Я долго шарилась на полках прежде, чем нашла хоть что-то похожее на турку. Не турка, конечно. Ковшик. Но довольно узкий и с толстыми стенками. Сойдёт.

— Ты мне завидуешь, — мрачно сказала Синди.

Гм. Я задумалась. Завидовала ли я? М-м… наверное.

— Конечно, ведь я стану принцессой, а ты так и останешься в домике, который построила твоя маменька!

— Подожди, — я вдруг обернулась и внимательно посмотрела на неё. — А с чего-то ты взяла, что Марион на тебе женится? Откуда такая уверенность? Он же пока вроде не признавался тебе в любви?

Но тут кофе вскипел и плеснул ароматной пеной на плиту. Я поспешила убрать «турку».

— Йожкин кот!

Затрясла обожжённой рукой. Подула на пальцы, поморщилась. А затем принялась разливать кофе на две чашечки.

— Где тут венчик?

Золушка молча подала. Я принялась взбивать молоко. Кофе! Как же я соскучилась!

— Просто я ходила в город. И слышала, что принц ищет девицу, с которой танцевал на балу. Он подобрал хрустальную туфельку и…

Я не сразу поняла к чему это она. А, точно, я же спросила.

— Ну, мало ли он встретит девицу с твоим размером ноги раньше, чем спустится на нашу улицу? — хмыкнула саркастично.

И тут вдруг на улице запели трубы. Не успела! Ни кофейню устроить, ни маффин сделать… только кофе сварила. Ну, уже хорошо. Я разлила молоко по чашечкам, поставила их на поднос и вышла в холл.

— Есть ли у вас незамужние девицы…

Я не слушала сизоносого пузатого герольда. Даже не посмотрела ни на него, ни на других славных рыцарей, заполнивших холл, который разом сделался тесным и убогим. У притолоки стоял Марион. Безучастный, похожий на восковую куклу. Красные глаза, круги под глазами, уголки губ опущены вниз. Он так и не переоделся. Всё в той же помятой, испачканной лесом и костром куртке. В тех же штанах. И это — мой неунывающий принц-кролик? Неужто на него так сердечные чувства действуют?

— Я! Я хочу померить! — вперёд выпрыгнула глупенькая Ноэми.

Но, в конце концов, девушка в такой чудесной, жемчужно-серой атласной шляпке имеет право на некоторую неразумность? Кстати, волосы она не подстригла, но убрала на одну сторону и подвернула. Ей шло.

— У меня две дочери, — говорила маменька.

Папенька мялся где-то в углу. К моему удивлению, он был трезв. И, конечно, его грыз алкогольный синдром вины. Один из рыцарей прошёл вперёд, преклонил колено, достал из-за пазухи свёрток, развернул голубой шёлковый платок…

Проклятая туфелька!

— Кофе хочешь? — тихо спросила я, встав рядом с принцем. — Только-только сварила.

Марион вздрогнул всем телом, обернулся, с недоумением разбуженного человека посмотрел на меня. Узнал не сразу.

— Воробей? — пробормотал хрипло.

— Кофе. Тебе станет легче.

Я сунула в его руку чашку. Холодная, совсем заледенелая рука! Да что это с ним? Герольд словно отыгрывал роль:

— Простите, барышня, но это явно не ваш размерчик…

Покрасневшая от стыда и досады Ноэми вскочила со стула, бросила на мать обиженный взгляд и выбежала прочь. Мужчины рассмеялись. Над чем? Непонятно. Неужели желание выйти замуж за принца настолько смешно и глупо? Или всё дело лишь в том, что Ноэми недостаточна хороша?

— Дризелла, — позвала маменька.

Я покорно прошла. Протянула ей вторую чашечку:

— Попробуй. А потом скажи, насколько он противен.

Села на стульчик, скинула ботинок.

— Это же мальчик? — изумился герольд.

— Ты ослеп? — злобно огрызнулась маменька. — Девочек от мальчиков только по юбке и можешь отличить?

И все снова рассмеялись, как будто это очень смешно. Мне примерили туфлю. Странно, я была уверена, что у нас с Синди один и тот же размер. Но нет, мне не подошло.

— И вы, сударыня, явно…

Я не стала дослушивать шутку. Натянула башмак, вернулась к принцу. Потянула его за рукав.

— Прости, я не хотела тебе лгать. Так получилось…

— Что? — Марион оглянулся на меня, но это был пустой взгляд.

Кажется, он даже не заметил, что его воробей превратился в воробьиху.

— Забей. Лучше выпей свой кофе.

Неужели вот так и выглядит та самая истинная любовь? М-да уж. Марион послушно принялся глотать напиток. А потом на его лице появилось легкое выражение удовольствия.

— У меня больше нет дочерей, — отрезала маменька.

— А если поискать? — хохотнул глашатай.

— У неё — нет. А у меня есть. Не стесняйся, доченька, проходи. Очень уж она у меня робкая…

«Я бы даже сказала „забитая“, но вряд ли ты даже себе в этом признаешься, отец года», — угрюмо подумала я. Вперёд прошла Золушка. Села на стульчик, поджала ножки. Марион оглянулся на меня и чуть улыбнулся:

— Спасибо. Что это?

— Капучино.

Как же я рада, что в его взгляде появилась хоть какая-то осмысленность!

— Ваше высочество, — герольд обернулся к принцу. — Мне мой титул не позволяет преклонять колено перед этой голодранкой!

Марион нахмурился, резко обернулся к нему.

— Перед богом все создания равны, — бросил холодно. — Но, раз вам ваш титул не позволяет, я сделаю это сам.

Он прошёл, отобрал хрустальную туфельку у побагровевшего рыцаря, опустился на одно колено перед Синди, подмигнул ей:

— Не стесняйся, малышка. Давай свою ножку.

Он её не узнал? Серьёзно?

Золушка протянула маленькую и на удивление чистую, молочно-белую, нежную ступню. Принц надел на неё хрустальную туфельку и, конечно, она подошла идеально. Даже странно, ведь стеклодув Синди не видел, а делал обувь по моим размерам. Но я не удивилась — сказка есть сказка.

Марион замер.

Все — замерли. Реально застыли, и вдруг… Я не поверила своим глазам! Золушка достала вторую хрустальную туфельку, поставила на пол и обулась. Откуда она её взяла? А затем её платье засияло, расправилось, став просторным, бальным, и перед нами оказалась потрясающая красавица в изумительном, серебряном платье из неизвестной мне ткани. Лёгкое, словно соткано из туманов. Даже причёска заискрилась крошечными бриллиантами! Откуда? Как?

Я захлопала глазами.

Прекрасный принц поднялся с колена, протянул руку Синди.

— Вот моя невеста! Милая Золушка, выходите за меня замуж!

— Я согласна, мой принц.

Ну вот и всё. Вот и финал сказки. В сердце словно вонзили острую иглу. Я глотнула воздух, скривилась. Укусила себя со всей силы за палец. Не сейчас — пожалуйста, пожалуйста! — только не сейчас! И, словно мироздание услышало мою просьбу, боль меня чуть отпустила.

— Дрэз…

Я оглянулась. Марион смотрел прямо на меня. Продолжал держать ручку своей Золушки, но смотрел при этом на меня. В его взгляде было что-то непонятное. То ли счастье влюблённого, то ли беспокойное сумасшествие. И Синди тоже смотрела. Но та взирала на меня с недоумением.

— … поехали с нами. Будешь готовить мне капучино. Очень вкусно.

Что⁈

— Нет, — я криво улыбнулась, — простите, Ваше высочество. Никак не могу.

Но проблема была в том, что как раз-таки — могла. Он пожелал, а я — могла. А сердечные муки в договоре прописаны не были.

Я развернулась и побежала наверх по лестнице, к себе в комнату. Не стала захлопывать дверь. На ощупь — было так больно, что потемнело в глазах — добралась до зеркала. Схватилась за раму, подтянулась и провалилась прямо туда, в зеркальную глубь.

Мир разорвался. Боль полыхнула, ослепляя. И всё померкло.

Неоновые огни: зелёные, малиновые, жёлтые, белые. Яркие линии и зигзаги. Их отражения пляшут на мокром асфальте. Ветер в лицо. Ветер, выдувающий глаза из глазниц. Заталкивающий дыхание внутрь. Визг сжигаемых тормозов. Вонь горящих от трения покрышек.

И она — чёрная, плещущая. Я лечу в неё, мир летит в неё, как муха в смолу.

Боль. Невыносимая. В каждой клеточке, в каждом мускуле, в каждом суставе. Лёгкие разрывает ядерным взрывом. Мир объят болью, как дом — пожаром.

— Пропустите меня! Там моя дочь! — голос, который я никак не могу узнать, потому что никогда не слышала его вот таким.