Столкновение двух полководцев, схлестнувших свои армии, было просто грандиозным. Фигуры перемещались по доске с виртуозной ловкостью профессиональных стратегов, годами оттачивавших свои боевые знания. Но вот каждый из главнокомандующих, в силу своего характера, придерживался диаметрально противоположной тактики. Спокойный Сальвадор тратил в свой ход много времени, размышлял и прорабатывал разные варианты, вспоминал противодействие различным стратегиям, обдумывал варианты ходов далеко вперед, предполагал шаги оппонента, хладнокровно передвигал свои войска по полю. В моменты, где приходилось жертвовать фигурой ради дальнейшей комбинации, Монтеро задумывался ещё дольше, но после лишь одному ему понятных пасов руками и безумных движений губ ученый с флегматичным видом перемещал фигуру-смертника, отдавая ее под удар. Такая манера игры выводила француза из себя, буквально заставляя горячного Бернара вертеться на месте и постоянно поторапливать своего оппонента. Шатильон был быстр, решителен и бесстрашен. Он, словно в самом деле командующий армией, проводил стремительные фланговые атаки, неожиданные ходы и странные тактики, сбивающие и так чересчур сосредоточенного на четкости выполнения своих задумок испанца. Долго думать Шатильон не мог, все идеи приходили ему быстро и исполнялись незамедлительно, ставя противника в тупик неожиданными действиями. Бернар проводил горячные размены фигурами. Часто выходил из них победителем лишь вследствие того, что расчетливый Сальвадор предпочитал не ввязываться в стремительные дуэли, стараясь действовать аккуратно и не терять бойцов. На доске разворачивалась нешуточная битва эмоций, характеров и тактик. По лицу Сальвадора в момент битвы практически ничего нельзя было прочитать, ведь каждая его морщинка и ямочка выражали лишь безмолвное напряжение и недюжую работу аналитического аппарата. Совсем редко по его губам могла проскользнуть тень улыбки, или в глазах на долю секунды мог загореться отблеск упущенной возможности. Бернар, напротив, не стеснялся выражать обуреваемые им эмоции не только мимикой, но и широкими отрывистыми жестами. Нередко во время сражения были слышны его возгласы, наполненные нотками триумфа, которые подкреплялись подбрасыванием поверженной фигуры врага в воздух, или злобы, когда Сальвадору все же удавалось перехитрить его. Но холодный расчёт и четкая выверенность в купе с богатым опытом и знаниями часто брали верх над горячностью и решительностью, что досаждало нашему французу, обожающему побеждать своего ученого друга. Вот и эта партия разрешилась тем, что Бернар, закрыв лицо руками, со стоном отвернулся от доски, на которой проходила казнь короля его армии. Улыбающийся Сальвадор возглашал:
— На гильотину военного преступника, командующего темным войском наемных головорезов!
Француз, хоть и не могущий удержаться от смешка, с горечью в голосе театрально вторил:
— Умираю, но не сдаюсь! Принять погибель от рук разбойников, первыми напавших на мое праведное войско, люди сочтут за великий подвиг. Тем более мне удалось прикончить большую часть этой грязной шайки в обманчиво белых доспехах!
После подобной финальной сцены даже ученый не сдержал улыбку. А Бернар, через пару минут забывший о досадном поражении, уже предлагал сыграть в карты, фортуна в которых была благосклонна как раз таки везучему наследнику. Но ученый предпочел отказаться от партии, изъявив желание вздремнуть часик-другой. Француз, фыркнув, устремил руки в заранее выложенный сверток с едой, и, деловито нахохлившись, сообщил, что спящих на посту кормить не следует, и поэтому его друг может не рассчитывать на вкуснейшие круассаны и громадные бутерброды, состряпанные самим Бернаром. Рассмеявшись, Монтеро предупредил любителя приключений, чтоб тот не лопнул, уминая все в одиночку, и попросил не шуметь, пока он наведет порядок в царстве снов. Ответ испанцу разобрать не удалось, ведь чавкающий большим бутербродом Бернар смог промычать лишь что-то чересчур неразборчивое. Устроившись на мягком мешке и укрывшись теплым шерстяным пледом, Сальвадор закрыл глаза и погрузился в задумчивую негу. Последним, что видел ученый, был его друг, аккуратно наливающий себе крепкий, как его называл сам Шатильон, морской чай. Монтеро знал, что Бернар обязательно оставит ему пару вкусностей, несмотря на все свои колкости и ехидства, поэтому голодным на ту сторону океана Сальвадору попасть будет не суждено. Поток мыслей унес физика далеко, туда, в Канаду, обгоняя самолет гениального конструктора в десятки раз. Их рой, преследующий ученого последние пару дней, не позволил Сальвадору быстро заснуть. Физик по своей завсегдатай привычке старался структурировать и отдельно обдумывать каждую из навалившихся на него задач, но они имели иное мнение на этот счет, накатывали на Сальвадора волнами, все больше и больше путая его в своих предположениях. Сначала свалившееся на его друга наследство, потом сложный вопрос с академией, а завершал этот тяжелый список самый сложный вопрос, над разрешением которого Монтеро провел не один час. Отказ наследников. Но все теории, приходящие на ум ученого, разбивались о ничтожно малый объем информации, которым оперировал физик. Поэтому, вместо того чтобы впустую ломать голову, Сальвадор решил решать проблемы по мере их поступления и отвлечься от тяжёлых мыслей. Но, не смотря на все старания, мыслям все же удавалось пробиваться сквозь заградительные рубеж, выстроенный ученым. Спал Монтеро долго - сказывалась накопившаяся усталость - но проснувшись, вновь застал друга, наливающего чай. Но вот причина, по которой ученый вынырнул из царства Морфея, была совершенно необычной. Разбудил Сальвадора громкий звук, донёсшийся снаружи самолёта. За ним последовал ужасный толчок, от которого по грузовому отсеку полетела почта и несколько мешков со снаряжением. Шатильон, хоть и не был снаряжением для альпинизма или коробом почты, тоже поддался действию этой силы и полетел к кабине пилота, чертыхаясь и разливая горячий чай. Сам Сальвадор сильно ударился плечом об прилетевший из недр отсека мешок с коньками. После случившегося на пару секунд повисла гробовая тишина пораженности. Первым сбросил оковы оцепенения Бернар, начавший открывать окно в кабину пилота, произнося такие ругательства, что ему мог позавидовать самый отпетый пират, гроза всех морей и океанов. Монтеро, спросоня, оставался на месте и ничего не понимающим взглядом осматривал окружающий его беспорядок. В себя учёный пришёл только после услышанных ободряющих возгласов Клода, который всячески успокаивал распаниковавшегося Шатильона. Оказалось, что над поверхностью океана формируется антициклон, и наш бравый самолет попал в зону турбулентности. Вилар сообщил, что не раз преодолевал подобные неприятности, и его друзьям не стоит сильно волноваться. Но утаивать пилот не стал, что в этой области у него перестали работать некоторые приборы, по которым можно вычислить их местоположение. Немного успокоившись, Бернар вернулся к другу и провозгласил:
— Спал ты, наверняка, еще хуже, чем пробудился.
Я вообще тут чуть со скуки не умер все десять часов пока кто-то изволил дрыхнуть. Сам пытался всхрапнуть, да не выходило.
— Десять?!
С нескрываемым изумлением поразился Сальвадор.
Такой долгий сон совершенно не был присущ для ученого-жаворонка.
— Да, ты чертовски долго наводил порядок в мире грез, дорогой мой друг. Я настолько заскучал сидеть здесь и раскладывать пасьянсы, что аж подумал о том, что неплохо было бы как-то развеяться.
— Мда, дружище Бернар…
Тихо процедил, освобождаясь от последних пут сна, Сальвадор.
— Прошу впредь быть аккуратнее со своими желаниями, а то мы из-за твоей скуки уже никуда не долетим. И будут твои родственники отказываться и от твоего наследства.
