Михаил кивнул. На том и разошлись. Вечером к нему в спальню заглянул отец. Присел на кровать, помолчал. Вздохнул и начал:

— Ты, Миша на меня не обижайся, мозги вам, молодым, приходиться через зад вправлять. Что бы голову сохранить. Плохо пока все. Хорошо, хоть от иноземных принцев отбились. С Михаилом переговори, но куда едешь, не докладывай. Скажи, что воеводой в южный городок отправляют, чародей ты сильный и там надобен, что бы непотребную женку польскую словить, порядок навести. А куда, тебе только в Москве сообщат. Воодушеви венчаться на царство, как можно скорее. Ну и предложи вместо себя сродственника своего, брата двоюродного, сына моего меньшого брата. Мы из одного клана, так что свой человек не помешает. Сможет хоть письма от Филарета передать иногда. И осторожнее там будь. Голову свою сохрани. Мать по тебе все слезы выплакала. И еще. Матушка тебя женить надумала. Не соглашайся пока. Не до жены тебе сейчас будет. Сначла воеводство это, потом соглядатаем на переговорах. Тоже опасно, понял? Тяжело детей в бой отравлять, самому сиднем сидеть. Не хотел тебе говорить, но чувствую, надо. Якова убили. С поляками стычка вышла. Напали, несмотря на перемирие. Под саблю попал, умер быстро, но потом эти нехристи над телом поиздевались. Глаза вырезали, нос, мужское естество отсекли. Я даже гроб для матери не велел открывать. Она и так убивалась. Поэтому так за тебя испугался, что вместо отеческого приветствия палкой угостил. Так что прости старика, уцелей, пожалуйста!

У Михаила защипало в глазах. Никогда отец с ним так не был откровенен. И он решился.

— Батюшка, покаяться хочу. Ты не все мои прегрешения знаешь, но утаить не смогу. Потом наказывай, если хочешь. Женился я.

— Ты что несешь? Когда? На ком?

— Там, в деревне, где мы прятались. На внучке боярыни новгородской, Воеводиной. Анне. Она тоже ведунья сильная, только сила не пробужденная. Потому, что девицей была. А по обычаям их рода силу пробудить можно только с мужем венчанным. А Миша тяжело болел, ему помощь нужна была. У бабки ее умения, а сила слабая, передала всю дочери. Все боялась, что не успеет внучке дар передать. Мать-то ее с мужем на войну ушла, жива ли нет, неведомо. А Мишу спасать надо было. Вот, я и обвенчался с Аннушкой. Только не отпустила ее бабка со мной. Как знала, что трудности начнутся.

— Погоди, объяснись, ты что, обвенчался, что бы она Михаила спасла? Воеводины род древний, одни из древнейших, можно сказать. И богатый, так что девица тебе пара, только как же, только из желания спасти друга… И что, между вами даже симпатии нет? Она силу хотела, ты друга спасти!

— Есть, батюшка симпатия, есть. Люблю я ее. И она меня. Объяснились прежде, чем я ее руки попросил у ее бабки. Та тоже не поверила. Объяснялись-то мы на франкском. Батя, она и латынь знает, и франкский, и пишет лучше меня, и алгебру с геометрией освоила. Образованная девушка. И дар сильный. Даже ее бабка удивилась. Так что, если что со мной приключится, найдите Анюту, она скрывается в охотничьей избушке, около озера Ландского, от Тихвина недалеко. Бабушка Аглая обещала весть в деревне Рыбежка оставить, если им придется место менять. Обещай!

— Удивил. Обещаю. Ишь ты, умудрился в смутное время родовитую боярыню, а еще с даром, да грамотную сыскать! Собою-то хоть хороша? Или страшилище?

— Хороша, батюшка, вон, хоть у Миши спросите. Он тоже на нее заглядывался, испугал меня. Только он не знает о свадьбе. Проспал все, слабый был.

— Хорошо. Понял. Только матери не говори, а то надумает себе страхов. Потом, привезешь домой, представишь, как положено, тогда и познакомятся! Все, спи, завтра тебе в путь далекий отправляться надобно. Понял я все. Найдем твою жену. Вернешься зимой, поедешь и привезешь. Спи.

Успокоенный Михаил сразу заснул.

Утром поднялся рано, еще колокола на церкви молчали, стал в дорогу дальнюю собираться. Уложил в дорожный вьюк пару рубах льняных, тонких, из Анютиного приданого ему выданных, три пары исподнего — две льняных, одну шелковую. Рубаху одну нарядную, тоже шелковую, зеленую, вышитую богато умелыми ручками жены. Посидел минуту, любуясь узором златотканым, вспоминая их ночку последнюю. Пожалел, что послушались Аглаю, меры против ребеночка приняли. Все хорошо сложилось. Одобрил батюшка и свадьбу, и происхождение жены. А мать примет. Супротив бати не пойдет, да и желание сына она всегда уважала. Надо будет ей сказать, что это Анна его спасла. Аглая — Михаила, а его Анна. И враньем не будет. Аннушка всегда бабке своей помогала, его поддерживала, отваром поила, рану промывала. Повздыхал Миша, но сборы продолжил. Меч осмотрел, надо кузнецу отдать, что бы поточил, самому некогда будет. Стали дорогой, восточной. И изогнут наподобие сабли, только тяжелее. Басурманская работа, цены немалой. За этим занятием и застал его отец. Осмотрел меч, головой покачал:

— Дорогая вещь. Сталь булатная. Из запасов боярина Воеводина, что ли?

— Да, подарок на дорогу. Мой-то на поле брани остался, когда без чувств свалился. Теперь уже ученый, знаю, как силу аккуратно пользовать. Боярыня Аглая научила. Она ведьма старая, умелая. Белая. У их все в роду белые, спасительницы.

— Хорошо, кафтаны твои, что мать прислала, тебе малы стали. Ферязь потрепана, ты ее с собой бери. Обратно поедешь, пригодится. Так что пару моих возьмешь. Суконный в дорогу и парчовый для представительства. Надо перед народом не выскочкой новоделанным предстать, а природным Рюриковичем, род от самого святого Владимира ведущим. Шапку тоже потерял? Треух на тебе был какой-то несуразный, кроличий.

— Шапку Мише отдал. Тот свою в том бою потерял. Его же как царя уже принимали, надо было вид держать. А тот треух — единственный, что у меня на нос не сползал из наследства покойного боярина. Богатырского сложения был человек! Поэтому и кафтана мне не подобрали. В каждый два меня упаковать можно было, а перешивать некогда, не успевала Анюта. Она одна по хозяйству крутилась. А у бабки глаза уже старые, видела плохо для шитья. Холопка, Гашка, то не баба, а больше мужик, и охотилась, и рыбу ловила. Лесникова дочь.

— Значит, перебесился с женским полом? Я тебе девку подсылал, что бы ночь скрасила, жаловалась подружкам, что выгнал ты ее.

— Прав ты, батя был, когда про одну-единственную говорил. Вот, нашел, и никакие бабы больше не нужны стали. Так что я больше не дамский любезник, а верный муж!

— Смотри, Мишка, придется тебе вспомнить, как любезником быть. Боярин Федор на тебя большие надежды питает. Обворожить женку ляхскую, уговорить на Москву вернуться, вместе с отродьем своим, неизвестно от кого прижитым.

— Батя, вы кем меня считаете? Совсем человеком без чести и совести? Да, знаю, собираетесь моим знанием языков пользоваться, да то с врагами, замыслы их черные выведать. Отчизне послужить. Это честно. А бабу соблазнять, а потом, тебе доверившуюся, на верную смерть передать, это подло! Убить — убью при случае, и не задумаюсь, что баба, а от черного дела — увольте. Чести своей не уроню.

Отец ухмыльнулся, похлопал по плечу, и одобрительно сказал.

— Другого я от тебя и не ожидал, Миша. Так и Федору сказал. Ладно, я Федору скажу, что влюбился ты без памяти и правдиво страсть к полячке изобразить не сможешь. Так что не бери в голову! Пошли воинский доспех смотреть. Все-таки воеводой едешь, надо воином выглядеть, а не барчуком!

Доспех, отцом подобранный был роскошен. Кольчуга такой тонкой работы, что в нарукавье пройти могла, нагрудник ковки гишпанской, с узорами дивными. Шелом свейской работы, золотом чеканенный. Миша только головой покачал, представив себя в этом роскошестве перед Аннушкой на борзом коне. Но нельзя. Права Аглая, не в руках у него сила. Нельзя железо на себя надевать. Вздохнул.

— Спасибо, батя, царский доспех! Но нельзя мне. Нельзя чародею железо носить. Силу оно запирает. Шелом оставлю, его можно. Кольчугу дивную, тоже возьму. Ночью надевать буду, что бы во сне ножом не ткнули. А для боя давай подберем нагрудник кожаный, клепаный. Легкий. На него и чары защитные хорошо лягут. Не хуже железа защитят.