— По коням, братцы сыщики, — тихо, но уверенно произнёс Быков-Петренко и добавил, — я сейчас сделаю ещё один звонок и поеду с вами. Времени на раскачку у нас нет.

— А портреты? — спросил Стеблов-Волков, потащив своё изображение к себе.

— Портреты я подошью к вашим персональным делам, — усмехнулся Петренко.

— Ловко, — хмыкнул Казанова.

После этого плана в кадре появился коридор отделения милиции, по которому бодро пошагала пятёрка моих актёров. Миниатюрные девушки в центре, высокие парни за их спинами.

— Здравствуй, Оля, я всё никак не мог дозвониться, — виновато прошептал лейтенант Казанцев, когда камера выхватила его и криминалистку Ушакову на среднем плане.

— Здравствуй, Вова, здравствуй и прощай, — недовольно хмыкнула Губанова-Ушакова, проходя мимо дежурки.

На этих кадрах закончилась плёнка на одной бобине и я, встав с кресла, с задумчивым видом прошёлся по кабинету. Тем временем Раиса Кондратовна начала заправлять второй смотированный кусок фильма, на котором были запечатлены ещё два эпизода будущего детектива. И я не удержался от резонного вопроса:

— Скажите откровенно, милые барышни, интересное кино получается или лабуда?

— Очень, — пискнула Лизочка, — особенно парни красивые.

— Пока не тошнит, — более грубо выразилась двоюродная сестра старухи Шапокляк. — Темпоритм запредельный, провисаний сюжета не наблюдается. И признаюсь честно, что в куске, когда дерутся актёры в спортзале, я первый раз в жизни делала такие короткие монтажные склейки.

— Спасибо на добром слове, — улыбнулся я, снова усевшись в кресло. — Поехали дальше.

Третий эпизод кинокартины начался с того, что камера, закреплённая на кране, отъехала от памятника Пушкину и показала общий план Михайловского дворца, где и размещался наш советский Русский музей. Затем уже внутри музея перед объективом прошла группа туристов в сопровождении экскурсовода…

И вдруг кто-то тревожно затарабанил в дверь нашей монтажной комнаты.

— Пожарная охрана! — всполошилась Лиза и бросилась прятать электрочайник.

— Стоп, — прорычал я и направился к двери, чтобы разобраться с наглецом. — Не минуты покоя! Не секунды покоя! Что же это такое⁈ — выкрикнул я несколько раз, прежде чем отодвинуть задвижку.

И лишь когда сигареты, пепельницы и электроприборы были надёжно скрыты под, поднимающимся, сиденьем банкетки я открыл дверь. К счастью, на пороге стоял не инспектор пожарной охраны, а какой-то малознакомый работник киностудии из бухгалтерии.

— Феллини, срочно к директору, — прошипел он. — Делать мне нечего, как тебя искать.

— Перекур полчаса, ёжики кудрявые, — выругался я.

— Что у тебя на съёмках происходит? — прорычал директор киностудии Илья Киселёв, когда я нарисовался в его служебных апартаментах. — До меня дошли слухи, что ты намерен вставить в фильм какую-то блатную песню. Ты совсем сбрендил? Ты за кого меня и товарищей из Смольного принимаешь, за Дуньку Распердяеву и её подруг?

— Я присяду? — устало выдохнул я, так как сейчас в хорошем темпе пробежался по территории нашего киногородка.

— Обойдёшься.

— Ладно, тогда прилягу.

— Хватит кривляться! — закричал директор, хлопнув кулаком по столу. — Отвечай на поставленный вопрос!

— Илья Николаевич, там просто такой эпизод, где собрались воры и преступники, — буркнул я, — вот у меня и появилась идея вставить шуточную песню советских композиторов.

— Каких композиторов и какая песня? Отвечай конкретно? — немного остыл наш суровый директор.

— Слова Лебедева-Скрипача, музыка Дунаевского-Трубача, — продекламировал я и, отвесив поклон до пола, заорал как на пожаре:

Дождик капал на рыла, и на дула наганов!

ВОХРа нас окружила, «Руки вверх», говорят!

Но они просчитались, окруженье пробито!

Тех, кто любит свободу, пули брать не хотят.

— По тундре, по железной дороге, — стал подвывать мне Илья Николаевич, но тут в дверь влетела его перепуганная секретарша и он, закашлявшись, произнёс, — чтобы этой пошлости я больше никогда не слышал! Понял меня, Феллини? Закрой дверь! — рявкнул он на свою подчинённую.

— ЦУ получен, я пошёл, у меня ещё монтаж? — улыбнулся я, когда секретарша исчезла из кабинета.

— Подожди, — Илья Николаевич снова как будто бы успокоился, — мне тут ещё кое-кто стукнул, — директор три раза костяшками легонько побарабанил по столешнице, — что ты на съёмочной площадке избил актёра, то есть дублёра, подопечного Саши Массарского. Это правда?

— Да чтоб я всю жизнь ел ложкой чёрную икру, врут, ваше высокоблагородие, — хмыкнул я. — Просто показал пареньку удар пяткой в затылок.

— Чееем? — удивлённо протянул Илья Киселёв, привстав из-за стола.

— Ну, пяткой, вот этой, которая растёт из ноги, — сказал я и, приподняв ногу, потрогал ладонью по каблуку ботинка.

— Этого мне ещё не хватало, — прошептал директор и, вдруг хохотнув как простой пацан, произнёс, — с ума сойти, а ну-ка, продемонстрируй, Дунька Распердяева. Пяткой в затылок, ёк-макарк, и чего только люди не придумают, ха-ха.

Илья Николаевич, который начинал свой путь в большое кино службой в театре рабочей молодёжи, где наверняка некоторые творческие споры заканчивались мордобоем, вышел из-за стола и встал напротив моей спортивной фигуры, чтобы получше рассмотреть заковыристый удар в деталях.

— Кого будем бить? — пробубнил я и, покосившись на бюст товарища Ленина, тут же предложил, — а знаете что, вы возьмите в руки канцелярскую папку. Я по ней ударю, и наглядно и для здоровья безопасно.

Директор ещё раз выдал короткий озорной смешок, затем вернулся к своему столу и вытащил из нижнего ящика новенькую пустую кожаную папочку, которой не стыдно было козырнуть на торжественном мероприятии. Потом Илья Николаевич поднял её на уровень плеча и, кивнув головой, произнёс:

— Бей, чего ждёшь?

— Учтите, не я это предложил, — пробурчал я и, резко выпрыгнув, хлёстко пробил по папке для бумаг. — Хаа! — вырвалось из моего рта, когда нога вошла в непосредственное соприкосновение с этим невинным канцелярским предметом.

Надо сказать, что удар с первого дубля вышел на загляденье. Только директор киностудии отчего-то растерялся и выпустил эту злосчастную папку из рук. А она, зараза, просвистев через весь кабинет, с убийственной точностью снесла со стола любимую лампу товарища Киселёва. «Бамс!», — вдруг раздался треск, расколовшейся лампочки накаливания. И в дверь моментально влетела секретарша, которая, скорее всего, подслушивала наш разговор около замочной скважины.

— Что случилось⁈ — взвизгнула она.

— Ничего, дело житейское, — пролепетал я, — никто не пострадал.

— Ты что натворил, сукин сын⁈ — заорал Илья Николаевич. — Уйди с глаз, пока я тебя не уволил к чёртовой матери! Учти, если снимешь мне какое-нибудь фуфло, то мало того, что вылетишь с киностудии с волчьим билетом, как Дунька Распердяева, так я ещё и вычту у тебя из жалования стоимость моей лампы!

— Лампочки накаливания? — буркнул я для уточнения и тут же бросился бежать, а товарищ Киселёв ещё долго орал мне вслед, обзывая теми словами, которыми он привык выражаться, отбывая срок в Каргопольлаге.

— Лиза, включай плёнку, — выдохнул я, когда прибежал в монтажку от нервного и раздражительного директора киностудии. — Совсем нет у нашего Ильи Николаевича чувства юмора, которое вызывает здоровый человеческий смех. Я ему говорю: «Готовь отдельную полку под женщину с веслом от американской киноакадемии и подставку под золотой пальмовый куст».

— А он? — улыбнулась ассистентка монтажёра.

— А он как с цепи сорвался: «гав-гав-гав, гав-гав-гав». Вынь да положь ему золотого каннского тигрёнка. В нем, дескать, больше золота. Что, Раиса Кондратовна домой ушла? — спросил я, развалившись в кресле.

— Да, её рабочий день закончился, — кивнула девушка и нажала кнопку пуск.