— Надо же, не знал! Думал, маменька. Она все вокруг меня по своей воле держать пыталась!

— Поэтому отец твой и всполошился. Знал, что ты можешь быть избран. Его избрать не могли, инок, но понадеялись, что он тебе помогать будет. Вот так-то. Я то вначале думал, прости, что ты вообще тряпка безвольная, в руках маменьки своей. А родня у нее многочисленная, до власти жадная. Салтыковы одни чего стоят! Тебя бы венчали на царство, а коли управлять тобой не вышло бы, то уморили бы, и вот, уже они родственники царя последнего, тоже избраны могут быть. Твоя матушка тоже их остерегалась, Борису Салтыкову много власти не давала, держала от тебя подальше. А я подозрений не вызывал, просто отрок роду хорошего, а то, что инок Симеон, что при Филарете состоит из роду Муромских, брат мой родной, так это многим не ведано. А он мне писал как Сергий, мирским именем прикрывался, вот и считали, что брат родной пишет. Тебе всего не рассказал, прости. Ты натура открытая, в пылу высказал бы все Борису, и не получилось бы интригу тайно вести.

— Миша, я не обижаюсь, да и прав ты, глупо иногда я себя вел, да и образования почти никакого. О большом мире узнавать начал только из рассказов твоих! Но ты-то всего на два года меня старше, а так знаешь много!

— Последний я у отца. Впереди семеро. Он и Устюжен мне с трудом выскреб, в наследство. Меня с детства к службе государевой готовили, учить годков с трех начали. Отец мечтал в посольский приказ на службу пристроить. Я тебе не говорил, но я и латынь знаю, и греческий, и на трех иных языках говорю — на Франкском, Немецком и Аглицком. Когда Иоанн Грозный к Аглицкой королеве сватался, ему мой учитель письмо писал! Так что, если к какой принцессе свататься станешь, зови, сочиню. С чувством, что бы пленилась и согласилась!

— Не думаю, что получится. Страна в руинах, казаки бунтуют, кто в такое государство царицей ехать захочет. Да и наелся народ иноземцами. Ему царицу русскую подавай, что бы матушкой всему народу стала. Маменька уже про смотрины невест заговаривала. И наши девицы жуть, как пригожи… а скажи, кого на царский отбор допускают? Каких родов?

— Клич бросают по всем землям, отбор ведут вначале по наместничествам, да по городам крупным, и лучших из лучших уже в Москву отправляют. А там уже маменька твоя смотреть будет, женское естество проверять. И уже из ею отобранных, тебе представят. Так что, ежели кто люб, забудь. Вряд ли такое сито пройти сможет!

Миша поскучнел, и перевел тему.

— Слушай, узнай про завтрак, есть хочется! И спроси еще, вставать можно ли, все бока отлежал, да и нужник посетить надо, извини.

— Ты тоже извини, но в нужник я тебя не пущу. Он в сенях холодных, так что давай в поганый горшок, не кривись, и я с тобой, а то налечу еще на мужиков, выдам наше присутствие.

Воспользовались, только княжич собрался посудину под кровать сунуть, как Аглая пришла, с миской глиняной, кувшином и рушником — умываться.

Посуду забрала, за занавеску вынесла, и Гашку кликнула:

— Гаша, вынеси Анютину посудину, холодно ночью было не стала в нужник вставать! Нехорошо, завтракать скоро будем.

— Так, может, и кроватку Анютину прибрать надобно?

— Не балуй мне девку. Кровать сама приберет, как еду сготовит, не барыня! Пусть пока, занавеской прикрытая постоит, подождет. Это не горшок поганый, в этом неудобства нет.

Вернулась, слила отрокам на руки, умылись, завтрак принесла. Муромскому давешние пироги и яичню. Взвар в горшке поставила, горячий. Михаилу — творог, стертый с яйцом и медом, и молоком разведенный. Миша сам вызвался поесть, усадили его прямо на кровати, подушками обложили, на ноги валенки, что бы от пола холодного не замерзли. Хоть и укрыт пол шкурой, а все равно, как дверь открывают, холодом тянет. Изба-то на здоровых мужиков рассчитана, не на болеющих.

Деревенские быстро со всем управились, домой засобирались. Аглая попросила, раз уж они лесину валить будут, срубить ту сосну, что на краю поляны растет, одна-одинешенька, она все боится, что в сильный ветер та рухнет, как бы не на избушку. Мужики головами покачали, они уже другую наметили, пониже и с развилкой, большой и ровной. Колодезь с журавлем в деревне починить требовалось, но барыню уважили срубили, пришлось потом пилу брать, на двое распиливать, два бревна хорошие выйдут. Пригодятся, на доски распустить, али избу кому поправить, хорошее бревно всегда нужная вещь. Прицепили к одним розвальням два бревна, ко вторым вершок с ветками, что бы дорогу замести. И уехали потихоньку. Тут барыня позвала Гашку, взяла с нее клятву на кресте, что никому не расскажет, даже отцу, и познакомила с ней постояльцев нежданных. Гашка спокойно восприняла, то дело боярское, не простых людей, у нее свои заботы, поклонилась в пояс, и пошла своими делами заниматься — кур обустраивать, провизию привезенную в ледник прятать. Стирать наметила завтра, а сегодня только воду сменить, и, по возможности, кровь замыть. Анна готовкой занялась — народу прибавилось, и работы тоже. Печь затопила, петуха варить поставила. Михаил придремал, наевшись. Слаб еще. Михаил Муромский тоже перину на лавку вернул и прилег. Бабушка Аглая, как откушали, плечо ему перевязала, как обещала, раскрыла оба конца раны, порадовалась, что она почти сухая. Но на завтра пообещала снова боль устроить. Что бы не дай Бог нагноения не пропустить. Вот, намучился Михаил, прилег, и сморило его.

Дальше дни потекли скучно и размеренно. Мише больше рану не расковыривали, Аглая в последний раз пошуровала в ней какой-то железной палочкой с кругляшом на конце, сказала, что все хорошо, дальше будет только менять повязку и уже подумывала о том, как их отправить в Москву. Михаил слезно просил помочь посетить Тихвин, но Аглая строго сказала, что там какая-то непонятная возня, шведы ожесточились, начали притеснять местных, и это плохо закончится. А Богородица явно явила свою волю, не пропустив его в монастырь. Так что надо выбираться в Москву, принять царский венец, очистить государство от иноземной нечисти, а потом уже ехать на богомолье.

Михаил со вздохом согласился. Он уже начал потихоньку вставать, при поддержке Гашки, и даже отваживался дойти до нужника, но тут уже с поддержкой Михаила. Он напяливал на него шубу, которую удалось отчистить от крови и Анна аккуратно разрез на боку зашила, свою шапку, и обрезанные валенки, которые ему были отчаянно велики. Так и шествовали, в обнимку с Муромским. Аглая ворчала, что княжичу самому еще лечиться и лечиться, но отказать Михаилу Мише не позволяла дружба, хотя было тяжеловато. Дар тоже восстанавливался, но медленнее, чем рука. Пару раз даже выводил друга на улицу, подышать весенним воздухом. Весна все решительнее брала погоду в свои руки. Солнце пригревало, снега таяли, наступала весенняя распутица. Что затрудняло будущее возвращение к старой цели путешествия — в Москву. Аглая смотрела на будущего царя и качала головой. Больно ударили по его здоровью и тяжелые детские годы, заключение с сестрой Татьяной в тюрьму в Белозерье, где бы он и умер, но спасла тетка, сестра отца, княгиня Черкасская. Увезла сирот при живых родителях в свое имение. Потом, страшный 1611 год в Москве, голод, и почти два относительно спокойных года в Костроме. Все сказалось на здоровье будущего царя. Вот и сейчас, другой отрок давно бы поправился, а Михаил все еще слаб, вечерами не-нет и начинается лихорадка. Поит она его лечебными отварами, поит, да почти бестолку. Тут дар лекарский нужен, сильный, да уже нет у нее былой силы. Часть дочь забрала, Часть — годы прожитые, болезни вылеченные.

Инициировать бы внучку, тем более, кандидат под боком. И родовит, и молод, и одарен, да только не решится без родительского благословления руки внучки просить. А видно, что тянет обоих друг к другу. Вот и сейчас, сидят оба рука об руку на лавочке, Анюта ферязь княжича зашивает, дырку от болта арбалетного. Дорога́оказалась одежка отроку, матерью собственноручно расшитая. Как бы подтолкнуть молодежь, да страшновато. Без году неделя знакомы, вдруг характер у княжича тяжелый, а того хуже, если не у него, а у его матери. Хуже нет, если свекровь невестку невзлюбит, а как тут полюбить, когда привезет из глухого угла, неведомо кого! А так, вроде подходящий, образован, получше Анюты, пожалуй. Сама слышала, как они по-франкски ворковали, язык вспоминали, а потом он ей на немецком стихи читал, и на аглицком, вроде тоже! Нет, пусть идет, как идет, не буду вмешиваться, но за Анной надо лучше смотреть, как бы греха не вышло! Девица неопытная, из мужчин только с братом, да отцом общалась! Михаил-то, царь избранный, рассказал ей, что по княжичу Муромскому все девки его маменьки сохли. Дамским любезником слыл. Так колебалась до поры, до времени, боярыня Аглая Воеводина, пока сама судьба не вмешалась, и отступать стало некуда.