Глава 4 «За день

Человек, который держит в руках мои скромные записи, наверняка хочет узнать истинную причину, побудившую Сальвадора пуститься в такой перелет.

Монтеро был человеком, которого отлично характеризует фраза "семь раз отмерь, один отрежь". Принятие решений давалось испанцу с трудом и занимало немалое время. Ученый обдумывал каждый из сценариев, взвешивал все «за» и «против», долго колебался, но сделав выбор, никогда от него не отступался, даже если тот был невыгодным, трудозатратным или, объективно, неправильным. Он шел до конца, руководствуясь правилом, что рассуждать надо до принятия решения, а после уже рассуждать бессмысленно, остаётся лишь действовать.

Так как же Сальвадор пришел к тому намерению, которое было реализовано в лучших его традициях, сиречь – незамедлительно? На это повлияло множество факторов, но главными были два:

Монтеро знал, что свалившееся на Бернара богатство могло нарушить душевное равновесие самого хладнокровного человека, что уж говорить о безбашенном французе, который, поддавшись эмоциям, мог… Да мог все что угодно, ведь это был де Шатильон - любитель приключений и захватывающих событий. И Сальвадор решил выступить в роли стабилизатора, того, кто поможет лучшему другу принять верное решение даже в самой затруднительной ситуации. Вторым фактором выступило обстоятельство, выраженное в отказе других родичей Шатильона практически от всего богатства, сосредоточенного в поместье ныне покойного Вильяма Симарда, хотя многие из них были более приоритетными наследниками. Этот вопрос мучил Монтеро, безрезультатно ломающего голову над его решением. Хоть ответа ученый дать и не мог, но четко знал, что это все выглядит чересчур подозрительно, поэтому он просто не имеет права бросить своего друга в такой ответственный момент. Вечер 10 сентября у Монтеро прошел в раздумьях и тяжелых мыслях. Он колебался, ведь к той работе, которую в скором времени должен был представлять, он долго готовился и с предвкушением ожидал того дня, когда будет произносить речь. Но два вышеупомянутых обстоятельства склоняли чашу весов в противоположную от планов Сальвадора сторону. К ним добавился огонь, вновь разгоревшийся в глазах испанца, услышавшего про задуманное его другом приключение. Собственно, этот огонь никогда не гас, но с той юной поры, когда Сальвадор подружился с Бернаром, он сильно ослаб вместе с остепеняющимся ученым. И сейчас обещание, данное Монтеро долгие годы назад, пришло время сдержать. Примерно через год дружбы, Сальвадор и Бернар поклялись друг другу, что при первой же возможности отправятся если не в кругосветное, то уж точно в долгое и запоминающееся путешествие. И вот эта возможность представилась, хоть и как нельзя некстати. Но Сальвадор был человеком слова и свои обещания выполнял без единого исключения. Может, именно поэтому принудить его сказать слова клятвы было очень сложным и практически не выполнимым делом.

Итак, в канун столичного переполоха было принято, как это всегда бывало у Сальвадора, окончательное и бесповоротное решение. Lата и время отбытия испанцу были неизвестны, но только до очередного телефонного звонка, произошедшего все тем же вечером. После того, как из трубки вновь стали доноситься лишь долгие гудки, Сальвадор, помедлив с минуту, встал и направился к платяному шкафу, откуда начал доставать теплую зимнюю одежду и обувь.

А мы, не будем отвлекать ученого, так скоро решившего сменить свое темное пальто на что-то более зимнее, и отправимся туда, на ту сторону провода. Бернар этим вечером тоже не сидел сложа руки. После получения извещения о вступлении в права наследства любитель приключений все время ломал голову над выбором варианта перемещения его и его друга в унаследованное канадское поместье. Путешествие по морю никак не подходило для нетерпеливой натуры француза, ведь заняло бы немалое время, а этого Бернар допустить не мог. Именно поэтому Шатильон обратился к своему хорошему товарищу, состоящему во французском авиаклубе и являющемуся передовым конструктором и испытателем.

Это может показаться странным, но у вечно веселого Бернара было приличное число знакомых, которые являлись далеко не последними личностями на этом свете. Объяснялось это просто: Шатильон хоть и обладал взбалмошным характером, но разгульным его образ жизни назвать было нельзя. Он любил общаться с умными людьми, разбавляя официальный тон шутками и двусмысленными высказываниями, что, почему-то, очень подкупало его уважаемых собеседников. Практически все, за исключением совершенно непробиваемых зануд, отзывались о нашем французе хорошо и всегда были не против подобного рода общения. Тот вечер не стал исключением из этого правила, и друг Бернара, оставшийся допоздна в стенах клуба, радушно принял Шатильона и выслушал его вопрос. Беседа проходила в громадном зале, большую часть которого занимал грузный и очень длинный стол, напоминающий возведенный в абсолют стол переговоров. Вся его поверхность была завалена столькими кипами чертежей и разных набросков, что, собравшись в одном месте, они вполне могли бы занять объем небольшой комнатки. Чертежи, схемы, эскизы, технические рисунки и прочие очень важные для авиаконструкторов атрибуты, состоящие из многочисленных линеек, карандашей, циркулей и прочих замысловатых, понятных только посвящённым предметов, находились буквально повсюду. Все стены были уставлены шкафами, полки которых ломились от обилия бумаг, тубусов и разного рода книг. Свободное пространство стен было использовано по максимуму: не осталось ни одного места, где бы не висел хотя бы один плакат, иллюстрирующий строение крыла или авиационного винта. Если бы не ряд электрических ламп на потолке, то и он, скорее всего, был бы полностью увешан всяческими наработками авиаклуба.

Диалог проходил в очень странной форме: Бернар с удивлением разглядывал диковинки этого места, а его собеседник - высокий сухенький человек, согнувшийся так, что был совершенно не отличим от вопросительного знака, - резвой прыгающей походкой обегал громадный стол кругами, все время роясь в кипах бумаг и доставая нужные чертежи. Речь француза была отвлеченной, хоть и достаточно уверенной для человека, глубоко ошеломленного этим бумажным миром. Мужчина, с которым разговаривал наш де Шатильон, тоже не отличался полным присутствием в беседе, постоянно отвлекаясь на разбор чертежей. Он произносил столько слов, сколько того требовало поддержание беседы, и не звука более. Сразу было видно, что этому смуглому верзиле совершенно не до пустых разговоров. Так продолжалось до момента, пока француз неожиданно для собеседника не поинтересовался о планах авиаклуба в ближайшее время проводить экспериментальные перелеты, скажем, например, в Колумбию или Бангкок. После этого в зале повисла гробовая тишина, через несколько секунд прерванная громким возгласом авиатора.

Наблюдая за похождением Бернара, я совсем позабыл представить читателю друга нашего француза, который так ярко отреагировал на вопрос невинно топчущегося практически в дверях новоиспечённого европейского миллионера. Клод Вилар был одним из известнейших людей не только Парижа, но и всей Франции. Почётный член авиаклуба являлся гениальным изобретателем, слава о котором гуляла по всей Европе. С его мнением считались все столичные авиакомпании, за его совет многое были готовы заплатить конкуренты. Но Клод был истинным патриотом и использовал свой острый ум и умелые руки только на благо своей родины. Кроме того, что Вилар был гениальным конструктором-новатором, этот человек являлся и бесстрашный летчиком-испытателем, лично обкатывающим агрегаты собственного конструирования. С ним Бернар познакомился еще до столь блистательной карьеры, которую Клод начал совсем молодым. Он с самого детства мечтал покорить небо, но из-за того, что его родители были очень бедны, мальчик не мог поступить в летное училище, вследствие чего и пообещал себе построить свой самолет, на котором ему удастся облететь весь мир. Да, Вилар до сих пор не исполнил свою клятву, но смог приблизиться к ней, как никто другой из ныне живущих. Ведь самолет именно его конструкции смог преодолеть Атлантику. Да уж, каких-нибудь пятнадцать лет назад никто и помыслить не мог, что мальчик, днями напролёт пропадающий в библиотеках и что-то старательно перечерчивающий на старые газетные листы, используемые за неимением денег на бумагу, превратится в светило конструкторской мысли.