— Мы теперь должны говорить по твоему приказу? — гордо вскинула голову Анориэль, не повышая, впрочем, голоса.

— Я не прошу подчиняться мне. Я лишь хочу узнать правду, — сохраняя дружелюбный тон, ответила Эмили.

— Какую правду? — с горечью проговорила эльфийка. — Какая разница, как мы попали в этот ужасный мир, если итог одинаков? Нас поймал демон в человеческом облике, и делает с нами все, что заблагорассудится. Конец скрижали. Точка.

Эмили умело скрыла свое разочарование и перевела взгляд на мускулистую девушку с розовыми волосами:

— А ты мне что скажешь?

— Скажу, что нужно убить этого выродка! — рявкнула культуристка, даже не пытаясь понизить голос. — Я, эмиссар Брумхильда Ринддоттир, и моя родина учила меня всегда и везде противостоять угнетению и абьюзу!

При отсутствии конвоя она попыталась схватить футуристический автомат, что висел на одной из стен, но не тут-то было. Вспыхнул защитный контур, воительница отлетела от стены и приземлилась на пол.

— Не ломайте там мое имущество, пожалуйста! — раздался откуда-то издалека голос Яна. — Уйми их как-нибудь пташка, даже моему ангельскому терпению есть предел!

Опомнившись, Эмили попыталась как-то остановить Брумхильду, которая стала крушить все вокруг, в поисках чего-либо, что сгодилось бы как оружие, но проще мыши остановить слона.

Анориэль с безразличным видом стоящая у стены не только не помогала, но и демотивировала заодно.

А ведь она просто хотела поговорить!

Мозг закипал, и не выдержав, Эмили громко выкрикнула:

— Довольно! Хватит!

В комнате повисла звенящая тишина.

Эмили осела на кровать обхватив дрожащими руками свою голову. Она была на грани и готова в любой момент сорваться. К такому жизнь ее явно не готовила.

— Довольно... — тихо повторила Эмили дрожащим голосом. — Не могу. Больше не могу.

Брумхильда перестала проверять барьер на прочность, присела рядом с Эмили и с неожиданной для нее теплотой обняла за плечи:

— Прости меня, сестра. Я не хотела навлечь на тебя беду. Нам нужно держаться вместе в этом чужом и ужасном мире. Я верю, знамя фемократии однажды взовьется и над этим местом, и ни этот урод, и никакой другой больше не сможет тебя мучить.

Минут пять девушка просто молча сидела в ее медвежьих объятиях, пытаясь унять дрожь в теле. Когда это все же удалось Эмили подняла уставшие глаза и сказала:

— Возвращайтесь в свои комнаты. Больше вас не будут мучать. Я хочу побыть одна.

Она встала на ноги, распрямила плечи, гордо вскинула голову и улыбнулась, словно приступа паники и вовсе не было.

Брумхильда ободряюще похлопала ее по плечу — Эммили чуть не упала — и взяв Анориэль за руку, как маленького ребенка, вышла.

Оставшись наедине с самой собой Роуз медленно выдохнула, а после принялась за уборку устроенного бардака.

Вернулся Ян. Прошествовал мимо нее и плюхнулся на кровать. Язвительно бросил:

— Спасибо, что мою любимую вазу не грохнули.

Тщательно осмотрел место происшествия и добавил:

— Я с самого начала знал, что это плохая идея. Но пошел у тебя на поводу, потому что, кроме вазы, конечно, ничем не рискую. Только вот зачем они тебе? Думаешь, добротой ты их разговоришь? Я пытался, ты знаешь, что я могу быть очень добр. Или, может быть, ты набираешь союзников? Так вот в этом случае они — плохие союзники. Остроухая немедленно вляпается в какую-нибудь историю, а громила... она даже могла бы стать лидером женского сопротивления. Ненадолго. А потом их бы всех посадили в Тауэр, потому как давно бельмо на глазу короны, но пока ведут себя тихо — удобны, как иллюзия оппозиции. Да и против кого ты собралась воевать? Неужели, против меня? Я тебе не по зубам, милая пташка. Пока нет.

— Не называй меня так. У меня есть имя, — кратко отозвалась девушка, сгребая в кучу битую посуду куском разломанного при падении Брумхильды стола. — Или как ты меня записал? “Образец” или “пришелец”?

— Ах прости меня, Эмили, — ядовито ухмыльнулся Ян. — Как я и думал, эта розовая на всех женщин плохо влияет. Мы заключили сделку — ты развлекаешь меня, а я — тебя, а заодно ищу способ вернуть тебя в твой мир. Вчера все было хорошо! Но я на кой-то черт вспомнил про пункт номер два и показал тебе Анориэль. И знаешь, то что сейчас происходит — в первую очередь с тобой — это нихрена не весело. Может, еще в Хогвартс предложишь наведаться? Приставить нож к горлу ректора и спросить, где третья девчонка?

— Вот оно в чем дело, — не менее выразительно прошипела Эмили, оборачиваясь. — Я не слишком благодарно отнеслась к твоему жесту великодушия и совсем забыла изображать из себя тонну веселья. Ах простите меня, господин Ян!

У тут же прикусила язык, вспомнив, чем может закончится ссора с этим человеком.

Поэтому она подошла к кровати, присела на краешек и, чуть улыбнувшись, осторожно погладила его по руке:

— Я просто живая и не способна быстро менять настроение как по щелчку. Ты злишься на меня?

Ян лениво изменил положение лежа на положение сидя, похлопал ее по плечу и сказал с нотками искреннего участия:

— Живая, говоришь? Ясно. Наверное, это значит, что иногда тебя мучают такие ужасные вещи, как жалость, чувство вины, сострадание, вера в справедливый мир? Я понимаю. Я правда понимаю — сам когда-то был таким. В далеком детстве. Но мое доверие растоптали, над моей искренностью посмеялись, и никому, совсем никому не было до меня никакого дела. Это ведь так забавно, правда: пообещать малышу конфетку за простое поручение, а потом поколотить, если он все-такие его выполнит? Спустить собаку — пусть побегает, сверкая босыми пятками и заливаясь слезами. Задавить едва не насмерть своей тяжелой повозкой — тоже отличный вариант. И знаешь, тогда, когда мне было особенно больно и страшно, я понял, что доверие — это ложь. Сострадание — это ложь. Не на кого надеяться. Никто не придет мне помочь. В целом мире у меня есть лишь я сам. И я ничего этому миру не должен. Понять это — и есть то самое совершенство, к которому стремятся мудрецы.

Ян наклонился к уху Эмили и вкрадчиво, такие интонации обычно приписывают змею-искусителю, прошептал:

— У меня получилось достичь совершенства. И я могу помочь тебе сделать то же самое. Если захочешь.

Все-таки он сумасшедший. Ну не может человек в здравом уме на полном серьезе говорить такие ужасные вещи! Но живое воображение Эмили в красках нарисовало ей картины одиноко детства без родных, без друзей, и ее сердце наполнилось сочувствием и болью. Девушка обняла его, крепко прижала к себе и тихо ответила:

— Но если я это сделаю, то потеряю себя. Я такая, какая я есть. Настоящая. Мне казалось, именно это тебя во мне и привлекает. Но как насчет тебя? Быть может, это я сумею тебе помочь — зажечь в твоём сердце давно забытые чувства?

Ян рассмеялся тихим безумным смехом:

— Бойся таких слов, милая Эмили. И не предлагай мне ничего подобного — никогда. То, что погребено не должно быть раскопано, и этот путь ведет к неминуемой смерти. Я не хочу, чтобы с тобой приключилась беда, поэтому и предупреждаю — первый и последний раз: ни-ко-гда не предлагай мне ничего подобного. Ты спрашиваешь, какой я на самом деле? Так вот, я презираю тех, кто смотрит на меня со страхом, и убиваю тех, кто смеет меня жалеть. И все жду того, кто посмотрит на меня и скажет: ты именно такой, каким должен быть, и меня это устраивает. Можешь ли ты посмотреть на меня именно так?

Если девушка и собиралась ответить, Ян не дал ей такой возможности, зажав рот кончиками пальцев:

— Не отвечай. Не говори этого вслух. Я прочитаю по глазам — когда придет время. Или нет. Тогда давай просто и дальше выполнять наш договор — так будет лучше для нас обоих.

— Хорошо, хорошо, — поспешно отозвалась Эмили, едва вернула способность говорить — этот разговор оказался для нее слишком тяжелым. Она ласково погладила Яна по спине: — Тебе нужно расслабиться. Но без опиума. Знаешь, как я обычно расслаблялась в своем мире? Горячая ванна с мягкой пеной, аромат благовоний, зажженные свечи. А после — расслабляющий массаж. Что ты об этом думаешь?