Сидят они в сарае при свете лучины, чтобы никто не увидел. Завиду ученье легко даётся, уж так он старается. Горазд уйдёт, а волк зубами чурочки перетаскивает, слова из них выкладывает, да всё выходит одно: «Умила».

После лапой ударит, чурочки смешает, не то ещё заметят да посмеются. Из волка, скажут, какой жених? Он и человек-то не шибко толковый, никакое дело ему не давалось; к разбойникам подался, и там счастья не добыл. Да Умила что-то в нём разглядела, отчего-то он ей люб. Нельзя, чтобы она с ним горе мыкала, да Добряк её такому и не отдаст. Значит, учиться надобно.

И мужики отчего-то к нему прикипели, бьются, помочь хотят. Разве можно, чтобы их труды прошли даром? Выйдет из него прок, так и им радость.

Когда ничего не вышло ни с волхвом, ни с золотою рыбой, мужики крепко задумались. Ни травницы, ни бабки-шептухи, каких удалось сыскать, за это дело не брались. Вот будто бы и осталась одна птица-жар.

— Да как мы её у царя отымем? — почесал в затылке Ёрш.

— Так можно и не у царя, — сказал на это Пчела. — Надобно взять первое яйцо из первой кладки чёрной курицы, да на печи его девять дён высиживать, вот и высидишь птицу-жар.

— Да уж будто? Вовсе я в этакое не верю! — возразил Невзор. — Тогда бы птицы-жар в наших краях и не переводились.

— Дело-то простое, лёгкое, да и самая пора! — взялся его уговаривать Пчела. — Летом цыплята вывелись, теперь подросли, и ежели взять такую курочку да подкормить, скоро и нестись начнёт.

Упрашивал, упрашивал, да и упросил. Пошли они по соседям, у одной вдовицы сыскали курочку, выменяли на получетверик гороха, впридачу ещё двух добрых несушек дали. Хозяйке та чёрная курица и не нужна, и не придумает, что с нею делать можно, да видит, другим нужна, тут её и жадность взяла. Уж как торговался Невзор, а меньше отдать не вышло.

— Знать ничего не знаю, ведать не ведаю, — сложив руки на груди, всё повторяла вдовица. — Чёрные куры для чёрных дел надобны — ты, видать, что дурное удумал! Надо бы шею ей свернуть, да в суп, покуда не дошло до беды.

Вздорная баба уже знала, что курица эта одна на всю деревню.

Помялся Невзор, помялся, да и отдал, что просили. Курицу Чернушкой назвали. Пылинке на неё лечь, мошке сесть не дают, берегут. Тут ей и сныть, и пшеница, и ключевая водица, и пропаренный овёс. Творога свежего дадут. Рыбы изловят — прочим головы кинут, этой мясцо потрошёное.

А бывшая-то хозяйка всё мимо двора похаживает да поглядывает, всё хочет понять, что Невзор затеял. Всё ей кажется, мало она попросила. В чужих-то руках ломоть велик.

— Заберу курицу, пожалуй, — говорит. — Сердцем я к ней прикипела, а ныне тоска взяла, жаль расставаться. Отдай!

— Иди подобру-поздорову, — отвечает ей Невзор. — Мы честно менялись.

Баба в крик:

— Ох, обманул ты меня, обманул, курица-то эта одна трёх несушек стоит! Ох, люди добрые, что ж это деется, обманули вдовицу, малых её детушек оставили голодными! Одно утешенье и было, что эта курочка, да плут её отнял!

Да так пристала, что отдал ей Невзор и третью несушку, не то была бы потеха сход за-ради курицы собирать. Поди ещё объясни, для чего ему нужна непременно чёрная, ведь и люди тоже о дурном подумают. Да и курицу-то в доме не запрёшь, а вдовица, ежели её не умаслить, ещё украдёт, чего доброго, а то и потравит — лихая баба, и привело же с нею связаться!

Ходили они за этой курицей, глаз с неё не спускали. Как-то поутру, когда лёгкий морозец землю схватил и выбелил травы, вбежал Пчела в дом. Сам улыбается, рот по уши растянул, в руке яйцо держит:

— Снесла!

Мокша тут же сидеть на печи вызвался. Невзор его побранил за леность — уж на всё пойдёт, лишь бы от работы отлынивать! — да больше сидеть никто не захотел. Делать тут нечего, посадили Мокшу на печь.

Ввечеру гости пришли. Утаить не вышло, пришлось поведать, что Мокша птицу-жар высиживает. Подивились люди.

— Ишь ты, — говорят, — чего только в свете не бывает! Что ж вы делать-то станете с этакою птицей?

— Царю продадим, — отвечает Невзор.

Слух, ясно, дошёл и до вдовицы. На другой же день прибежала она, кричит:

— Лиходей, обманщик! Сокрыл от меня, для чего тебе курица надобна! Как менялись мы, уговор только о курице был, значит, яйца-то мои — отдавай яйцо! Сама царю продам!

Насилу её выставили.

День за днём идёт. К Невзору в корчму люд валом валит: а ну как птица-жар проклюнется, хоть поглядеть на этакое чудо. Мокша уж все бока отлежал, охает.

— Не вертись! — покрикивает на него Пчела. — Раздавишь яйцо, всё дело загубишь.

Вот уже девять дней и ночей прошло. Народу в дом и во двор набилось — не продохнуть, почитай вся деревня от мала до велика тут и есть. Всем охота поглядеть на птицу.

— Будто бы рано ещё? — тревожится Дарко.

— Самая пора, — говорит Пчела.

Вдовица тут же мечется, кричит:

— Моя, моя птица! Обиды не спущу, до самого царя дойду, пущай он рассудит!

Взял Невзор яйцо, на стол положил, на железный поднос, чтобы дерево от жара не занялось. На яйце трещинки виднеются, само гладкое да поблёскивает. Пчела светец поднёс, лучину поправил — ишь ты, скорлупа будто светится, а внутри темнеется что-то. Не иначе как птица-жар!

— Бей, разбивай! — подначивают люди.

— Двери-то притворите! — сердито говорит Невзор. — Не то порхнёт, только её и видали. Небось махонькая, не уловишь…

Клетку уж приготовили. Дарко натянул рукавицы, готовится птицу хватать. Невзор деревянную ложку взял, да стук по яйцу!

Тут вдовица людей растолкала да яйцо и ухватила.

— Моя птица! — кричит, к груди прижимает.

Лопнуло яйцо, да как пошёл по всей избе смрадный дух! Народ вон повалил, носы зажав. А кто во дворе ждать остался, те ничего не понимают, в дом заглянуть хотят. Такая давка и толкотня в дверях приключилась!

— Да что там, дай поглядеть!.. — кричат. — Протухло оно, протухло!.. Да где птица-то?..

Вдовица стоит, растопырив руки, одёжа измазана, все её сторонятся. Мокшу на печи забыли, он кое-как слез, да ноги отлежал, там и повалился. Ползёт, вопит:

— Ужо не бросайте меня!

От одного тухлого яйца, говорят, семеро мужиков бежало, а от этого — вся деревня. Вот каково яйцо!

Завид в сарае хоронился и сам не видал, только крики слыхал, да ему Дарко после рассказал. Люд разошёлся; ушла наконец и вдовица, которая сочла, что её нарочно выставили на смех, и требовала от Невзора за то ответа.

Собрались мужики в сарае, потому как в дом было не войти. Сидят на соломе, поджавши ноги, досадуют. Мокша всё потирает спину да колени.

— Я ведь сразу сказал, дурная затея, — говорит Невзор.

— Затея-то хороша, да яйцо небось не первое! — возразил Дарко. — Недоглядели мы.

— Што же, только и оштаётся, што к царю идти? — вздохнул тут Горазд.

Судили они, рядили да порешили: пойдут к царю, только прежде дождутся, покуда Завид человеческий облик вернёт. Лишние руки-то не помешают.

— А вот я ещё что слыхал, — говорит Дарко. — Будто бы кто палец колдуна добудет, тот, значит, любые запоры им отомкнёт, все засовки да замки ему нипочём.

— И я о том слыхивал, — поддакнул ему Пчела. — Вот бы нам этакий палец, как в царский терем пробираться станем! Где, говорите, схоронен колдун-то?

— Ишь чего удумали! — осердился Невзор. — Вишь, слыхивали они! О птице из яйца не вы ли слыхали? Дом скрести будете, пока и духа не останется, не то люди ко мне ходить перестанут. Да о пальце думать не смейте!

На другой день, как ещё не развиднелось, они и поехали в Каменные Маковки за тем пальцем. Добряка с собою взяли, а Мокша дома остался, на хозяйстве. Сказал, у него ещё ноги ходят плоховато оттого, что на печи их отлежал.

— Завсегда ты трясёшься, как лист на осине, — проворчал Дарко. — Что же, и оставайся.

Завида тоже оставили, да он не утерпел, из дома ускользнул и по дороге следом понёсся. Земля уж лапы холодит, травы заиндевели, тёплое дыхание летит из носа паром, над рекою белый туман. Уж не смеются, не верещат лозники в ракитовых кустах — холодно им, спать ушли. Да и лист редеет, желтеет. Днями ещё тепло, а ввечеру морозец, и солнце всё слабее, всё позже согревает землю. Того гляди, выпадет первый снег.