Неизвестный доброжелатель, практикующий бытовую магию, в своем письме сообщил мне, что к нему обращалась некая барышня по имени Гвенда, чтобы он магическими чарами наложил ей на запястье метку истинности именно в виде алой розы. Она хорошо заплатила ему, и он выполнил эту работу. Но когда он случайно увидел на моей руке такую же метку, то пожалел о своем поступке и решил предупредить меня о намерениях корыстной девицы.

Надо ли говорить, какой черной обидой и злостью накрыло меня! Оглушенный этими чувствами, я написал Гвенде письмо, полное ненависти, и сообщил о нашем разрыве. Потом всячески пытался свести метку истинности- и бытовыми способами, и приглашал магов — все было бесполезно. Только Сардониксу удалось сделать ее не такой яркой, чему я был безмерно рад и даже сделал мага придворным.

Еле заметный абрис потускневшей алой розы до сих пор виден, если не скрывать его под одеждой. Покойная жена каждый раз дулась на меня, когда в минуты близости замечала эту слабую уже отметину. Илайда была ревнивой, как тысяча подземных королей, но я не сердился на нее, потому что злилась она не без повода. Какой женщине приятно видеть приметы былой любви своего мужа? Да еще эта метка все не исчезала, только бледнела. Но она до сих пор со мной и не дает забыть о том, что ответом на преданность и страсть может оказаться подлое коварство.

Как я был зол на себя, когда ночью в постели с женой, перебирая ее белокурые локоны, я все равно грезил о тех, что цвета ночи! «Харальд, ты что, кретин?! — раздраженно спрашивал самого себя. — У тебе красавица-жена, из чистопородной драконьей семьи, а ты все грезишь о предательнице-полукровке?! Очнись, приди в себя!»

Рождение долгожданного сына, казалось, навсегда отвлекли меня от пустых переживаний по прошлому. Но нет, тени былого стали возвращаться. Особенно после внезапной гибели Илайды. Да так, что эти тени порой закрывают мне собой солнце. Когда я узнал, что моя первая любовь недавно овдовела, тогда все и началось. Какое-то глупое ощущение, словно я теряю что-то, словно время, будто уходит у меня, как песок, сквозь пальцы. И чувствую я это с каждой минутой, с каждой секундой: одна песчинка, две, сто, тысяча… и каждая эта бесцельная секунда снегом оседает у меня на висках. А в них стучит одна мысль, «Надо что-то делать!»

Сардоникс считает, что есть только одно средство избавиться от этого: месть. Не скажу, что мне этот совет пришелся по вкусу, но если он поможет снова ощутить плавное течение жизни без нервного подсчета утекающих мгновений, то так тому и быть. Месть так месть! Сын Ингвар уже познакомился с дочерью Гвенды и, кажется, успел ее очаровать. Кузен Ангус, хоть своенравен и втихую, конечно, мечтает о том, чтобы скинуть меня с престола, все же мой подданый и находится в моей власти. Он устроит дочку моей подлой возлюбленной в лучшую школу Дрокенсвёрда, чтобы здесь, в Лоргрине, в сердце лана, закрутился этот спектакль. Чтобы Гвенда смогла сполна отпить отравы из моей чаши мести.

Я не слишком-то люблю бывать во дворце, хотя я там вырос и у меня осталось много приятных воспоминаний детства, связанных с замком отца в Лоргрине. Собственно, и сейчас я, по сути, живу там, время от времени перебираясь на юг, в свой родовой замок в Бриггене. На свободу из-под контроля своего отца! Вот уж где раздолье и где я могу побыть самим собой, повесив на гвоздь маску придворной улыбчивой любезности. И гнать по лугам, пришпоривая Фергюса в сопровождении верного Кинга, до полного изнеможения всей нашей компании.

Еще летать под облаками, не стесняясь взглядов вездесущих столичных зевак. Разве в Лоргрине спокойно полетаешь?! Нет, запретить летать, конечно, никто не сможет, но если в толпе наблюдающих за полетом дракона окажется хотя бы один писака — все, потом начитаешься в местной хронике разной чепухи.

— О да, — отозвался дракон, по-хозяйски усаживаясь напротив. Я невольно хмыкнул: наверняка со стороны мы с ним смотримся причудливо. Тем более за игрой в шахматы.

— Такой ерунды понапишут- хоть святых выноси, — бурчит дракон. — Например недавно редактор «Дрокен хроникл» разразился статьей, где пытался доказать, что драконы, дрокены по-нашему, вылупляются из яиц, а не рождаются, как все. Ага, представляю Харальда Великого, сидящего в гнезде и высиживающего Ингвара!

Я не выдержал и расхохотался от души. Дракон сделал хитрый ход, и мне пришлось пожертвовать фигурой.

— Особенно мне запомнился опус какого-то бумагомарателя с заголовком «Полеты драконов — пережиток нашего времени?» — продолжал мой крылатый приятель. — Еще гаденыш знак вопроса поставил, вроде как он не настаивает на своем мнении, а просто вопрошает! Модный приемчик для того, чтобы навязать обществу свое мнение. Сначала он вопрошает, потом потребует развернуть дискуссию по этому вопросу, а что потом? Долой полеты?!

— Да за такое его повесить мало! Сначала долой полеты, а потом — долой конунга?! — у меня внутри все закипело от возмущения. — И как отец позволяет подобное вольнодумство? Причем, проблема не в самом вольнодумстве, в нем нет ничего плохого, если оно нацелено на что-то полезное. А здесь какое-то тупое отрицание природы, возможно, замешанное на зависти. Кому какое дело, летают драконы или нет?!

— Если так дальше дело пойдет с вольностями, ведь найдутся кретины, которые запретят драконам летать! — хмурится мой друг. — Зацепятся, начнут травить их за эту уникальную способность, которая никоим образом не мешает править! А, может, и наоборот помогает: в полете хорошо думается!

— Точно! Когда мы летаем, у меня в голове намного яснее, чем на земле. Там всегда что-то отвлекает от главного. — соглашаюсь со своим драконом. — Те, кто не умеют летать, всегда стремятся запретить это тем, кто умеет.

— Брат, да ты философ, — улыбается дракон.

— Да какой там философ! Слышал где-то, кажется, от матери. Ну, и просто жизненный опыт.

— Мощный, однако, к двадцати пяти годам-то! — смеется мой огнедышащий друг.

— Хорошо, что ты мне напомнил о возрасте, — встрепенулся я. — Отец ведь велел мне жениться как раз к моему дню рождения. А то, говорит, лишу наследства и права на трон. С него станется: после смерти мамы он стал какой-то странный, нервный, словно заблудился в лесу, а вместо «Ау!» и «Помогите!» выкрикивает какие-то несуразности. Жалко мне его, все-таки, кроме него, у меня никого нет на свете.

— Так уж и никого? — смеется дракон. — А маленькая русалка Элла?

При этом имени у меня сердце начало отбивать барабанную дробь и заложило уши. Память мигом нарисовала ее глаза-омуты, шелковые локоны и дерзко вздернутый подбородок.

— Да, приятель, бьешь прямо в цель… Знаешь, я все время о ней думаю, вижу ее, как наяву, слышу ее насмешливый голосок. Она такая маленькая, ее можно двумя ладонями накрыть, пожалуй. Но смелая, дерзкая, при разговоре смотрит прямо в глаза и словно читает мою душу.

— Мой юный друг, да ты влюблен в нее, — дракон довольно забил хвостом.

— Эх, все равно от тебя ничего не скроешь… Да, я влюбился! В маленькую колдунью Эллу из Сноваргена! Сначала мне был интересен ее медальон. Но потом все мысли стали лишь о ней самой. Более того — я даже готов жениться на ней. Только вот не уверен, что Элла разделяет мои чувства. Поначалу я в этом не сомневался даже, я же видел ее смущение и как она на меня смотрит. Но когда заметил, что она вывела метку истинности, то, честно говоря, приуныл. Даже захотелось отомстить. Моя-то метка на месте!

Я смотрю на алую розу на своем запястье и во мне закипают и печаль, и гнев. Околдовала меня, зачаровала, а от метки отказалась!

— Ингвар, дружище, да не злись ты! — успокаивает меня дракон. — Чем придумывать что-то за нее, взял бы да и съездил в Грейден-холл, сам у нее все и спросил.

— А вот так и сделаю! Не стану тянуть кота за хвост, еду сегодня же. Дракон я или кто?! Долой неопределенность!

Дракон умиротворенно закрыл глаза, видимо, уже мечтая о моей встрече с возлюбленной. Партия осталась неоконченной, потому что мы с дрокеном воссоединились. «Тебе мат в два хода, — весело отозвался он. — И зови меня просто Дрок».