Темнота, наполненная одним лишь страданием и огнём.

Открываю глаза.

Пустая комната. Бетон? Камень? Тишина. Предрассветный сумрак, серые тени. Боли нет. Жара — тоже нет.

Я поднялась. Голова кружилась и меня тошнило. Не в смысле «мутило», а вот именно хотелось нагнуться и… Острая горечь подступала к самым губам. Мир качался. Влево, потом вправо. И снова влево.

Кровать, похожая на больничную. Стол, квадратный, металлический, с крашенной белой столешницей. Раковина. Белая, эмалированная. На бортике — стаканчик с зубной щёткой в пластиковой упаковке. Белый новый кусок мыла в пластиковой мыльнице. Перед столом — стул. Обычный, алюминиевый со спинкой, обитой вишнёвым дерматином. Две серых, почти сливающихся по цвету со стенами, двери: ванная и туалет — я проверила. Позволила себе склониться над унитазом. Смыла. Других дверей нет. Окон — тоже.

И — зеркало.

Скучное стеклянное полотно, узкое, похожее на дверь. Без рамочки, без украшений или светильников по сторонам.

Я рассмеялась. Ну, конечно, зеркало. Это ж так удобно — замок без коридоров! И в плане планировки — тоже. Смех прозвучал отрывисто и сипло, точно карканье ворона. Я подошла и попыталась увидеть, как я выгляжу. Почему-то была готова к бинтам везде и повсюду. Взлохмаченным и окровавленным.

Но ничего не увидела. Зеркало словно поглощало свет и не отзеркаливало ничего.

— Мне это всё приснилось, — прошептала я. — Всё. Золушка. Маменька. Ноэми. Все эти балы, приключения. Это просто бред больного сознания.

И… и Марион.

Я прислушалась к сердцу. В нём было тихо. И пусто. Как в чисто убранном помещении, где нет ничего лишнего, всё протёрто губкой с антисептиком, прокипячено и простерилизовано. Тишина.

— Не помяну любви добром, — прошептала я, — я не нашёл её ни в ком…

И — ничего. Ни малейшего сердечного движения в ответ. Пустота.

Тихо-тихо.

Я стояла и смотрела в зеркало, которое не отражало ничего. Совсем. Интересно, что будет, если я попробую туда шагнуть? Рассмеялась. Какие глупости! Всё это был сон, а, значит, принц Чертополох мне тоже приснился. А если так, то и волшебных зеркал не бывает.

Провела пальцем по стеклу. Ну вот же оно — твёрдое и гладкое.

Чудес не бывает.

Платье Золушки, неземная любовь… Марион. Детский сад, честное слово!

Я отвернулась. Отошла от зеркала на несколько шагов. Прошла из угла в угол. Пять шагов в ширину. Шесть — в длину. Надо же, почти квадрат! И почти восемь шагов в диагонали. По второй диагонали, как ни странно, тоже восемь. Почти. Чуть меньше…

Снова села на кровать. Легла. Посмотрела на идеальный серый потолок.

Интересно, а откуда в комнате свет? Ни окон, ни лампочек я не заметила. Казалось, что светился сам воздух. Предположим, он наэлектризован. Ведь наэлектризованный воздух может светиться. Но тогда бы, как минимум, волоски на моём теле стояли бы дыбом, разве нет? И кожа бы чувствовала… Это в лучшем случае, ведь чтобы воздух засветился, напряжение должно быть мощным. Я не очень дружила с физикой, когда это не касалось механики и бензинового двигателя, и не могла рассчитать минимум напряжения, которое необходимо для подобного явления, но…

Снова встав, я опять подошла к зеркалу. Это странно, но оно даже не было тёмным. Оно было… никаким. Просто дырка в стене, в которой не было ничего, даже чёрного цвета или темноты. Снова коснулась рукой. Да вот же оно — стекло. Гладкое и прохладное. Жутковато. И, посмеиваясь над собственной глупостью, я зажмурилась и шагнула в стеклянную гладь.

Открыла глаза.

Ошалела.

Просторный зал со сводчатыми потолками, опирающимся на строенные тонкие колонны. Готика. От колонн по потолку расходятся дуги рёбер. На каменные серовато-жёлтые плиты пола падают разноцветные пятна от солнечных лучей, пронзающих витражи на узких стрельчатых окнах. Некоторые из них распахнуты, и из них веет чистым холодным воздухом.

Завороженная, я шагнула навстречу свету.

— Ты умеешь играть в шахматы?

Резко обернувшись, я увидела позади незнакомого мужчину, сидящего в кресле. На вид ему было около тридцати. Короткие льняные волосы, серые глаза. Простая рубаха. Шнурок, которым завязывается горловина ворота, развязан, а потому видна впалая грудь, бледная, как и сам мужчина в принципе. Лицо осунувшееся, но гладко выбритое. Руки с длинными, словно у музыканта, пальцами. Нижнюю часть тела скрывает шерстяной плед в вишнёво-зелёную клетку.

— Умею. Кто ты?

— Гильом, — он досадливо дёрнул костлявым плечом. — Прошу.

И указал на изящный столик, лакированная поверхность которого представляла из себя шахматную доску, собранную из разных пород дерева: шоколадно-коричневого и светлого. Берёза? А коричневые квадраты? Я поискала глазами на что сесть. Нашла лёгкий стул из ротанга, поставила к столу, развернула спинкой вперёд и оседлала.

— Белые или чёрные? — уточнила деловито.

— Я всегда играю чёрными.

Е2 — Е4, я решила не оригинальничать. Гильом снова сморщился, словно от зубной боли. Вывел чёрного коня…

Меня разгромили подчистую на шестом ходу. Я сидела и хлопала глазами, осознавая произошедшее.

— Ты же гений! — прошептала потрясённо. — Гильом!

— Нет. Просто ты не умеешь играть в шахматы, — с тоской признался мужчина, скучающе откинувшись на спинку кресла.

— Так научи, — я пожала плечами. — Кстати, не подскажешь, как называется этот странный санаторий? Ну или что там…

— Холодный замок. Сам хозяин зовёт его Вечным.

— А хозяин — Чертополох? Принц Фаэрт? — недоверчиво уточнила я.

Гильом прикрыл глаза. Помолчал, а затем неохотно, сквозь зубы, бросил:

— Очевидно.

Значит, всё это было? Всё же было!

— А ты — его сын? Или брат?

Мужчина закрыл высокий лоб рукой. Губы его чуть подрагивали от раздражения. Досада исказила лицо.

— Нет.

Видимо, то, что я спрашивала, было уж очень глупо.

— Ну и ладно, — я поднялась. — Тогда всего хорошего.

Не хочет общаться — не надо. Не заставляю. И пошла мимо колонн.

— Тебе надо было ходить слоном, — вдруг пояснил любитель шахмат. — Ты бы вынудила меня либо выдвинуть коня, либо защищаться пешкой. Если бы я пошёл пешкой, ты бы могла атаковать её другой. Мы бы разменяли пешку на пешку, но это позволило бы тебе вывести на поле ферзя…

Послать его в задницу? Шахматный задрот, честное слово! Я резко обернулась, прищурилась:

— Тебя в жизни ещё что-то кроме шахмат волновать способно?

— Например?

— В твоём… комнате, или как это помещение называть правильно? появляется незнакомая тебе девица, внезапно, вдруг, а тебе — плевать? А если я, например, киллер и пришла, чтобы тебя грохнуть?

Он хмыкнул.

— Если бы ты была киллером, ты бы уже меня… э-э-э… грохнула. Да и твоя физическая форма оставляет желать лучшего. Ты явно после болезни. В таком состоянии на дело не ходят.

— Положим. А если я — воровка? Ну, с голодухи там.

— Сомнительно. Взгляд вора невозможно ни с чем перепутать: он острый, внимательный, цепкий. Твой же скорее созерцателен и тосклив. Ты, как и я, просто пленница этого замка. Без надежды на освобождение.

— А что ещё обо мне можешь сказать?

Я вернулась и снова села верхом на стул. Любопытный персонаж. Гильом пожал плечами:

— В тебе нет магии. И у тебя нет своей сказки. Ты попала в наш мир из Первомира, это тоже понятно…

— Что⁈ Откуда ты это взял?

Он закатил глаза. Снова дёрнул верхней губой.

— Ты много видела обстриженных девушек в Трёхкоролевствии? Я — нет.

— Ну, мало ли, меня насильно забрили? Корь или что там…

— Тогда бы ты этого смущалась, стеснялась и робела. Но нет, ты чувствуешь себя уверенно.

— Привыкла.

— «Санаторий».

— Что?

Гильом тяжело выдохнул, но смирился с моей тупостью:

— Я не знаю, что значит слово «санаторий». А ты — знаешь. Но при этом ты не в курсе, кто я такой. Это забавно. Я не могу определить к какому классу ты относишься. А если я не могу, значит — ни к какому. Ты не относишься к нижнему классу — у тебя слишком нежные руки. Ты не занималась физической работой. Зато явно занималась тренировками: у тебя развиты плечи, спинная трапеция. Ноги. Есть мускулы на руках. Ты много бегала, и в целом производишь впечатление мальчишки. Девочки целыми днями вышивают, читают, одним словом — неподвижны. Ну или заняты тяжёлой работой. Но мы уже выяснили: ты не из нижних слоёв населения.