсовывала папе пустую тарелку и ела за него. У нас был прекрасный тайный симбиоз.

Я почти вспомнила его лицо!

Он был рыжим! Офигеть. Точно! Совершенно верно! Я вспомнила! И вот эту золотистую щетину на подбородке и…

Я вскочила. Тарелка полетела на пол.

— Эй… — начала было Рапунцель, но я вдруг взвыла, схватилась за голову и рухнула на пол.

Мир померк, раскололся, и моя голова тоже лопнула, как чугунная гиря, полая внутри. Может, от громкого вопля? От него сейчас стёкла лопнут… Нет… Это же я кричу.

Я стиснула голову, пытаясь соединить две её половинки, и разрыдалась от боли и слабости. Уткнулась в тёплое плечо, закусила толстую ткань, сотрясаясь в рыданиях. Одна сильная рука подхватила меня под коленками, а другая коснулась волос на голове, и от неё словно потекла прохлада. Боль начала отступать.

Минут через десять я выдохнула, отпустила из зубов мокрую ткань, отвернулась и обеими ладонями вытерла лицо.

— Спасибо.

— Не делай так больше, — холодно посоветовал Фаэрт и встал с пола.

— Как вы здесь оказались? А… зеркало, понятно. И зачем пришли?

— За этим.

— Откуда вы узнали, что мне плохо?

Он промолчал. Не счёл нужным отвечать. Отвернулся и просто пошёл к зеркалу. Я вцепилась в его штаны:

— Подождите! Вы сказали, что Гильом… Его нужно поставить на ноги, верно?

Фаэрт остановился.

— Да.

Меня тошнило, голова всё ещё кружилась, словно я только что сошла с экстремальных каруселей.

— Что с ним произошло?

— Покушение. Его пытались убить. Хотя некоторые считают это несчастным случаем. На королевской охоте Гильом отбился от свиты отца.

— Отца?

— Гильом — старший сын и наследник короля Андриана, — ровным голосом пояснил Фаэрт и продолжил: — Мальчик заблудился и на него напали волки. В довершении всего Гильом упал с коня. Принца спасли, но он перестал ходить. Сначала это были просто переломы костей. Но они давно срослись.

— Жуть какая! То есть, у него психосоматика, думаете? Дайте руку! Мне самой не встать.

Он протянул мне ладонь. Я взялась за неё двумя руками, Чертополох помог мне встать, но я всё равно не разжала пальцы. Мир кружился. Я всерьёз боялась, что упаду. Зато ляжки перестали ныть.

— Думаю, у него нет смысла и цели вставать, — ответил Фаэрт после долгого молчания.

Видимо, решал: нужно ли удостаивать меня такой чести.

— Почему? Разве та свобода, которую дарит способность ходить, сама по себе не цель?

— Очевидно, нет. Я могу идти?

Я ни разу не встречала человека, способного тремя обычными словами выразить максимум едкой иронии. И тут же вспомнила, что это чудовище, видимо, герой моей сказки, а я — та самая тупая красавица, которая в него влюбилась и своей добротой расколдовала. Ну и как его прикажете расколдовывать? Мне снова вспомнилось навязчивое жёлтое платье.

Вместо ответа я обвила его шею руками, расслабившись и позволив себе повиснуть на его опоре. Как там Лика делала? Запрокинула лицо, посмотрела на Фаэрта печально из-под ресниц:

— Мне очень плохо, — пожаловалась максимально нежным голоском.

Лика ещё ножку поднимала. Надо или нет? Левую или правую? Мне вспомнилась подруга, пьяная и прелестная в своём алкогольном опьянении. И я приподняла левую ногу, чуть согнув её в коленке.

— Велеть слугам донести тебя до постели?

Вот тупой!

— Нет, просто постойте так ещё немного.

— Две ноги устойчивее, чем одна.

Кажется, я краснею. И не знаю, о чём с ним ещё говорить. И я решила свернуть на уже знакомую почву:

— То есть, велев Гильому жениться на мне, вы по сути выбрали будущую королеву Родопсии? И эта королева — я? Почему?

Но ногу всё же поставила на пол. Чертополох пожал плечами:

— Гильому всё равно понадобится сиделка. Почему бы тебе не стать ей?

— А слуги и…

— Для короля все его придворные — слуги.