— Подожди-подожди, — фирменная обаятельная улыбка вмиг слетела с лица Эдуарда Хиля, — если я уйду, то кто тогда будет петь?

— Петь будет магнитофон, а рот под него синхронно откроет твой гитарист, — я кивнул в сторону сцены. — Вроде ничего, девочкам в кинозале должен понравиться.

— Тихо-тихо-тихо, — зашептал Хиль. — Совсем у тебя нет чувства юмора. Два часа так, два часа, так и быть выручу тебя, сам спою. — Тяжело вздохнул певец и пошёл на сцену.

— Как тебе мой наряд? — буквально тут же из толпы актёров массовки выскочила Нонна Новосядлова.

Она кокетливо покрутилась на месте, продемонстрировав мне элегантный светло-синий жакет с поясом и немного расклешённые такого же цвета брючки, которые скрывали туфли на толстой подошве.

— Красота — это убойная сила, — буркнул я и подумал, что в таком виде моя Нонна на фоне цветастых юбок-колоколов, словно гость из будущего. — Вид — отпадный. Нет слов.

— А как вам я? — спросил Лев Прыгунов, которого облачили в свитер водолазку, наклеили усы и короткую, но широкую бороду. В дополнение ко всему ему были выданы черные солнцезащитные очки.

— Эрнест Хемингуэй в Гаване вышел на променад, очень хорошо, — прокомментировал я костюм Прыгунова.

— Да, но я в таком виде неузнаваем, — промямлил актёр.

— Всё верно, ты ведь агент КГБ под прикрытием, — хмыкнул я. — Тебя не должны узнавать. Значит, диспозиция у нас такая: ты, Нонна, сидишь вон за тем столиком с журналом «Советский экран». — Я показал рукой за свободный стол, где уже была приготовлена белая кружечка на блюдце и такой же белый кофейник. — А ты, Лев, на длинном фокусе проходишь сквозь толпу танцующих людей. Затем подсаживаешься за нужный тебе столик, и дальше идёт ваш диалог. Но сначала отснимем музыкантов и массовку. Вопросы?

— Всё понятно! — захихикала, довольная обновкой, Нонна. — А можно мне потом выкупить костюм?

— Можно, — кивнул я и тут же, увидев самого криворукого техника в непосредственной близости с нашим «Конвас-автоматом», заорал в мегафон, — Шевчуков, не тронь кинокамеру! Отгоните кто-нибудь Шевчукова от кинокамеры! Бардак, ребятушки, бардак.

Спустя примерно час, когда переменчивое ленинградское солнце вдруг ни с того ни сего, решило порадовать нашу съёмочную группу своими теплыми и даже жаркими лучами, удалось провести всего одну нормальную репетицию. Однако во время неё музыканты играли как на похоронах, танцоры, сами того не желая, толкали кинооператора, который спиной медленно отходил от сцены по танцевальной площадке. А ещё сама передача кинокамеры главному оператору, который сидел на платформе съёмочного крана, получалась неровной с разными ненужными рывками. Лично я, за этот час взмок, словно разгрузил вагон с цементом.

— Давыдыч, две минуты и снимаем, — махнул я рукой и, подойдя к нашей киношной палатке, где можно было выпить воды и кваса, а так же съесть бутерброд с плавленым сырком «Дружба», попросил кружку воды.

Удивлённая костюмерша Галина Васильевна, которая по совместительству приглядывала за всем этим хозяйством, сначала мне предложила холодный квас. Но так как в данный момент пить не хотелось, я всё же потребовал обычной «аш два о». Затем стащил через голову мокрую от пота рубаху и, оставшись в одной майке алкоголичке, вылил содержимое кружки на свою буйную голову.

— Режиссёр к работе готов, — прорычал я, сжав в правой руке мегафон.

— Не убейся, — захихикала костюмерша.

— Я сейчас всем покажу, как надо снимать кино, — я, словно шашкой, потряс громкоговорителем и решительно направился к нашему киношному крану, чтобы весь киносъемочный процесс держать под неустанным контролем.

— По какому праву перекрыли улицу⁈ — вдруг, откуда не возьмись, выскочил какой-то настырный дедуля в интеллигентной шляпе и с очень вредным въедливым выражением лица.

— А по какому праву на этом самом месте Пётр Первый основал столицу Российской империи⁈ — рявкнул я, отодвинув старичка в сторону. — Неужели нельзя было найти место без болот, каналов и поближе к Москве?

— Вы сейчас несёте какой-то откровенный бред! — пискнул старичок.

— И это только цветочки! — прорычал я. — А скоро пойдут и ягодки. Ещё немного и я кого-нибудь точно разорву на составные части тела. Приготовились к съёмке! — заорал я в мегафон, мгновенно позабыв про недовольного горожанина. — Музыканты, отставить похороны советской эстрады! Массовка, которая танцует, перестаньте пялиться в кинокамеру, оператора не толкать, двигаться в кадре весело и элегантно! Сплясать нужно так, чтоб не было стыдно перед Голливудом! Шевчуков, отойди от осветительных приборов! Кто-нибудь ради советского кинематографа отгоните Шевчукова! Навязали на мою голову, — буркнул я себе под нос, смахивая пот со лба. — Анютка, давай хлопушку! — я снова гаркнул в «киношный матюгальник».

Моя соседка выскочила на сцену и перед недовольным лицом Эдуарда Хила, ужасно писклявым голосом прокричала:

— Эпизод восемь! Сцена один! Дубль один!

Затем раздался хлопок дощечек, и певец Хиль моментально нарисовал свою фирменную обаятельную улыбку, за которую его на долгие годы полюбил весь советский союз. И вот из двух больших колонок на всю набережную зазвучала песня «О чём плачут гитары»:

Почему в семнадцать лет

Парню ночью не до сна?

Почему в семнадцать лет

Песня немного грустна…

Ассистент главного оператор медленно стал отступать спиной к киношному крану, снимая с плеча из «Конвас-автомата» Эдуарда Хиля и его музыкантов, и танцующая массовка на какие-то секунды наконец-то позабыла, что идёт съёмка и принялась отжигать в танце на всю катушку. И только я порадовался тому, что дело сдвинулось с мёртвой точки, как огромная толпа народу, которая смотрела на наши муки творчества со стороны перекрытой дороги, надавила на хлипкий наряд постовых милиционеров и ломанулась на танцевальную площадку.

— Снимай! — заорал я в «матюгальник», — съёмку не прекращать! Стоять до конца, как двадцать восемь Панфиловцев!

И на мою удачу ассистент главного оператора в этот самый момент успел передать на кран Дмитрию Месхиеву портативную кинокамеру «Конвас-автомат». Стрела мощного кинокрана взлетела вверх, поэтому я мысленно перекрестился и поблагодарил своего киношного ангела хранителя. А над набережной нашего героического города на Неве зазвучал зажигательный припев песни:

Плачут гитары ну что же пусть,

Если на парня находит грусть,

То виноваты во всем они,

Только они одни…

— Снимай, Давыдыч, снимай, я тебя умоляю! — заорал я немного охрипшим голосом, видя какое броуновское движение началось на танцплощадке. — Хоть бы обошлось без брака на плёнке, по второму разу такое не снять, — пробурчал я себе под нос.

Почти час сотрудники милиции выдворяли со съёмочной площадки, набежавших туда «зайцев». За это время съёмочная группа успела покурить, подкрепиться бутербродами и выпить кофе с чаем. И чтобы сердце полностью успокоилось, лично я своего ассистента Генку Петрова, сунув ему в руки пятёрку, предназначенную для взятки, послал с тремя коробками отснятой киноплёнки на студию.

Вообще надо сказать, что брак нашей отечественной плёнки доходил до угрожающих 20-и процентов. Цветной «совколор» из-за более сложной технологии изготовления портил нервы режиссёров гораздо чаще, чем более бюджетная и простая в производстве чёрно-белая киноплёнка. Мне же пока на качество этого продукта советской промышленности везло. Вы только представьте: огромная массовка, пиротехника, танки, пушки, самолёты, которые по команде стреляли и летали целый день, угробив кучу съёмочного бюджета, а в результате на экране в центре изображения пузыри, полоски и гигантские насекомые с гигантской пылью. Так и спиться не долго.

— Потому что всем на всё насрать, — буркнул я неожиданно вслух.