— Откуда у него коньки?

Неотрывно глядя на Шатильона, летящего на одной ноге по широкой глади реки, пробормотал Вилар. Но тут же осознал, что его вопрос имел максимально прозрачный ответ.

—Мда...

Только и смог протянуть Сальвадор, следя глазами за приближающимся другом.

Бернар, максимально пригнувшись, яростно работал ногами, разгоняясь до умопомрачительной скорости.

В момент приближения к своим спутникам он резко разогнулся и, раскинув руки в стороны, выпятил грудь вперед, озаряя вновь ошарашенную двоицу лучезарной улыбкой.

— Йо-хо-хо и бутылка рома!

Во всю глотку проорал Шатильон, пролетая перед пораженной публикой. Почему Бернар прокричал эти слова? На этот вопрос я не в силах дать внятного ответа, ведь даже сам фигурист в момент своего представления не смог бы объяснить выбор именно этой фразы. Наверняка она пришла в его ветреную голову совершенно случайно, и он решил, что никакая иная фраза не сможет передать тот спектр эмоций, цунами которых обуревал душу француза. Промчась, подобно молнии, Бернар заложил крутой пике, после чего, замедлившись, решил остановиться максимально эффектно. Хитро выставив ноги, Шатильон несколько раз провернулся на месте, разрезая острыми коньками темный лед, и, не справившись с гравитацией и потеряв равновесие, отнюдь не грациозно плюхнулся и смешно раскинул ноги. Так и закончился номер месье де Шатильона - одного из самых богатых ныне живущих европейцев. Громкий хохот Клода и Сальвадора заменил Бернару аплодисменты, и он, не вставая со льда, начал уморично кланяться, доставая головой до самой поверхности реки. Это обстоятельство только усилило общий хохот, к грохоту которого тут же присоединился и сам виновник торжества. Шатильон, сам того не подозревая, пришелся со своим номером как нельзя кстати, ведь, развеселив своих спутников, снял все накопившееся за время полета напряжение.

— Ну вот зачем, дружище Бернар?

Давясь от смеха, прохрипел заливающийся слезами Сальвадор.

— Мы с многоуважаемым Клодом уже решили, что тебя наверняка унес медведь, чтобы применить столь важную особу заместо сытного обеда.

— Ага, росомаха украл, предусмотрительно выбрав самого полезного из всей троицы, чтобы остальных потом легче было пустить на ужин.

Закатил глаза Шатильон, что только добавило накала чувств нашим героям. Они уже не скрывали своего геометрического хохота: долговязый великан Клод согнулся, держась за живот и трясясь всем телом, смешивая свой смех с каким-то раскатистым похрюкиванием. Сальвадор закрыл лицо руками и смахивал подкатывающие слезы.

Сам Бернар был красный как рак и, откинув голову назад, продолжал подкидывать топливо в полыхающий смехом костер, сам хохоча без остановки.

— Остановись, безжалостная машина юмора!

Умоляющим голосом, проглатывая слова и осекаясь от душащего его смеха, просипел Сальвадор.

— А что я, я уже остановился, вот сижу и никуда не двигаюсь.

Наиграно непонимающим голосом ответил француз. Эта фраза добила всех: Клод окончательно опустился в снег, обхватил живот руками и начал издавать какие-то неестественно булькающие звуки; Бернар откинулся на спину, распластавшись на льду подобно морской звезде. Он уже не смеялся, его нутро извергало странную пародию смеха, смешанного со стонами раненого буйвола. Самый стойкий Сальвадор, глядя на всю эту картину, не мог более держать себя в руках и кинулся к Бернару. Но оступился и растянулся на земле третьим.

Его лицо было облеплено снегом, но даже сквозь столь некомфортную для своего носителя маску можно было увидеть, что Монтеро находился на последней стадии безумного смеха. Жаль, что сию картину не запечатлел ни один столичный фотограф, лишив весь высший свет интересной зарисовки. К сожалению или к счастью, но на страницах парижских газет не появится ни одной фотографии, олицетворяющей валяющихся в таежном снегу троих смеющихся до боли в животе человек, двое из которых являлись почетнейшими членами столичных ассоциаций, а третий - богатейшим землевладельцем первого мира. По прошествии пяти минут три достойных мужа наконец смогли совладать со своими чувствами и подняться с холодного снега.

— Ух, ну Бернар, ну затейник…

Ели выговаривая слова и, пытаясь отдышаться, проговорил Клод.

— Ну что, фигурист, забирай рюкзак, снимай коньки и пойдём, Вилар укажет нам дорогу до ближайшего поселения.

Отряхиваясь от снега, произнес Сальвадор.

— Друзья, зачем же мне снимать коньки, если вы можете последовать моему примеру и надеть их.

Разводя руками, ответил Шатильон.

— Дорогой мой, у нас нет времени на увеселительные катания, нам нужно добраться до теплого очага раньше, чем наступит ночь.

Наставительно разъяснил Сальвадор. Бернар, нахохлившись — то ли от холода, то ли от досады — крутанулся на месте и, обращаясь к пилоту, спросил:

— Дружище Клод, напомни, пожалуйста, этому беспамятному мистеру - он кивнул на физика - в какую сторону нам предстоит двигаться?

Пожавший плечами Вилар повторил свой жест, недвусмысленно определяющий маршрут наших путешественников, как раз лежащий параллельно заснеженной реке.

— Ну вот!

Торжествуя, произнес француз.

— Раз нам все равно придётся двигаться в сторону гор, то зачем отказываться от увлекательной поездки по замерзшей реке? Мои быстроходные сапожки намного резвее домчат нас до нужного места.

С победным видом закончил фразу Шатильон, двигая коньками взад-вперёд так, что на месте, где он стоял, образовывались две бороздки, прорезанные в толще льда.

— Каким-каким ты меня назвал?

Со злой обидой в голосе процедил Сальвадор.

Наш ученый всегда проявлял большое уважение ко всем людям, включая самого себя, и не терпел, чтобы на него клеветали. На самом деле Монтеро обладал очень завидной памятью.

— Значит, беспамятный, говоришь, ну что ж, я запомню это, несмотря на все твои предупреждения.

— Господа!

Прервал появляющуюся напряжённость Клод

— Не время пускаться в споры!

—И то верно

Все еще недовольным голосом присоединился Монтеро

— Так что давай, Бернар, обувайся, и пойдём.

Услышав это, Бернар, совершенно не желающий расставаться со своим замыслом, был готов все же пуститься в спор, но Клод его перебил.

— Дружище Сальвадор, а ведь наш юный фигурист в чем-то прав