Миша подумал, вернулся в свою спальню, поднял с пола свою кольчугу свейской работы, и отдал Петьке.

— Бери, мне она все равно ни к чему.

— Как же, княжич, вы же батюшке ее обещались, не в бою, так на ночь надевать, что бы от воровского ножа уберечься.

— Не могу, Петя. Давит, дар будоражит, так что он волнуется, наружу рвется. Не терпит чародейство железа. Бери. Надевай. Сегодня все равно к кузнецам сходим, попросим твою починить. А пока носи. Отличишься в бою — совсем подарю, запомни.

— А как же вы сами? У дверей-то мы караулим, а что, если ход какой тайный есть?

— Ты подойди, попробуй, к кровати. Иди, иди, не бойся!

Петька попробовал подойти, и налетел на совершенно невидимую преграду. Не пройти!

— Вот, Петька, это моя защитная магия. меня пропустит, чужого нет. Из вас пока только дядьку Николая. У меня его слепок ауры еще с того похода сохранился. Дай руку.

Петька дал.

— Вот, теперь тебя тоже пропустит! Потом Ваську так же пропущу, а больше никого. Ясно? Давай, пойдем, крепость осмотрим. Пока командир не проснулся. Где мой вьюк? Тегиляй промок, доспех тоже, хоть кафтан одену. Негоже воеводе в одной рубашке ходить.

Достал кафтан, шелковый, летний, поверх него однорядку накинул, и мурмолку без меха. Опоясался мечом боярина Воеводина, как положено воину, и вышел вместе с Петькой на стену.

Дождь закончился, погода установилась хорошая, из-за Дона поднималось солнце. Еще два дня и просохнет степь, двинется орда вора Заруцкого на Москву, срывать венчание на царство Михаила. Князь Одоевский с ней схлестнется и погонит на юг, к Лебедяни. Тут и настанет время Муромского себя показать, кровному побратиму помочь. Что же, крепость сложена добротно, даром, что деревянная. Стоит на горе со смешным названием, Тяпкина. С одной стороны Дон, с другой ее омывает речка Городянка с болотистыми берегами. Валы насыпаны, сверху тын дубовый вкопан двумя рядами. Пространство между рядами землей засыпано, утрамбовано. Поверх землицы дубовыми же бревнами мостовая вымощена. Удобно защитникам стоять, да и пушки такая стена выдержит. Обошел стену, проверил бревна тына. Крепкие, ни одного трухлявого. Хорошо. Ворот двое. Одни на реку выходят, другие к полю. Там через ров мостки деревянные проложены, крепкие, но не из дуба, а из сосны, что бы сжечь при подходе недругов. С реки ворота не так укреплены, к ним, видимо, мост наплавной крепился. По берегу до сих пор бочки пустые валяются. И доски. Хорошо. Мост восстанавливать не будем, как-то ненадежен посад на левом берегу Дона. Не понравилось Михаилу, как его голова встречал, какие взгляды бросал. Прошел вокруг стены, посмотрел, как пушки размещены. Две кулеврины по обеим сторонам ворот в степь смотрят, по бокам от них четыре пищали. Прошел всю стену, больше нет! Где две пищали и две кулеврины? Одоевский клялся, что все, отписанное по приказу Шереметьева еще по снегу в крепость доставили! И еще плохо — зелье пороховое сложено прямо на стене, открыто, только от дождя навесом прикрыто, хотя должно быть в казематах, в толще стены, что бы от огненной стрелы не взорвалось. Придется с командиром, замещающим воеводу говорить. Взял на заметку — реку перегородить, да так, что бы со стороны посада быстро снять преграду не могли, выяснить, куда орудия девали, и пороховое хранилище срочно на стене устроить. Спустился вниз, пошел склады проверять. И опять воровство. Склады почти пустые. Нет, так не пойдет! Не готова крепость к осаде и сопротивлению, надо срочно всех собирать и мозги промывать. Чувствуется, собрались пару раз стрельнуть, потом пропустить орду через себя, а то и сдаться. Вышел на площадь, огляделся. Гарнизон только-только глаза продрал. Нужду прямо со стен справляют. Не дело это. Видно, даже нужниками вояки не озаботились. И, пока он все осматривал, никто не поспешил спросить, что тут незнакомое лицо делает? Почему везде ходит и все рассматривает? Вчера его гарнизону не представили, значит, посторонний он для них, никто и не почесался!

Солнце уже высоко поднялось, когда бывший воевода, наконец, выполз. В одном исподнем. Тоже на стену полез, нужду справлять. Михаил схоронился за конюшней, решил послушать и посмотреть, что дальше будет. Николай из конюшни вышел, его увидел, подошел. Миша палец к губам приложил, поманил поближе. Молодежь за их спинами притаилась. К почесывающемуся коменданту подошел какой-то странный поп в черной рясе не русского покроя. Поздоровался с сильным акцентом.

— Кто, Иван Ильич вчера приехал? Что за люди?

— Воевода обещанный явился, святой отец. Мальчишка, княжонок. Вчера промок. В бане грелся, потом его ужином кормил.

— Что говорит, какой у него приказ?

— Так мы быстро поели и он спать пошел. Умаялся дрогой. До сих пор спит, поди.

— Выяснил, кто таков, чью сторону держит?

— Муромского, князя, младший сын. Род древний, но ничем особенным не отмечен. В политику не лезли, особняком держались. Так и не понял, за вину его сюда прислали, или действительно толковый воевода. Но для толкового больно молод. Наверняка в бою ни разу не был.

— Что, не мог мальчишке язык развязать? Подпоить, что ли, после бани, да с устатку захмелеть должен был быстро.

— Не пил он ничего кроме кваса и взвара. К той мальвазии заморской, что вы мне выдали даже не притронулся!

— Чародей богопротивный, что ли?

— Не ведаю, мне не открылся!

— Смотри, Иван, что бы сегодня выяснил, что у этого воеводы на уме! Помни, что есть наша задача! Крепость сохранить, и сделать ее оплотом для пребывания царицы Марины с царем законным Иваном! И никакие воеводы на мешать не должны. А будет мешаться — разговор короткий — стены высокие, Дон глубокий, оступился отрок, несчастье такое! В доспехе сразу ко дну пошел!

— Что вы, святой отец, нельзя запросто так губить христианскую душу!

— Надо же, набожный стал! Когда попа вашего в подвал запирал, по-другому рассуждал! Смотри у меня, прокляну!

Николай порывался что-то сказать, но Михаил властным жестом закрыл ему рот. Мотнул головой в направлении жилого строения. Стараясь не попадаться никому на глаза, тихо прошли в спальню Михаила. Он запер дверь, сложил пальцы в давно выученном наизусть жесте, ставя полог тишины.

— Все поняли? Говорите спокойно, никто не подслушает.

— Поняли, что влипли, — мрачно сказал старик Николай, — надо этого бывшего воеводу арестовать! Предатель! А тебе, княжич, лучше бы убраться отсюда подобру-поздорову, пока возможность есть.

— Подожди, Николай. Не гони волну. Пока меня не раскусили, опасности для меня нет. Да и убить чародея, если он предупрежден, трудно. Значит так. Нас всего трое. Времени у нас в обрез, надо действовать. По одному ходить опасно. Разделяемся. Вы, молодежь, побродите между солдат, пожалуйтесь, что из Москвы пришлось уехать, барчука охранять, праздника по поводу коронации не увидите, не попьете, не погуляете. Выясните, какие настроения у солдат. Не может быть, что бы все предателями были. Потом, в одиночку не ходим. Вы везде вдвоем, даже в нужник, ясно? Мы с Николаем. Я вроде барчук капризный, он вроде дядьки. При случае поворчи, что барчука негодного на шею повесили. Пусть успокоятся! Я капризничать буду. Ножками топать. Потребую еды хорошей, пушки перетащить обратно, под порох схрон выкопать, якобы я его боюсь. И, думаю, ошибся я вчера. Голова посада так холодно принял, потому, что с крепостью в контрах. Надо как-то с ним скрытно поговорить. Подумайте тоже, по какой причине. И выясните, что со священником случилось. Тут я тоже поскандалю, что мне после дороги приспичило причаститься и службу благодарственную прослушать. У нас всего три дня на все. Потом подвода с припасом придет, по ней ясно станет, что настроен я серьезно. И еще. Куда голубей пристроили?

— В голубятню местную. Отдельно велел поселить. Да наших не спутаешь. У князя все мечены. На крыльях буковицы несмываемыми чернилами тайскими выведены, если развернуть — слово «Муром». Так что не перепутаем.