Директриса музея Наталья Суркова, в исполнении Людмилы Гурченко, показывала научному сотруднику Павлу Гурьеву, в исполнении Алексея Кожевникова, куда установить подставку для нового экспоната. А сам экспонат, деревянную скульптуру медведя, держала в руках научная сотрудница Маргарита Фомичёва, роль которой исполняла Анастасия Вертинская. Музейщики о чём-то тихо переговаривались. Гурьев своим недовольным видом давал понять, что в этом месте деревянный медведь не будет сочетаться с иконами, развешенными вдоль стен. И тут неожиданно директриса посмотрела в ту сторону, где прятался вор. И объектив, так называемой субъективной камеры, резко спрятался за угол.

Затем мы глазами преступника увидели, как он пересёк вестибюль второго этажа, быстро пробежал два крохотных зала с какими-то портретами и пейзажами начала прошлого века. И наконец, оказавшись в большом и просторном помещении, где были представлены картины на Библейскую тематику, мы теми же глазами проклятого расхитителя социалистической собственности рассмотрели лик распятого Христа.

«Ты что задумал, поганец? — мысленно вопрошал вора распятый спаситель. — Чего тебе в этой жизни не хватает, сволочь? Жив, здоров, руки и ноги целы, ни дурак, ни урод. Опомнись, остановись!». Но наш преступник включил фонарик и посветил на портрет Святого Луки, на грустного и старенького дедушку, который что-то безмятежно записывал в толстую книгу. И тут же на крупном плане нож безжалостно вонзился в многострадальный холст 17-го века, точнее в простенькую копию дорогущего холста.

— Третий дубль делать? — спросил меня главный оператор Месхиев, при этом немного поморщившись, так как киноаппарат, с которым он сейчас бегал по залам музея весил ни много, ни мало шесть с лишним килограмм.

— Первый дубль — самый лучший, второй — технический, третий для бездарей, — пробурчал я. — Подсними вид ночного Михайловского сада, но в движении, как будто преступник быстро выглянул в окно. И ещё пробеги объективом мимо нескольких мраморных статуй.

— А потом?

— Потом пятнадцать минут перекур и снимаем сцену, где все шесть музейных сотрудников общаются друг с другом. И у нас на сегодня останется проходка вора-преступника по аллее сада, где его встречает милицейский патруль.

— И всё таки я не понимаю, почему вор сам подошёл к патрульным? — тяжело вздохнул Дмитрий Давыдович, смахнув пот со лба.

— Во-первых, чтобы засветить усы, которые носит муж директрисы и ввести следствие в заблуждение, — пожал я плечами. — Во-вторых, это психологический приём, чтобы патруль ничего не заподозрил, подойди к нему сам, спроси уверенно о чём-нибудь и покажи, что тебе нечего скрывать от органов правопорядка.

— Темнишь ты что-то, Феллини, — обиженно пролепетал главный оператор, который чуть ли не ежедневно старался выпытать имя настоящего преступника.

— Товарищи дорогие, — всплеснул я руками, — я всё понимаю, время уже половина одиннадцатого, всем хочется принять душ, выпить чашечку кофе, расслабиться в собственной кровати.

— Нам хочется в «Асторию» на продолжение фуршета, — проворчал актёр Георгий Штиль, исполнявший в картине роль реставратора Дьячкова. — Эти вон уехали, а мы всё ещё пашем.

Часть актёров, которые не участвовали в съёмках, выпив по паре глотков шампанского на природе, действительно уехали в «Асторию» и уговорили дядю Йосю продолжить праздник там. В принципе, я не возражал, так как, зная прижимистый характер Шурухта, был уверен, что большой и шумной пьянки он не допустит.

— Тем более, — кивнул я головой, — взяли себя в руки и сжали волю в кулак. Товарищи, сцена снимается ручной камерой, в динамике, поэтому пока вы в объектив не попали реплик не произносить! Давайте, родные мои, третий дубль. А так по настроению — всё хорошо. Претензий нет.

Я тяжело вздохнул и медленно обошёл зал, разглядывая деревянные чучела из карело-финского эпоса «Калевала». Кто создавал этих идолов и где их откопали, история умалчивала. Они до сего дня мирно хранились в запасниках музея, и вот теперь на меня смотрели: воин Вяйнямейнен, который поймал волшебную щуку, кузнец Сеппо Ильмаринен — бог воздуха и погоды, бог-громовержец Укко, который сжимал в одной руке меч со множеством засечек на лезвии, а в другой сокола. А дальше шли уже совсем диковинные персонажи: колдунья Лоухи, лесной хозяин Тапио и жуткая хозяйка леса Миэликки. Почему жуткая? Потому что у этой «красотки» сразу из головы прорастало птичье гнездо.

«Ты посмотри на него, какой важный?» — вдруг раздался женский голос в моей голове, который явно исходил от хозяйки леса с гнездом вместо причёски.

«А давайте я колдуну, и у этого самозванца сначала аппетит пропадёт, а потом и мужская сила?» — предложила скрипучим голосом скульптура Лоухи, которая больше походила на Лихо Одноглазое.

«В ка, в ка, в каком смысле?» — спросил, сильно заикаясь, воин Вяйнямейнен.

«Ты, Ванька, всегда был небольшого ума, — протрубил кузнец Ильмаринен, — одним словом — дерево. Мужская сила — это значит, чтоб женщина под тобой кричала от удовольствия. Соображать же надо».

«Са, са, сам ты Илька — коряга», — обиделся голосом, который всё так же звучал в моей черепной коробке воин Вяйнямейнен.

«Да заткнитесь вы, наконец! — крикнул леший Тапио. — Не видите, что этот хрен с горы нас слышит? В принципе, я не против небольшого колдовства. Лично мне его смазливая морда сразу не понравилась».

«Хватит базлать! — прогремел в моём мозгу голос громовержца Укко. — Лучше скажите ему спасибо, что нас из ящиков вытащили. Что у нас там по сценарию?».

«Стоим и пялимся в пустоту», — обиженно ответила хозяйка леса Миэликки.

«Вот и стойте молча, а то развели базар», — проревел Укко.

— Феллини, — легонько толкнул меня в плечо исполнитель роли реставратора Маслова, актёр Евгений Леонов, — ты чего такой бледный? Давление подскочило?

— Это я от волнения, как-никак первый съёмочный день, — пролепетал я и тут же обратился к актёрам Штилю и Леонову, — Георгий Антоныч и вы, Евгений Палыч, уберите подальше от греха Лихо Одноглазое, и возьмите взамен скульптуру громовержца Укко. Бога грома и молний мы водрузим вот сюда, в самый центр экспозиции. Вот почему первые дубли не получились, не на ту фигуру понадеялся, моя вина. — Я отошёл к дальней стене зала, которая не попадала в картинку, и скомандовал, — внимание, приготовились к съёмке! Камера, звук, начали!

— Эпизод один, сцена три, дубль три, — протараторила соседка Анюта и хлопнула дощечками хлопушки.

Оператор Дмитрий Месхиев поймал в кадр научную сотрудницу музея Майю Добрынину, роль которой исполняла Елена Добронравова. Сцена начиналась с того момента, когда Добрынина из сумрака входила в освещённый зал, неся поднос с кружками, пирожками собственного приготовления и термосом с кофе.

— Кто проголодался? — спросила она, и камера быстро перекинулась на директрису Гурченко-Суркову.

— Майя Андреевна, вы случайно сейчас никого не заметили? — взволнованно произнесла директриса. — Мне почему-то показалось, что по музею бегает какой-то чужак.

— Да, нет, я поднималась с первого этажа и никого не видела, — пожала плечами Добрынина и поставила поднос на табурет. — Может это был сторож?

— Может быть, может быть? — пролепетала Гурченко-Суркова. — Какие-то нехорошие у меня сегодня предчувствия.

— А у меня и вчера были нехорошие предчувствия! — вскрикнул археолог Павел Гурьев, в исполнении актёра Кожевникова. — Вы хоть понимаете товарищи, что мы с вами вытворяем? Здесь на стенах висят православные иконы, а мы устанавливаем сюда языческих идолов. Это не к добру!

— Паша, прекрати, — одёрнул коллегу реставратор Леонов-Маслов, который в этот момент тащил вместе со Штилем-Дьячковым мощную и тяжёлую скульптуру громовержца.

— Да, ладно, — отмахнулся Кожевников-Гурьев.

— А я говорю, Паша, прекрати, — проворчал Леонов-Маслов.

— Как вам не стыдно, товарищ Гурьев, — шикнула директриса. — Что это за дикое средневековье? Мы этой экспозицией крепим дружбу советского и финского народов и точка. Пойду, включу сигнализацию, и заканчивайте товарищи, поздно уже.