Камера проводила директрису до выхода из зала и, не теряя ни секунды, перелетела к паре Павел Гурьев и Маргарита Фомичёва, которые устанавливали таблички перед деревянными скульптурами.

— У нашей мегеры, плохие предчувствия, хи-хи, — хихикнула Фомичёва, в исполнении Анастасии Вертинской. — Ну, ещё бы: стояли с мужем в очереди на «Волгу», а денег хватает только на «Москвич». Хи-хи.

— Дааа, денежный вопрос сильно испортил нас, ленинградцев, — буркнул Кожевников-Гурьев и, моментально нарисовав на лице дружелюбную улыбку, предложил, — Марго, а давайте сходим с вами в кино? Почему мы всё время встречаемся только на работе?

— Хи-хи-хи, — залилась тихим, звонким и немного дьявольским смехом Вертинская-Фомичёва. — А я кино не люблю, хи-хи. Когда достанете билеты в БДТ, тогда и приглашайте девушку, кавалер, хи-хи.

— Эх, БДТ, — тяжело вздохнул Сергей Гурьев и камера перелетела к трём персонажам, которые в данный момент пили кофе с пирожками.

— У меня прабабка финка, — прошептал, сделав круглые глаза, Сергей Дьячков, в исполнении актёра Георгия Штиля. — Я вам так скажу, с этими идолами шутки плохи. Вот был один случай…

— Сережа, прекрати, — дожевав пирожок, сказал Гена Маслов, в исполнении Евгения Леонова. — Хоть ты не начинай. Ты же современный человек, художник. Это же просто деревянная скульптура. И всё.

— Ну как знаете, моё дело предупредить, — обиделся Штиль-Дьячков.

— Замечательные у вас, Майя Андреевна, пирожки, — заулыбался Леонов-Маслов. — Может быть, как-нибудь и в гости пригласите, а я к пирожкам что-нибудь вкусненькое захвачу?

Реставратор Сергей Дьячков тактично кашлянул и, отойдя в сторону, вышел из кадра.

— Мы с тобой Гена уже не дети, чтобы просто так бегать по гостям, — проворчала Майя Добрынина, в исполнении актрисы Елены Добронравовой. — Пора что-то решать.

— А я тебе давно предлагаю, пожениться и переехать, — разволновался реставратор Леонов-Маслов.

— В Москву? — спросила его лоб Добрынина.

— Ну, ты же знаешь мои обстоятельства? — проблеял с виноватым видом актёр Евгений Леонов.

— Так мы с тобой, Геночка, не договоримся, — тихим, но волевым голосом рубанула актриса Елена Добронравова.

Я выждал ещё пять секунд и, наконец, скомандовал:

— Стоп! Снято! Молодцы! Замечательный дубль.

— Можно ехать на фуршет? — спросил Георгий Штиль.

— Да, автобус ждёт около музея, — кивнул я. — А у нас ещё осталась проходка преступника по алле Михайловского сада.

— А кто из нас преступник? — спросили чуть и не хором почти все актёры.

— Похитителем картины Франса Хальса временно побудет ваш покорный слуга, — сказал я, выполнив мушкетёрский реверанс.

К съёмке финальной на сегодня сцены мы приступили ровно в одиннадцать часов вечера. Пока велась работа в залах Русского музея, в четырёх метрах параллельно одной из аллей Михайловского сада рабочими-техниками были разложены рельсы и расставлены осветительные приборы, которые должны были заменить собой свет несуществующих уличных фонарей. Туман из дым-машины напустили в самый последний момент. Я надел на себя летний плащ с высоким воротником, шляпу, которая удачно закрывала глаза, и взял в руки картонный тубус для чертежей. При плохом освещении разглядеть лицо в таком наряде было делом нереальным, ибо тень закрывала и нос, и глаза. А когда над верхней губой мне наклеили средней длины усы, напоминающие по форме шеврон, то меня не узнал бы и сам дядя Йося, если бы встретился на пути.

— Феллини, готов⁈ — громко выкрикнул из-за камеры главный оператор Дмитрий Месхиев.

— Готов! Командуй! — махнул я рукой и как можно сильнее вжал голову в плечи.

— Камера пошла! Звук пошёл! — заорал оператор.

— Эпизод один! Сцена четыре! Дубль один! — долетел до меня голос Анюты и я в среднем темпе двинулся по аллее сада.

И выстроенный с помощью сценического тумана и прожекторов пейзаж живо мне напомнил картинку из фильма ужасов, когда по пустынной дорожке бредёт не совсем адекватный путник, а ему навстречу вскакивает Фредди Крюгер, у которого на правой руке надета перчатка с металлическими лезвиями на кончике пальцев. И я так погрузился в таинственную атмосферу, что чуть не проскочил первую точку около урны для мусора, где должен был затормозить мой персонаж.

Однако я вовремя спохватился, сделал короткий шаг назад, вставил сигарету в рот, зажёг спичку и, всего один раз затянувшись, громко закашлялся. После чего сигарета с тлеющим кончиком полетела в мусор. Потом я резко по-воровски оглянулся, и снова продолжил путь по пустынной аллее. «Сейчас будет вторая точка», — сказал я сам себе и уже более расчётливо остановился точно под уличным фонарём, где посмотрел на циферблат наручных часов. «Сейчас Давыдыч должен снять камеру со штатива и пристроить ко мне за спину, — подумал я, продолжая смотреть на часы, — а дальше идёт съёмка с рук».

И вот через пять секунд я сначала услышал, как Месхиев пролез сквозь кусты, сматерился, потому что ботинком в темноте залез в грязь, и затем тихо шепнул: «Феллини, работаем дальше, я готов». И вот я снова пошагал вперед по аллее. «Ещё четыре шага и сбоку должны показаться два милиционера», — проговорил я про себя, отсчитывая шаги. «Эй, вы где? Куда пропали гаврики?» — мысленно выкрикнул я, скосив одни глаза вправо, чтобы не поворачивать головы. «Балбесы», — выругался я также мысленно, когда два милиционера появились с трёхсекундным опозданием, во время которого пришлось тупо потоптаться на месте.

— Товарищи, подскажите который час? — просипел я, обратившись к стражам порядка. — А то часы встали.

И одни из них, которого играл мой друг и ассистент Генка Петров неожиданно вместо того, чтобы ответить, что сейчас одиннадцать, спросил:

— Что-то вы припозднились, гражданин?

— В институте завал, — сиплым голосом произнёс я и в доказательство показал тубус с чертежами. — Так я успеваю до развода мостов?

— Успеваешь-успеваешь, — также неожиданно закивал головой второй милиционер, которого играл парень из массовки, который вообще должен был всю сцену молчать. — До развода ещё час с небольшим.

— Спасибо, — коротко просипел я, а про себя добавил: «в голове у вас что-то не докрутили, артисты, зазор вам оставили между полушарий головного мозга в сантиметр с небольшим». После чего поковылял в темноту.

— Стоп! Снято! — крикнул мне Дмитрий Месхиев. — Первый дубль есть. Второй делаем?

— Аха, — кивнул я и, испепелив взглядом двух переодетых милиционеров, постучал себя кулаком по голове и добавил, — пишем второй технический дубль с небольшим продолжением.

На следующий субботний день за полтора часа до начала съёмок второго эпизода «Тайн следствия» кулаки капитана Ларина в боксёрских перчатках азартно летали над моей головой. Александр Пороховщиков так вошёл в роль оперативного работника, которой по должности обязан поддерживать спортивную форму, что немного забылся и принялся работать на полную мощность. И хоть 25-летний Александр Шалвович силу имел изрядную и на любительском ринге провёл два десятка боёв, взрывной скорости ему явно не хватало, поэтому я каждый раз успевал увернуться от летящего в лицо хука или джеба.

— Аккуратно, в голову не работаем, — буркнул я, выскочив из угла киношного спортивного зала, в котором у нас по сценарию начинался второй эпизод детектива.

— Извините, задумался, — тяжело выдохнул Пороховщиков.

Я бросил короткий взгляд на актёров, которые в данный момент сидели на низенькой скамейке в ожидании своей очереди на товарищеский поединок с главным режиссёром, то есть со мной, и ехидно улыбались. Возможно Высоцкий, Видов, Прыгунов и Стеблов предполагали, что сейчас я наполучаю оплеух от здоровяка и бывшего боксёра Шуры Пороховщикова и до них дело не дойдёт? А возможно они полагали, что я их сильно бить не буду. Так просто попугаю и пожурю. Только зря они на это надеялись.

«Ничего, смейся Фока, пока целы бока», — ухмыльнулся я про себя. И у меня был повод к подобному непедагогичному режиссёрскому поведению. Так как вчера эта весёлая компания на фуршете напоила до поросячьего визга дядю Йосю, выудила у него из кармана деньги, которые предназначались для подобных корпоративных посиделок, и где-то раздобыла несколько бутылок коньяка. И когда я с остальной съёмочной бригадой появился в банкетном зале гостиницы «Астория», там творилось чёрт-те что. Песни, пляски, коньяк рекой. «Я разрешил», — пролепетал дядя Йося перед тем, как прилечь лицом в салат.