Михаил поблагодарил, сказал, что в Устюжен ему подходит. Переночевали и поехали дальше.

Первые дни октября стояли теплые не по-осеннему, светило солнце, тихо, даже слышно, как падают с деревьев листья. Но ночами слегка подмораживало. В Тихвине Михаил надеялся разжиться теплой одеждой. Какая попадется, хоть крестьянской. Ругал себя, что не подумал об этом на ярмарке, в Туле. Но тогда было лето, жара, и он надеялся к началу сентября быть в Москве! А пришлось провозиться со сменщиком почти до октября. Но Тихвин был совершенно разграблен и разорен. Никакой торговли. С трудом нашли у старого тряпичника утепленный ватой опашень с отрезанными рукавами. Тяжелый и совсем не греющий. Хуже всего было с обувью. Летние, щегольские сапожки совсем не грели. Теплых портов тоже не было. А ведь старая травница предупреждала о простуде! В Тихвине задерживаться не стали, только посетили монастырь, Миша постоял у иконы, к которой так рвался Михаил, и понял что не зря! Снизошло на него умиротворение и осознание, что все будет хорошо, восстановится Русь, будет Михаил править 30 лет, а он, Миша Муромский тоже немалую роль в установлении мира сыграет. Со спокойной душой отправились дальше. В одной забытой Богом деревеньке удалось купить толстые шерстяные носки. Михаил натянул на них свои сапожки с трудом, стало теплее, но жали они неимоверно. С трудом ходил на привалах. Да ехать стало труднее. Наезженный тракт сменился почти тропою, местами дружине пришлось браться за топоры, расчищая завалы, поэтому скорость их упала. Да и ночевку удавалось найти с трудом. Редкие бедные деревушки могли только предложить полуземлянки, топящиеся по-черному, дымные, темные, тесные, вместе со скотиной и курами, взятыми в жилье ради тепла. Хорошо, если удавалось съесть яичницу на завтрак! Чаще кашу на воде и без соли. Ради пары серебряных чешуек хозяева отдавали гостям свой скудный обед, сами же подвязывали пояса потуже. И это осенью! Видно было, что давно уже прячутся в лесных дебрях, надеясь пересидеть лихое время, питаясь тем, что удалось вырастить на скудных делянках, отвоеванных у дремучего леса между болотами. Голод, нищета.

Но ближе к Волхову все стало меняться к лучшему. Дороги стали наезженными, Уже в Будогощи, стоящей на притоке Волхова, Пчежве, удалось переночевать в нормальной избе местного старейшины, отогреться, и, наконец, купить в одной из лавок теплые суконные порты. Не боярские, конечно, но Михаилу уже было все равно. Главное, теплые. А вот с сапогами была беда. Хоть лапти надевай! От которых тоже тепла нет, но хоть не жмут! Старый опашень не столько грел, сколько оттягивал плечи. Потертая многострадальная ферязь, сунутая отцом в поклажу тоже грела мало. Тегиляй он бросил в Лебедяни, убедившись в его бесполезности в бою, а вот сейчас стеганая одежка бы и пригодилась! До Киришей доехали быстро. Там переправились через Волхов, как советовал староста из Рыбежки, и поехали вдоль реки. Деревни тут были не в пример богаче, ночевали с удобством. Михаил полностью отдал право распоряжаться на привалах и ночевках десятникам Николаю и Денису, понимая, что сейчас он не то, что на князя, на рядового дружинника внешним видом не тянет, так, приблудившийся оборванец! Но самая главная неприятность настигла их совсем недалеко от Ладоги, в селении Вындин Остров, кстати, вотчина родителей боярыни Аглаи! Хотя до Покрова было еще три дня, выпал снег!

Десятники уговаривали Мишу переждать, просидеть в селе пару дней, тем более, мороз ударил не слабый. Но до Ладоги оставалось не более 20 верст, Миша ждать не пожелал. Тем более, никто не знал, задержится ли такая погода, или наступит оттепель Старики говорили, что иногда зима наступала так рано, и своих позиций уже не сдавала. А в наступившую оттепель дороги могло развести и пришлось бы месить грязь, как весной. Так что поехали. Досадное происшествие случилось примерно на половине пути. Захромал верный Орлик. Простой осмотр ничего не дал, надо было снимать подкову. Толковых кузнецов в округе не нашлось. Всегда мягкий норовом и послушный конь рвался, ржал и норовил поддать копытом при малейшем прикосновении к подкове. Видимо, болело сильно. Пришлось садится на так толком и не отдохнувшего Беса. Тот крякнул, но покорно понес всадника размашистым шагом. Охромевший Орлик затруднял и так не быстрое передвижение. А в предместьях Ладоги просто встал, Десятник Денис с трудом уговорил его доковылять до видневшейся невдалеке, напротив крепости, около моста через речку Ладожку, кузницы. Коня расковали. Опытный кузнец цыкнул на развоевавшегося жеребца, и тот понял, и встал спокойно. Причина оказалась проста. Криворукий кузнец, перековывающий коня в Тихвине, криво загнал один из гвоздей, и тот почто отколол кусочек копытного рога. По мягкой земле конь боли не чувствовал, а по прихваченной морозом твердой почве идти стало больно. Кузнец скусил болтающийся отломок копытного рога, предупредил, что пока не нарастет новый ни ковать, ни ездить на нем нельзя. Если им надо продолжать путь, то лучше купить нового, а этого или продать, или оплатить постой в какой-нибудь конюшне. Конь сразу видно, дорогой, боярский.

— Княжеский, — поправил Николай, — а не подскажешь, добрый человек, где живут бояре Воеводины?

— Воеводины? Известная фамилия. У них склады товаров чуть далее монастыря женского, а дом, каменный, сразу за монастырским огородом, рядом с малым курганом на берегу Волхова. Только у них коня на постой не возьмут. Нет у них лошадок. И ухаживать за ними некому. Поспрошайте лучше в доме купца Воронова, вон он, сразу за Ладожкой виден.

— Спасибо, только у нас дело к боярыне. Может, там и задержимся.

— Тогда ладно, езжайте, только они все на кладбище. Умерла молодая боярыня, хоронят.

Миша дернулся.

— Какая молодая боярыня — догадавшись о вопросе, тревожащим Михаила, уточнил Денис.

— Известно, какая, Анастасия Юрьевна, мир ее праху, почти два года легочной болезнью маялась. Мужа-то у нее при осаде крепости еще два года назад убили, а ее придавило конем его. Ребра поломало. И сынка в голову ранило. Боярыню выходили, да только легочная болезнь с ней приключилась, два года промаялась и сгорела. Мать ее, Аглая и дочка Анна в конце весны приехали, лечили, но поздно. Не смогли спасти. А сынок так и лежал в беспамятстве, и тихо на тот свет, не приходя в себя, ушел, хорошо, что причастить успели. Беда, от такого богатого да знатного рода осталась только вдова, Аглая, да внучка ее, Анна. Не дай Бог, помрет бабка, всё дядья со стороны мужа Анастасии растащат. Налетят, как воронье. Свои имения профукали, на сироту набросятся. И что ее бабка замуж не выдает?

У Михаила не было сил даже усмехнуться в ответ на восклицание кузнеца. За то время, пока расковывали и лечили Орлика, он промерз так, что зуб на зуб не попадал. Чувствовал себя ледяной глыбой. И больше всего мечтал даже не увидеть Анну, а согреться и снять, наконец сжимающие ноги сапоги, которые не снимал уже пять дней, боясь, что после ночи распухшие ноги просто в них не всунет! Наконец, тронулись. До усадьбы доехали быстро. Раскованный Орлик ожил и радостно семенил вслед за ведущим его Николаем. Бес, тяжело вздыхая, ступал медленно, видимо, мечтая о теплом стойле и отдыхе не меньше своего всадника. Но в усадьбе возникли трудности. Холоп, отворивший окошко в воротах наотрез отказался их впускать — хозяева не принимают, у них траур, только что умерла мать молодой боярыни и дочь старой, в доме готовят поминки, на которые приглашены только самые близкие друзья. Так что приезжайте дней через десять, а если у вас срочные вести — ждите хозяек, а там уже они решат, пускать вас, или нет.

Десятники дружно посмотрели на совсем сникшего Михаила.

— Поморозим княжича, — сказал Николай.

— Эй, малой, погоди, — спросил Денис у уже пытающегося закрыть окно холопа, — есть здесь какой-нибудь трактир, где мы подождать в тепле смогли бы!

— Всяким бродягам место дают в странноприимном доме, в монастыре, что справа от крепости. Туда езжайте.