— Тебе надо передать записку батюшке?
Михаил кивнул.
— Пиши, я завтра отнесу.
Потом что-то понял, принес чернильницу и перо, и кивнул: — Пиши, но батюшка читает только по-русски!
Михаил кивнул и задумался. Наконец, сочинил.
— «Святой отец, обращаюсь к вам с необычной просьбой. Дело в том, что я по своей вине лишился возможности говорить по-русски. Все понимаю, писать могу, говорить, нет. Только на чужих языках. И эта ситуация в ближайшее время не исправится. Так что я могу общаться только, когда пишу. А мне надо срочно переправить весть моей семье, что я жив. Иначе я опасаюсь за здоровье моих родителей. Проявите истинное милосердие и помогите попавшему в беду православному христианину»! Подписался — Михаил Муромский. Прятаться от своих, нет смысла.
Сложил записку, отдал ее мальчишке.
— Завтра отдам, а ты не забудь обещание наточить мне перья! Сегодня твоим пером не сделал ни одной помарки!
Михаил кивнул. Теперь надо ждать.
Вечером пришла Марьяна, достала щи, покормила всех.
Потом обратилась в Михаилу.
— Слушай, ты же меня понимаешь?
Михаил кивнул.
— Тогда почему молчишь? Говорить не умеешь?
— Умею. — сказал Михаил по-немецки.
— А по-русски?
Михаил покачал головой.
— То есть, ты все понимаешь, а говорить не можешь, Так?
Михаил кивнул. Марьяна задумалась, и сказала.
— Может, к травнице обратиться? Хожу-ка я завтра к Татьяне. Посоветуюсь. Отдыхать давайте.
Следующий день прошел в визитах. Мальчишки убежали в школу, Марьяна ушла, и скоро вернулась с пожилой женщиной скромно, чисто, одетой. Михаил ощутил волну силы. Ведьма! — понял он.
Та присела рядом с Михаилом, взяла его руку, подержала, пристально на него посмотрела, и спросила:
— Чародей?
Михаил кивнул.
— Меня понимаешь?
Опять кивок.
— Не говоришь почему? Не можешь?
Михаил изобразил рукой, как будто пишет. Женщина кивнула, достала из сумки на боку чистую дощечку и уголек, протянула Мише. Тот написал:
— Говорить не могу только по-русски. На других языках могу. Заклинание молчания на русский язык наложил сам. Снять не могу. Силы не хватает
— Силенок сейчас и правда, маловато. Долго восстанавливаться будешь! Куда же ты такую силищу расстратил? Резерв у тебя редкостный, давно таких не встречала. Но почти пустой. Подожди, Марьяна сказала, ты в немецкое платье одет был? При шведах состоял? Потому и язык русский запретил, что бы не выдать себя, так?
Михаил кивнул. Взял уголек и написал:
— «Силы растратил, когда от огня спасался. В самом жарком месте оказался. Язык правильно поняла, боялся себя выдать. Один раз в госпитале, когда пулю из спины доставали без памяти был, ругнулся по-нашему, отговорился пребыванием у поляков. В этот раз не вышло бы. Просто петлей, или плахой не отделался бы. Густав в ярости должен был быть. — Перевернул дощечку, продолжил. — Бог с ней с силой, не первый раз, восстановлю. Мне весть надо семье передать, слуга уехал, посчитал меня мертвым, а у него письма были. Сам передал, на случай смерти. Опередить вестника надо. За матушку боюсь»!
— Весть-то куда передать? Далеко семья-то?
' На Москву. Там семья'!
— Далеко. Надо с воеводами говорить. Есть у меня ход к ним, через жен. Постараюсь. Так что держись. И зелье тебе сварю. Для силы. Но, не обессудь, противное оно.
«Знаю, пил, спасибо! Сейчас я все деньги хозяйке отдал, но как родные до меня доберутся, все оплачу»!
— И не думай. Я так понимаю, все светопреставление у шведов твоих рук дело?
Михаил кивнул. Стер ранее написанное, и продолжил:
«Нельзя было допустить взять Псков, нам нужно со шведом замириться с малыми потерями. Взял бы король Псков, долго торговался бы. Условия ставил. А Сигизмунд сына своего на Москву натравить хочет. На два фронта воевать сил не хватит»!
— «Не прост парень, ох непрост — подумала травница — много знает, явно не просто чародей, с большими людьми на Москве знается. Интересно, какого он рода»?
— Имя свое настоящее сказать можешь? Проще говорить-то с воеводами, когда знаешь, за кого просишь!
Скрываться смысла уже не было. Михаил написал.
«Муромский, Михаил».
— Старому князю родственник?
«Младший сын».
— Далеко тебя, княжич, занесло! Неужто князь не испугался сына в такое змеиное гнездо отправить?
«Может и боялся, да кроме меня некого было. Я три, нет, четыре, если латынь считать, языка знаю. Хорошо знаю. И говорить, и писать и читать могу. И я свой. Не предам. Поэтому и согласился»!
В этот момент в дверь постучали. Марьяна, хлопотавшая у печи, пошла открывать. Послышался ее взволнованный голос:
— Батюшка Афиноген, честь-то какая, какими судьбами?
— Весть получил, — прогудел в ответ мощный бас, — помощь моя требуется. Где человек, что ты вчера с пожара спасла?
— Здесь, батюшка, здесь. Только он говорить не может! Вроде разумный, а речи нет!
— Показывай!
Дородный, с богатой бородой поп вплыл в избу и уставился на Михаила.
— Говоришь, православный?
Михаил кивнул.
— А одежды басурманские зачем носил? Грех это!
Михаил написал:
— ' И одежды и крест вначале католический, а потом сейчас лютеранский надевал, и крестное знамение сотворял, и в церкви их ходил, все для дела Только, батюшка, безгрешен. Все грехи и тогдашние, и будущие мне Митрополит Ростовский, будущий Патриарх, Филарет, отпустил, когда я с ним прошедшей зимой беседовал'.
— По делу, значит, со шведами знался? Погоди, есть удобнее прибор для письма!
Вслед за батюшкой в избу скользнул причетник, подал настоятелю грифельную доску и мелок специальный.
— А теперь иди. отрок, с ребятами Марьяны поболтай. У нас, как понимаю, разговор не для чужих ушей будет. И ты, хозяюшка, не обессудь, выйди во двор. Не стоит некоторые вещи слушать.
— Так я доить пойду!
— Ступай с Богом! Татьяна, ты тут дольше меня беседовала, с человеком. Как тебя звать. Назваться можешь?
Михаил кивнул и повернулся к Татьяне.
— Батюшка, назвался княжичем, Михаилом Муромским. Чародей он, только много сил растратил. От огня спасался. И тогда на себя заклятие молчания на русский язык наложил, что бы случайно себя не выдать, если без памяти будет. А обратно снять сил нет. Заклятия в предсмертный час наложенные трудно снять, сила большая нужна. И у шведов он не просто так оказался. Дело у него было. Из Москвы послали.
— Надо же, в то я грешным делом подумал, что это его Бог безъязыким сделал, за грехи, а оказывается, сам!
— И вот еще, батюшка, просит княжич помочь ему на Москву весть послать, что живой. Он накануне пожара у шведов, домой письма прощальные написал, и приказал слуге их отнести, если погибнет. Слуга его отыскать не смог, так что, наверняка поехал в Москву. Вот и переживает княжич, что с родителями станет, когда весть черная придет!
— Интересно, а почему ты считал, что погибнуть можешь? Никто же не знал, что у шведов такая неосторожность случится!
Михаил взял мелок и написал:
— Я знал. Неосторожности не было. Вернее была, но подготовленная. Сам готовил. Поэтому и оказался совсем рядом. Чародейство было сложное, очень точно надо было заклинание кинуть'!
Священник оторопел.
— То есть это ты шведский лагерь спалил?
Михаил кивнул.
— Значит так, мы сейчас с Татьяной к воеводам пойдем, объясним ситуацию. А вы, Михаил Константинович, правильно? Так вот, готовьтесь переезжать в Кром, невместно вам в крестьянской избе пребывать. И одежду подобрать другую следует! Спасительницу вашу, Марьяну, не бойтесь, не обидим. Ежели ваш батюшка решит ее вознаградить, всегда через меня найдете! Настоятель Церкви Св Николая на песках, Афиноген. Так что пойдем мы.
Глава 41
Четверо воевод города Пскова сидели в деревянных Приказных палатах на территории Крома и решали сложный вопрос. Что делать? Верить, или не верить? Тут же сидели принесшие весть настоятель Никольского храма на Песках Афиноген, и известная на весь Псков травница, чародейка Татьяна. Действительно ли сейчас, в избе вдовы стрелецкой, Марьяны Савельевой, находится младший сын князя Муромского, персоны на Москве видной, из Рюриковичей. Многое вызывало сомнения. И найден был в немецком платье в грязной канаве посреди пожарища, и по-русски слова сказать не мог, но понимал все, и писал грамотно. Как княжич мог оказаться в окружении короля шведов?
