Приют нашли под большой елью. Михаил, несмотря на слабость, помог усталому тезке наломать большую кучу лапника. Коня привязали. К сожалению, вьюк оторвался во время битвы. И у Миши Романова шапка с головы потерялась. И оказалось, что оба ранены. Будущему царю бок пропороли острием меча, слава Богу, по ребрам скользнул, ни в грудь, ни в живот не прошел. Муромскому из шведского хитрого оружия — арбалета плечо пробило, высоко, крови много натекло, поэтому и сил на чары не хватило. Коня расседлали, привязали, седло отложили в сторону, а потник и вальтрап бросили на еловые лапы, улеглись в обнимку, что бы теплее было. К ночи подморозило, но не сильно, переночуют, плохо, что ветер подниматься стал, плохой признак. Заснуть не могли. Ветер шумит, все кажется, что слышны чьи-то шаги. От потери крови морозит. Да и есть хочется, если честно. И вдруг оба вздрогнули. Вдалеке раздался волчий вой. Заржал испуганный конь, рванулся, оборвал поводья, привязанные к стволу деревца, и поскакал куда-то в лес, не слушая криков. Лишились они средства передвижения! Теперь только свои ноги. Под утро мороз только усилился. Небо заволокли тучи. Полетели первые, пока редкие снежинки. Мишу Романова бил озноб. Муромский усиленно старался вспомнить карту. Ясно было — одни, раненые, в непроходимом лесу, без еды, если не найти жилья, они погибнут. Или замерзнут, или зверье разорвет. Кажется, на севере, у озера, была деревенька. Только сколько до нее, один Бог знает.

— Миша, скажи, ты точно на север шел?

— Старался, если запад слева, а там солнце садилось, то север прямо. Ты так меня учил!

— Так. Только… — остальное про себя подумал, не стал Мишу пугать, — «весна только началась, дни еще короткие, солнце ближе к северу садиться, если Миша поправку не взял, то они сильно на восток уклонились, а деревенька больше на северо-востоке, как бы мимо непроскочить, надо больше на восток брать»!

— Что?

— Ладно, нормально все! Ты что дрожишь? Замерз?

— Немного. Сейчас бы чаю горячего!

— Да, с пряниками и пирогами! Забудь. Если я правильно карту помню, и она точная, то на север чуть к востоку деревня должна быть. Название смешное, Рыбка, или Рыбешка. Наше спасение в том, что бы до нее дойти. Так что зубы сжимаем и вперед!

— Миша, а может, лучше назад? К тракту? Может, кто из наших уцелел!

— Ага, прямо к волчьей трапезе, на десерт! Они теперь долго не уйдут от добычи. Если, конечно, лесной хозяин, топтыгин еще не проснулся. Все-таки март, берлога подтаяла, тогда мы ему на закуску прибудем. Или шведам на радость. Целый будущий царь и княжич при нем! Да и далеко ты от тракта ушел. За целый день. Пошли, дольше сидим, меньше шансов к темноте хотя бы до озера дойти. Деревня на озере стоит, проточном. Значит, рыба не дохнет зимой, значит, рыбачат мужики! Вставай, пошли, а то погода портится!

Небо заволокло тучами, солнца не видно, пришлось ориентироваться по лишайникам на стволе и по проталинам у стволов. Миша вспомнил отцовскую науку. Не зря он его в лес на охоту брал, и как в лесу не плутать объяснял! Наметил путь на север и чуть-чуть на восток, взял ориентир, что бы лешак кругами водить не стал, и пошли потихоньку. Снегопад все усиливался. Начиналась настоящая пурга. Миша Романов брел еле-еле, он на него не злился, помогал. Вчера, пока он без сознания валялся, на спине коня, тот вон сколько верст по чащобе прошагал. Устал с непривычки, но виду не показал, друга не бросил. А то, что пурга началась, так это неплохо. Их следы заметет, враги не найдут. То, что их отряд отбиться сумел, он не верил. Ополченцы против регулярного войска! Так и ползли, пробираясь через бурелом, увязая в сугробах, сколько времени прошло, неизвестно. Сбились с пути, или нет, тоже. Кругом непролазная чаща. Признаков близкого жилья никаких. Все-таки, около деревень и валежника меньше, и сухостоя, мужики на дрова рубят. А вокруг один лесоповал. И небеса как взъярились, снег все гуще и гуще, ветер резкий, снегом в лицо бьет, и холодает, будто и не март. Михаил, тезка, шел, шел, не жаловался, удивительно даже, совсем ведь домашний мальчишка! Но вдруг резко встал, зашатался и осел прямо в очередной сугроб.

— Миша, ты что?

— Все, друг, не могу больше. Извини, оставь меня здесь, где-нибудь, под приметным деревом. Дойдешь, вернешься с мужиками. А то вместе сгинем!

— Ты что удумал? Давай, поднимайся, пошли, не будь бабой! Дойдем!

Михаил лежал неподвижно, будто не слышал Его била крупная дрожь.

Муромский тряхнул его, перевернул, лицо красное, потное, а самого озноб бьет. И горячий весь! Заболел. Попытался потрясти, нет реакции, только забормотал что-то неразборчивое. Михаил прислушался:

— «Мама, не буди, я сегодня службу пропущу, голова болит, и холодно»!

Бредит! Заболел! Господи, пропали! Он идти действительно не может, у него жар! А я его не брошу! В такой снегопад все следы заметет, потом не найти, так и сгинет. Надо тащить! Как? С собой ни ножа, ни меча, нечем лесины на волокушу срубить. Да и сбрую конскую они бросили, что бы тяжесть не тащить, не до нее было. Михаил в отчаянии сел прямо в снег, обхватив руками голову. Все, конец.

Сколько он просидел, не понял. Но очнулся, когда почувствовал что-то неправильное в порыве ветра. Принюхался, точно! Ветер пах дымком. Слабым, еле заметным, но дымком! Значит, люди в той стороне! У него как бы проснулись новые силы. Он попытался поднять Михаила, бесполезно! Тогда решился. Скинул с себя шубу, перекатил на нее бредящего Михаила, надел ему на голову свой уцелевший треух, не дай Бог, голову простудит, мозговая горячка начнется! Перехватил полы, и потащил тяжелое тело против ветра. Дымок становился все отчетливее, но силы таяли. Открылось кровотечение в раненой руке. Запах дыма есть, но впереди все такой же густой лес! Наконец, показалась полянка. Но ни огонька, ни следов! Миша уже полз из последних сил. Упал, и почувствовал, что уже не встанет! И он закричал в отчаянии. Вдруг услышат? Но вой ветра заглушал все звуки, уносил его жалкий крик в другую сторону. Тогда он прополз, подтягивая свой груз еще несколько метров, впереди уже ясно виделась большая тень. Жилье! Люди! Спасение! Но сил уже не было. Там, совсем рядом убежище, тепло, но до него не доползти! И утром, люди, явно боящиеся выглянуть и посмотреть, кто к ним приполз за помощью, найдут два трупа, занесенных снегом. Он снова закричал, хоть горло и саднило и получался больше хрип, чем крик, и снова пополз к такому близкому спасению. До крыльца, уже отчетливо видимого в сумерках, оставались считанные сажени. Так близко, и так далеко! Он даже не сообразил оставить Михаила, доползти одному и постучать! Выпустить полы шубы казалось ему невозможным! И тут дверь в избушку распахнулась и на пороге появилась тень. За ней вторая.

— Помогите! — из последних сил прохрипел он и упал лицом в снег.

— Бабушка, смотри, двое! Что делать будем? Платье наше, русское, свои! Давай в дом занесем, там расспросим.

— Подожди, Анюта, боязно, кто такие, не знаем, горница у нас одна, не запереть, в сенях холодно. Все-таки двое мужиков. Откуда взялись, неизвестно! Хотя… погоди-ка!

Тут один из лежавших на снегу людей застонал и забормотал что-то невнятное. Агафья сошла с крыльца, склонилась над человеком, лежащим на разодранной в клочья, когда-то богатой шубе, пощупала голову, и кивнула внучке.

— Этот болен, жар сильный, горит весь. И ранен, бок распорот. А этот его тащил, видно, на своей шубе, так как сам в одном кафтане! Придется в дом нести! — вздохнула старушка — как бы только болезнь не заразная, хотя о море никто в округе не слышал! Не вовремя Гашка ушла, придется нам с тобой вдвоем в горницу нести. Давай за ноги берись!

— Бабушка, давай ты за ноги, полегче все же!

— Цыц, тебе еще детей рожать, а мне уже все равно, так что бери за ноги, подожди, шубу с него снимем, тяжелая, боярская, все легче будет!

Сняли шубу, шапку оставили, занесли в комнату. Пока положили на пол, у печки, пошли за вторым. Тот подняться пытается, и что-то сказать. Хорошо, значит сам дойдет! Помогла Анюта на ноги встать, плечо подставила, завела мужика в избушку, усадила на лавку у стола. Бабушка шубы подобрала, в сени занесла, завтра посмотрит. Дверь затворила, засов задвинула, занавеску плотную на окно спустила, и засветила ценность великую — свечу.