Проснулся Миша Муромский как-то под утро от стонов Михаила. Подскочил, подбежал — опять весь в огне горит! Спросил, что болит? Горло? Но нет, тот на колени жаловался, говорит, огнем горят, и распухли! Он со страху Аглаю разбудил. Та слезла с печи, посветила в горло, там все чисто. Михаил бледен, губы синевой отдают. Бабка ухо к груди приложила, сердце глухо бьется, и часто. Колени распухли. Дотронуться больно. Она примочку из скипидара и настоя листьев сирени сделала, шерстяными вещами колени закутала, приготовила отвар от лихорадки и воспаления, руку на груди подержала, постаралась сердце успокоить. Тут и настой сердечный подоспел, валериана, да пустырник, плоды боярышника и мята. Напоила, велела княжичу подушек побольше под спину Михаилу подложить, что бы дыхание облегчить. Заснул. Сама села у стола, рукой голову подперла, задумалась. Плохо дело!

— Бабушка Аглая, что с ним? Какая напасть? Вроде на поправку шел, уже ехать собирались!

— Плохо, княжич, плохо дело. Болезнь это, осложнение после горловой жабы, часто бывает. И говорил он мне, что часто у него горло болело, и колени после этого тоже, не обратила внимания! А это заболевание серьезное, на всю жизнь! Суставная лихорадка, по латыни — rheumatismus, называется. И что хуже всего, что видно, у него не в первый раз, просто раньше внимания не обращали. И то еще плохо, что при этой лихорадке не только суставы распухают от воспаления, но и по сердцу она бьет. Особенно, при повторных приступах. От этой болезни лекарства пока нет. Так и будет, при каждом обострении мучиться, пока она его в могилу не сведет.

— И что, он умрет⁇

— Все мы умрем, но не сейчас. Выздоровеет, переможет сейчас, надеюсь, но опасаюсь. Уж очень сильно сердце задето. И все равно, больным на всю жизнь останется. Годочков через двадцать она точно его в могилу сведет.

— И что, даже лекари с даром помочь не могут?

— Могут, если болезнь распознают вовремя. И силы хватит. У меня, честно говорю, не хватает. А Аннушка не инициирована. Сильна она, но дар полностью раскрыть не может.

— И что вам мешает ее инициировать?

— Кто тебя чародейству учил? Как ведьму инициируют?

— Ну… это, как бы поаккуратнее сказать? Девичества лишиться, лучше с колдуном, или чародеем. Для этого у ведьм и существуют шабаши!

— Да, черные ведьмы так инициацию и проходят! Напьются зелий, и прямо под кустом, не пойми с кем! Так то черные. Вредные. А в нашем роду только белые, человеку вредить не способные! Да и наша прародительница заклятие на род наш положила. Дар передастся только честно девичества лишившейся, то есть с мужем венчанной. Понял разницу? А где, от ворогов скрываясь, я ей мужа, равного по знатности и силе найду? Не за мужика же деревенского боярышню Воеводину, из рода, что Рюрика на Русь призвали, выдавать? Тут не каждый дворянин ровня! Так что ждет моя кровиночка своего суженого!

Миша потупился, подумал, и решился. Все равно, матушка уже заговаривала о женитьбе, вроде уже невесту с отцом вместе присмотрели! Так чего ждать, пока с какой-нибудь дурой пресной, некрасивой, безграмотной, но родовитой свяжут! Вот же прямо перед ним персик. Свежий, зрелый, красивый, и умный, и образованный, и с даром. А родители…что родители! Ему уже 19 годочков, первое совершеннолетие уже прошло. Правда, у знати оно в 21 наступает, но поженились же отец с матерью, когда ему было 18, а ей 15! И хорошую жизнь прожили! А священнику можно не говорить, что знатен, крестьян, купцов, да простых дворян и в 16 венчают! Решился, женюсь! А то вон, Михаил на Анну какими глазами смотрит, когда думает, что я не вижу! Станет царем, хлопнет в ладоши, и поднесут ему мою лапушку на белом блюде! И Марфа ей в свекрови достанется! Не приведи Бог! Миша слабоват, болезнь еще эта! Рано ему жениться. Пусть 20-ти лет ждет. Тогда в его распоряжении все невесты России будут! Любую выбирай! А у него, Миши Муромского, на сердце только Анюта, и в любви он ей признался, только никто об этом не знает! На Франкском признался, что бы не понял никто! А она на том же языке и ответила, призналась, что я один у нее на сердце! Решено, прошу руки, как заведено у франков, у родственницы старшей! Сватов, по русскому обычаю, засылать некогда! А заодно и Мишу спасти сможем. Анюта дар раскроет, и спасет!

Михаил встал, поклонился старухе боярыне, и произнес:

— Агафья Сергеевна, времена нынче тяжелые, не получится весь обычай соблюсти! Поэтому я, Михаил Муромский, младший сын Константина Никаноровича, князя Муромского, из рода Рюрика, просто, без сватанья и прочего обряда, прошу отдать мне в жены внучку вашу, боярышню Анну. Любим мы друг друга. Объяснились уже. Я бы подождал, с родителями бы переговорил, они возражать не стали бы. Я в семье считайте, единственный одаренный. Так что они мечтали мне невесту с даром найти. А то совсем он в семье угаснет! Да времена не позволяют. Где мы все завтра очутимся, одному Господу Богу ведомо! Так что даже лучше, что обвенчаемся сейчас, что бы уже никто нас разлучить не смог. И, может быть Мишу Аннушка вылечит!

— Быстро ты решился, княжич. Нет, ничего против тебя я не имею. Против быстрой свадьбы тоже. Но Анну-то мы не спросили, она-то согласна, вот так, без родни, без праздника, наскоро? И вообще, люб ли ты ей? Подожди, не перебивай. Я ввиду имею, не то, что вот так, встретились, понравились, не оттого, что привязанность сердечную получили, а просто долго без сверстников, в глуши Аня жила. А что бы захотела на всю жизнь, на горе и на радость с тобой жизнь связать. Так ли ты люб ей?

— Люб, бабушка, люб — раздался тихий голос с печи, — я и сказала уже Мише, это, не постыдилась!

— Подслушиваешь, егоза? — нарочито суровым тоном спросила Аглая — Раз все равно не спишь, спускайся сюда, да одень на себя что-нибудь, обсудим все спокойно. Серьезное дело решаем!

Анна быстро спустилась с печи, уже одетая в летник.

— Когда одеться успела?

— Так, бабушка, когда Миша тебя будил. Подумала, серьезное что случилось, вдруг помощь потребна будет!

— Быстра! А скажи-ка мне, внучка, когда это вы столковаться успели? Я, вроде за тобой следила, никаких разговоров любовных не вели!

— А мы, Аглая Сергеевна, на франкском. Хотел сначала на латыни, слышал, что знает ее Анна, а потом засмущался, и решил на франкском. Думал, сердцем поймет, если что. А она мне на франкском же и отвечает, другом сердечным назвала! Вот и объяснились, и никто ничего не понял! Миша, тот русский еле-еле знает, некому его учить было, а вы латынь знаете, меня Анна уже потом предупредила.

— Ну, раз вы сговорились уже, вопреки всем обычаям, то давайте обговорим все дотошно. Свадьба это дело серьезное. Вот, например, Михаил, привезешь ты молодую жену домой, а родители в штыки примут. Не по нраву она им! Что делать будешь?

— Я, бабушка, хоть и молод, но найду, чем на жизнь заработать не только себе, но и семье. При Михаиле, чую, не долго мне пребывать осталось. Как венчание на царство пройдет, много народу к нему прибежит, милости искать. Не до меня станет. Да и поход этот на богомолье, честно скажу, боком мне может выйти. Скажут, что и старше, и остановить должен был, много чего найдут, что сказать. Так что я, наверное, сюда вернусь, в Устюжин, буду за промыслом наблюдать, так спокойнее.

— А ежели отец тебя совсем наследства лишит? Так осерчает, что все, что дал отнимет?

— Не думаю, это уже его чести урон будет, но и тогда найду выход. Хоть через тетку, пристроюсь куда-нибудь на службу, где образованные люди с даром требуются. И еще один выход у меня есть. Секретный. — Михаил понизил голос, — брат мой родной у отца Михаила служит, Филарета. Вместе с ним сейчас в Польше, в плену. Это через него меня к Мише пригласили, и с поручением, только секретным, о том говорить не буду.

— И не надо. Вижу, серьезно настроен. Тогда вот какое мое слово: дам я согласие на венчание, с тем условием, что ты, княжич, один Михаила провожать поедешь. Анна здесь останется, — Аглая подняла руку, предупреждая о возражениях, — приедешь, родителей известишь, оглядишься, как тебя примут, обустроишься, и вызовешь Анну себе. Мы с ней никуда не денемся, а если место менять надумаем, то у старосты Рыбежки весть оставим. Ясно?