— А вот… — начал Пчела. Все поглядели на него с надеждой, но он осёкся, хмурясь, и покачал головой.
Тут человек, сидевший в самом тёмном углу, оставил своё место да к ним подсел.
— Я кое-что услыхал, — говорит. — Видите ли, как складывается: вам помощь нужна, и мне помощь нужна. Я в царский терем вхож и вас проведу, только окажите мне услугу.
Сам-то, видно, не из простых — кафтан на нём расшитый, рубаха шелковая. В чёрных волосах ни сединки, лицо молодое, а глаза престранные: запали, как у старика. Всё же глядят живо, с блеском.
— О какой услуге просишь? — спрашивает Невзор, хмуря брови.
— В ином бы месте потолковать, — отвечает человек, а сам усмехается. — Здесь ни к чему вести такой разговор, услышат. Вот что: завтра, как стемнеет, приходите к старому мосту за мельницей, там и поговорим.
Сказал этак, поднялся и ушёл, только они его и видали.
— Вишь ты, — с досадой сказал Невзор, — небось уж всё Белополье знает, куда мы собрались. Как бы поутру сам царь не пожаловал! Явится да скажет: слыхал, вы…
— Ну, ну! — зашипел на него Пчела. — Язык-то прикуси! Будто и не шибко худо вышло. Что ж, пойдём, послушаем, что у него к нам за дело?
Тут они поспорили, потому как Добряк не спешил доверять невесть кому.
— Подведёт он нас под беду! — всё повторял он. — Чё за дела, о которых открыто не скажешь?
— И у нас, положим, такое дело, — возражал ему Пчела. — Пойдём да узнаем, чего он хотел. Отказаться-то всегда можно.
Спросили они у хозяина, ведом ли ему гость, сидевший за их столом, но тот лишь пожал плечами.
— Дивно, — пробормотал Дарко, пощипывая жидкую бородёнку. — Ежели тот человек не соврал и взаправду к царю вхож, так он, значит, состоит у него на службе. Нешто бы такого здесь не знали?
Поразмыслив, решили всё же идти. Их-то шестеро, а тот человек один — встретиться да выслушать будто и не страшно.
Пока мужики говорили да спорили, Завид молчал. Неловко ему: им-то птица не нужна, всё за-ради него одного. Вот умом пораскинут и поймут, что впутываться не хотят. Ещё ведь и сразу всё не так пошло.
Молчит, губы кусает и кисти своего пояса в ладони сжимает. Пояс тот Умила шила-вышивала, сама повязала, да с приговором, с добрым словом. Тронешь, и будто силы прибывает.
Дождался Завид, пока мужики примолкнут, откашлялся, да и говорит:
— Езжайте домой, а я уж сам управлюсь. Сам к тому человеку пойду, не то и придумаю, как наняться к царю. Я, было дело…
Хотел он сказать о том, как Тихомиру, царёву побратиму, жизнь спас. Если примыслит, как подойти, может, и через Тихомира узнает о птице. Да хоть к нему на работу наймётся, а там, слово за слово, всё и выпытает. Отыщет способ выкрасть птицу-жар, сам управится.
Хотел сказать, да сомнения взяли. Поди ещё узнай, обрадуются ли мужики. Может, скажут, напрасно его пожалел, царского-то советника, а может, станут пенять, что зря им головы морочил, ведь без их помощи мог обойтись.
— Я сам эту птицу добуду, — сказал тогда Завид. — А ежели что, сам и отвечу.
— Ишь, каков гордец! — говорит ему на это Дарко. — Уж дело заделано, надо доделывать. Вместе взялись, значит, вместе и закончим.
— Верно, — говорит и Пчела, — неча нос драть! Тебе-то, положим, одна птица надобна, а мы себе что иное найдём. Небось дураками будем, ежели в терем-то проберёмся да выйдем с пустыми руками!
Тут ему насовали локтей под рёбра — нашёл о чём толковать посередь корчмы! Хоть и таятся, шепчутся, да их уже один человек услыхал. За такие речи могут и к ответу призвать, вот и попадут они тогда на царский двор, да не так, как думали-гадали.
Пошли они спать. Место им отвели где поплоше: в хлеву на сене. От сена дух сладкий, от сруба сосной пахнет, внизу свинки возятся, от них тоже дух. Темно, тесно да тепло, уж сон подступает.
— А ведь это мы чёрта видели, — сказал вдруг Пчела. — Как есть чёрт к нам подсел! У него-то глаза черны да этак глядят, будто он сотню лет прожил. Кафтан-то на ём богатый, сам и к царю, говорит, пробраться может. Ежели б он человеком был, нешто ему бы нужна была наша помощь? Небось на любое дело, какое ни есть, своих работников мог послать…
— Ты уж молчи, — проворчал Невзор.
— Да чёрт, чёрт! — не унимается Пчела. — Вот поглядите, что у него за дело будет. Это он вокруг пальца нас решил обвести, наши души сгубить, для того заманивает. На ноги, на ноги надо было глядеть: небось копыта!
— Да уймись, чё верещишь! — прикрикнул тут Добряк. — Завтра ввечеру и поглядишь, а ныне дай уснуть.
Пчела умолк и скоро засвистел носом, а Завиду всё не спалось. Он слышал, что и остальные покряхтывают да ворочаются.
— Вот будто чёрт ещё, — проворчал Дарко. — Значит, придётся нам быть похитрее чёрта!
Пришёл хмурый день и до того долго тянулся, что мужики мало не на стену лезли. В своём дому проще: работой себя займёшь, время и пройдёт. А гостю что делать?
Сидели да слушали чужие разговоры, да на двор ходили поглядеть, не вечереет ли, уж и тропу протоптали. Дарко ещё с корчмарём толковал. Тот его помнил и теперь расспросил о волке. Любопытно ему стало, куда зверь делся.
Дарко повторил тот же рассказ: мол, у Синь-озера продал, увезли волка в заморские земли. Шибко хороша была цена, не отказаться.
Корчмарь в лице переменился да попенял:
— Как же ты мог его продать чужим людям? Я ведь видел, то был не просто зверь — другом он тебе был, с полуслова понимал да всё этак глядел, будто верный пёс. Эх ты, друга продал!
Рассердился даже, губы поджал, рукой махнул — ступай, мол, с глаз долой. И ведь нельзя сознаться, что волк-то этот — вон он, тут же сидит, мочёные яблоки ест и посмеивается. О прежнем звере только и напоминает, что волосы чёрные, такие же цветом, как была волчья шуба, да глаза чуть раскосые, хитрые.
Темноты дожидаться не стали, загодя пошли к мельнице. Старый мост, о котором толковал им тот человек, давно обрушился, от него осталась лишь малая часть шага в четыре, да и та потихоньку осыпалась в воду. Серые камни обросли мхом; мох проржавел. Вишня, невесть как забредшая сюда, раскололась от собственной тяжести и высилась над обломком моста лишь одной накренившейся и иссохшей половиной.
Верно, когда-то здесь было чудо как хорошо, и вишня цвела, роняя лепестки в быструю воду. Кто-то врыл и лавку, да не простую, резную, с навесом, только она уж давно затрухлявела и изломалась, а от навеса остались лишь столбики.
Ночью дождило, и земля до самого вечера так и не просохла. Холодно, грязно, ветер с реки налетает, будто мокрым полотенцем хлещет. Пришли они на место, ждут, от ветра ёжатся, все в разные стороны глядят, а как тот человек подошёл, и не заметили. Вот будто никого не было, а вот подходит.
Видит он, все на его сапоги уставились, и сам поглядел. Сапоги-то добрые, не копыта, и всё же, видно, по земле ступал, испачкал. Выходит, что будто и не чёрт.
Пчела его ещё обошёл кругом.
— Что это ты меня оглядываешь? — спрашивает человек.
— Хочу себе такой кафтан, — отвечает Пчела, — да гляжу, надобна ли в нём прореха для хвоста.
— Что же, у тебя есть хвост?
— Ты нам голову-то не дури! Отвечай, кто ты есть таков и что у тебя за дело.
Рассмеялся тут человек, да этак по-доброму.
— Неужто боитесь меня? — спрашивает. — Что вы себе выдумали? Вас-то сколько, а я один!
— Ты или дело излагай, или мы уйдём, — говорит Невзор. — Ежели думаешь нас тут до полночи продержать, так не выйдет.
Оглядел их человек с понятливой улыбкой. Головой кивает, будто уже всё про каждого знает.
— Научу, — говорит, — как в царский терем пройти, всем, кто ни встретится, глаза отвести. Что бы ни задумали, всё удастся, не попадётесь. Этого ведь хотели?
— Хотели, да небось цена-то высока? — спрашивает Невзор.
— Это уж вам решать. Одно скажу: согласитесь — доброе дело сделаете.
Примолк он тут, покачал головой этак задумчиво, поглядел на огни Белополья и сказал:
— Слухи недобрые ходят, да не зря. Нечисть и вовсе страх потеряла, расходилась, добрых людей пугает, губит. Всё это неспроста. Я вам тайну открою: здесь, в Белополье, живёт лихарка, ведьма силы немалой, от неё это зло и пошло. Ежели ведьму не извести, ждёт нас беда неминучая! Хочет она заморских послов загубить, да так, чтобы царя Бориса в том винили.
