За окнами хлестал сильный дождь, вспенивая и наполняя своими холодными косыми струями рваные поверхности громадных луж. Шум яростно низвергающихся водяных потоков сливался с отдаленными, но все же раскатистыми звуками раннего осеннего грома, оглашая вечерний город своей, внушающей благоговение, музыкой. Этот вечерний концерт, организованный самой природой, не смели прерывать никакие посторонние звуки. И лишь старые деревья, растущие в городской черте, несмело аккомпанировали шелестом трепещущих листьев, старательно попадая в уготованные силами стихий ноты. Под надзором вечного странника - ветра, обреченного на бесконечные скитания, и будто бы забытого самим временем, древесные стражи нехотя склоняли свои головы в глубоких поклонах. Их скрипы и стоны мог слышать каждый запоздавший прохожий, коего застал сей торжественный концерт врасплох. От этого скрипа невольно хотелось вжать голову в плечи, сжаться как можно сильнее, ведь неукротимость и необузданное величие сил природы витало в воздухе, гнетуще напоминая, кто имеет настоящую власть над этим миром. Но, несмотря на окружающую величественность, старательно петляя меж темными блюдцами луж, спешно проносилась по улицам погруженного в безмолвное созидание города, темная тень, отдаленно напоминающая высокого господина, сжимающего в руке старый саквояж. Свет мертвенно бледного, окутанного бушующим валом темных туч, лунного диска, едва-едва мог освещать того, чья фигура столь стремительно желала скрыться с залитой ледяным дождём улицы. Человек в темном пальто с поднятым воротником, отнюдь не подходящем под разбушевавшуюся погоду, отряхивая многочисленные капли со своей одежды и обивая матовые туфли, поспешно отпирал дверь своего дома. Попав во внутрь, темная фигура тут же сняла промокшее насквозь пальто и кинула его сушиться на дверь, ведущую в скромно обжитую кухоньку. Сразу после этого, человек аккуратно открыл темный саквояж, попутно стягивая уже известные читателю матовые туфли. Спустя пару неудачных попыток, произведённых трясущимися от холода руками, замки все же поддались, и запоздалый прохожий извлек из его недр множественные записи, сделанные ровным и красивым почерком. После того, как наш герой убедился в том, что дождь не повредил их, бумаги сразу же были отправлены на полку высокого шкафа, где хранился большой зонт, забытый, как назло в столь неподходящий момент. Вздохнув с облегчением, человек в последний раз оглядел место, где оставил свой бумажный груз на предмет отсутствия влаги. Уверившись в полной его безопасности, он направился в душевую, откуда стали доноситься звуки включенной воды. Во время его отсутствия, я буду рад познакомить читателя с интерьером, представляющим небольшую двухкомнатную квартиру. Первое что бросалось в глаза - преобладание темных благородных тонов, присущих лишь людям высокой культуры. Из основных комнат можно было опознать кабинет, спальню и уже упомянутую ранее кухню. Квартира была обставлена просто, без всякой роскоши, но каждая вещь отдавала благородством и дороговизной. Особенно это было заметно в кабинете. Массивный дубовый стол, с расположенными на его поверхности лампой, календарем, чернильницей и кипой каких-то бумаг, величественно стоял на благородном ковре. На столе, особняком, стоял телефон. Большинство стен кабинета было установлено шкафами с разного рода литературой. Один шкаф представлял собой хранилище разных приборов. Кроме того, на свободных местах стен висели две картины, да старые настенные часы. Большое окно, расположенное напротив стола, скрывала неплотная завесь темных штор. Все в этой квартире было строго и к месту. Это обстоятельство подчеркивало утонченный вкус того, кто сейчас находился в душевой. Но шум воды давно смолк, не многозначно намекая, что вскоре хозяин сей утонченной обители появится в дверях.

И он не заставил себя долго ждать, материализовавшись, словно привидение, в одном белом халате. Распахнувший дверь мужчина был никто иной как Сальвадор Монтеро - знаменитый испанский ученый, доктор наук в области реальной физики, ректор Парижского физико-математический университета, почетный член Испанской, Британской и Французской ассоциаций, относящихся к Ученому клубу Столичной Академии наук. Его высокая фигура, закутанная в белый домашний халат, совершенно не вязалась со всеми регалиями, присущими этому, поистине великому ученому. Это там, в залах ученого клуба или на сцене Академии он был блистательным сэром, одетым с иголочки в аккуратно выглаженные вещи, всегда причёсанный и опрятный. А дома он казался простым инженером среднего звена, вернувшимся после нелегкого трудового дня. Да, вся личность Сальвадора отнюдь не была пропитана тем самовлюблённым пафосом, присущим многим столичным ученым, ставящим свою персону выше прочих. Это был простой испанский мужчина 34 лет с в меру густой опрятной бородкой, темные волосы которой ярко контрастировали с голубыми глазами, чей слегка усталый взор проникал сквозь круглые линзы очков в темной оправе. Густые брови сходящимися дугами подчеркивали и так полную обилием красивой шевелюры голову учёного, делая намного выразительнее и без того заинтересованный взгляд его умных глаз. Прическа Монтеро сразу выдавала руку умелого парикмахера: разбросанные в хаотичном порядке локоны, создавали общую картину благородного хаоса, олицетворяли непокорный нрав своего владельца. В общем, внешность сеньора Сальвадора полностью подходила под его ученое призвание и испанское происхождение. Но сейчас почетный член трех столичных клубов был в домашнем халате и тапочках. Хотя это обстоятельство вовсе не помешало ему забрать с полки свои записи и направиться в кабинет. Сальвадор включил настольную лампу и уселся в старинное кресло, обитое коричневой тканью. После чего бережно опустил многочисленные листы на лакированную поверхность стола. Мимолетный взгляд Монтеро случайно упал на календарь, стоящий неподалёку. По его лицу пробежали едва различимые нотки отвращения, и Сальвадор, не колеблясь ни секунды, оторвал и скомкал лист с датой 8 сентября 1932 года. Ученый, в некотором роде, был перфекционистом и любил порядок во всем. Ликвидировав эту неприятную мелочь, Монтеро вернулся к пристальному изучению столь бережно принесенных бумаг. Это был черновой вариант его диссертации, которую Сальвадор должен был представить в Парижской академии наук со дня на день. И сейчас он провалил последние приготовления перед тем, как утвердить окончательный вариант. Глаза Монтеро быстро пробегали по строчкам, а руки один за одним откладывали в сторону прочитанные листы. Ученый с головой погрузился в работу и полностью потерял счет времени. Но вдруг столь бурную деятельность чересчур наглым образом прервал телефонный звонок. Сальвадор очень не хотел отвлекаться от своего занятия, но трубку все же пришлось снять.

Не успел ученый поднести телефон к уху, как с того конца провода начал доноситься столь знакомый, переполненный радости, голос. Да, этот голос Монтеро узнал бы из тысячи, ведь он принадлежал его лучшему другу. Из трубки доносились столь радостные и неразборчивые слова, словно бы не соединенные в связные предложения, а вырывающиеся хаотично, что ученый даже присвистнул. Нет сомнений, это был именно Бернар де Шатильон - коренной француз, обладающий одним лишь французам доступным характером. Бернар был человеком очень эмоциональным, взбалмошным и безбашенным. Вечно веселый, и, как будто не взрослеющий, он совершенно не изменился с момента знакомства с будущим ученым. Шатильон имел необъяснимую способность нравится людям тогда, когда он этого абсолютно не желал и вел себя раскрепощённо. Именно так ему и удалось завести знакомство с Сальвадором, которое позже переросло в очень близкую дружбу. Француз учился в одном заведении с Монтеро, приехавшим в Париж из маленького испанского города, где его отец трудился мясником, а мать была швеёй. Бернар, кроме своего веселого характера и того обаяния, кое облачком летало за его вечно находящейся в движении натурой, умел поддерживать интересное общение практически с каждым, кого встречал в своей жизни. На его беззаботном пути часто сами собой решались такие проблемы, над коими на его месте ломали бы головы многие люди, а француз лишь разводил руками, улыбался и говорил, что совершенно не знает причину подобных чудес. Но не все было так просто с характером Шатильона. Его глубина была доступна не многим. Большенство видело лишь оболочку, - того веселого сорванца вечно находящегося в суетном движении, шутящего, и выкидывающего разные фокусы. Зато Сальвадор хорошо знал своего друга. Знал он и то, что в Бернаре, помимо всем очевидных качеств горячного характера, скрыт недюжий ум, проницательность и нотки романтика. Да, Шатильон совмещал в себе несовместимые качества, что только давала повод для удивления. Учился он, несмотря на вышеописанную эмоциональность и то, что принято описывать выражением "в штанах играет гармонь", практически на отлично, легко схватывая все сложные дисциплины. Но отношение к учебе и науке у нашего француза было иное, чем у хозяина квартиры, в которой и происходил нынешний телефонный разговор. По этому, по окончании обучения, Бернар не захотел стать ученым, и подался испытывать себя в разных сферах. По началу каждое дело спорилось в его руках, но уже к середине, он чувствовал, что интерес к данному роду деятельности был утрачен, и принимался за что то новое. Француз был чуть моложе ученого, но даже его молодость не помогла ему обзавестись дамой сердца. Живя веселой и жизнерадостной жизнью, Шатильон очень трепетно относился к теме свадьбы и замужеству, был человеком очень верным и благоразумным, но чересчур доверчивым. Казалось бы, как такие разные личности как Бернар и Сальвадор могли долгие годы оставаться лучшими друзьями, но что-то держало их вместе, не давало разойтись навсегда. Может причиной этому служило то, что обоюдный интерес к дружбе совершенно не угас за все это время, ведь настолько разные характеры столь гармонично дополняли друг друга, а может… Голос на том конце провода успешно прервал мои размышления. Его обладатель наконец немного успокоился и вернул утраченную способность произносить внятные предложения.