Зачаровав смертную, велела под страхом смерти разыскать леди Ленору и передать ей послание лично, удостоверившись, что герцогиня прочитает его на месте.

Далия поклонилась и скрылась за дверями спальни, а на Николь обрушилась свинцовая усталость. Внушение тянуло силы, а она не сумела восстановить их до конца.

Вспомнив о бесчувственной Весене, вампиресса прокляла Дракард, Полночную империю и Рубарис вместе взятые и выволокла служанку из остывшей воды, потратив последнюю энергию.

Девочку пришлось оставить на полу в ванной, а своё тело вампиресса с трудом дотащила до постели и уронила лицом в подушки. Наволочки хранили запах ненавистного жениха, а потому к проклятию добавился весь род де Эвилей до десятого колена.

Чтоб их всех побрал рассвет!

Если бы я разделял хоть одну из религий старого мира, то мой личный ад выглядел бы примерно так: затхлое подземелье, освещаемое огарками тающих свечей, истерзанное тело на грани между жизнью и смертью, приглушённый стук капель крови о каменный пол, сменившийся далёкими криками ярости и отчаяния.

Криками женщины, которую я любил и которой не мог помочь.

Снова.

После ухода герцога-садиста, на плечи навалилась такая слабость, что хотелось одного — забыться и не испытывать мучительную боль, выжигавшую плоть дотла.

К несчастью, выяснилось, что мой внутренний зверь тоже тот ещё садист: с завидным упрямством он держал меня в сознании и не позволял сорваться в спасительную бездну, чтобы страдания прекратились.

Без разницы, в какую сторону качнётся чаша весов.

Сначала я думал, что истинную суть, как и меня, триггерит голос Николь. Стоило прикрыть глаза, и живое воображение дорисовывало картины, от которых у меня все волоски на теле вставали дыбом.

Я потерял столько крови, что, как бы сердце ни рвалось к возлюбленной, я не мог пошевелить и пальцем, я не отключился-то лишь благодаря истинной сути.

Потом понял: я на грани летаргии.

Если вырублюсь, могу больше никогда не проснуться.

И я поднимал веки, словно налившиеся свинцом, и наблюдал за сумбурной пляской теней в расплывчатых и меркнущих кругах света, против воли вслушивался в то, как изверг-аристократ забавлялся с моей вампирессой и мечтал об освобождении.

Наиболее очевидным вариантом виделась смерть.

Неужели это и есть конец моей истории?

Неужели я и правда сгнию заживо в подземных темницах особняка де Эвилей на радость блондинистому герцогу?

Кто защитит мою любимую женщину от слетевшего с катушек насильника, особенно когда тот станет императором и завладеет безграничной властью?

Зверь шевельнулся в груди, но он тоже ослабел до крайности.

Все оставшиеся ресурсы уходили на поддержание сколько-нибудь ясного сознания. Каждый новый вдох давался с бо́льшим трудом. Перед глазами темнело и преодолевать темноту становилось сложнее. Худшая ночь за обе мои жизни.

Даже когда не стало Лары, я не чувствовал себя так паршиво.

Я знал, что сделал для неё всё, что мог. Знал, что она не одна, держал за руку, когда тонкие пальчики дрогнули в последний раз. Но Николь осталась один на один с настоящим монстром в чужом мире, в чужом доме, в чужой постели.

Как я мог допустить подобное?..

«Надо было довериться тебе, — признался зверю, ощутив в ответ не рык, а так, слабую вибрацию в солнечном сплетении. — Ещё на дуэли. Раскрыться второй половине себя и растерзать ублюдка без условностей и правил. Тогда мы не оказались бы здесь. Всё этот глупый, человеческий страх…»

Мысль оборвалась на середине, я облизнул пересохшие губы. Жажда терзала наравне с серебром.

Огоньки свечей двоились перед глазами, голова кружилась, но сильнее пугало, что я терял связь с истинной сутью. Она затихала, таяла. Ресницы опустились, голова склонилась к ключицам, но я в отчаянии цеплялся за жизнь.

Когда за дверью раздались лёгкие торопливые шаги, и она с отвратительным скрежетом отворилась, я решил, что впал в летаргию и вижу предсмертный сон.

Сюрреализм происходящего моей версии полностью соответствовал, поскольку на пороге пыточного зала появился лохматый и бледный Элиот в компании — вот тут мне захотелось заржать в голос — великолепной и собранной герцогини де Лонтельи.

— Милорд, вы живы?

Паренёк бросился ко мне, поскользнулся на луже крови, шлёпнулся в неё, вскочил весь перемазанный алым и, будто не заметив, приподнял мою голову, напряженно всматриваясь в лицо.

В тот миг даже я обалдел от своего воображения и детальности снов, которые в обычные дни не запоминал.

— Тише, мальчик, — велела леди Ленора, озираясь и прикрыв за ними дверь.

Пробирающий до мозга костей лязг иглой вонзился в голову, заставив поморщиться. Вампиресса приблизилась, приподняв подол.

— Эли… от, — выдохнул, насилу вспомнив имя слуги.

— Госпожа, умоляю! — начал тот, но герцогиня остановила его коротким властным жестом.

— Граф Маркус Кросс, если я освобожу вас от оков и выпущу из темницы, даёте ли вы слово, что заберёте с собой маркизу Бертье и я впредь не увижу её в Дракарде? — спросила миледи, вытащив из-под полы распашного платья внушительную связку ключей.

Это точно сон, такого быть не может!

— Обещаю, — выговорил, с трудом разлепив губы, и поднял голову, чтобы посмотреть в лицо воображаемой спасительницы.

В чёрных, как ночь, глазах герцогини отразились два ярких синих огонька, и женщина отпрянула, позабыв о стати, наступив дорогущей туфелькой в кровь и запачкав платье.

— Потомок первородных… — прошептала она, раскрыв рот и попятившись. Выглядела миледи, словно увидела призрака, которым я и так очень скоро стану. — Это невозможно! Они истребили друг друга много веков назад!

— Ключи, ваша тёмность, — напомнил напряжённый Элиот, очевидно, не разделяя замешательства герцогини де Лонтельи.

Как во сне — хотя почему как? — бессмертная протянула слуге связку, держа за нужный ключ, всё ещё не отрывая взора от моих глаз.

Впервые я радовался тому, что они светятся, поскольку не чувствовал в себе истинную суть, но без неё изменение цвета радужек не представлялось возможным.

Слуга с осторожностью раскрыл один браслет, за ним второй, и я бесславно рухнул на него, повалив тоненького паренька на перепачканные кровью полы.

Леди Ленора успела отпрянуть, подобрав юбки, и бросилась к двери, но, взявшись за ручку, обернулась. Её лицо показалось мне по-детски испуганным, как если бы она до сих пор не могла поверить своим глазам. Понимая, что хоть момент и не подходящий, другой возможности не будет, я кое-как приподнялся на руках.

— Почему вы так поступаете, герцогиня? — спросил непослушным языком.

Мой голос вывел женщину из оцепенения. Она моргнула и отвернулась.

— В память о Бернарде, — произнесла очень тихо и очень глубоко, когда я уже перестал надеяться на ответ, после чего вышла, оставив дверь приоткрытой.

— Элиот…

— Я понимаю, милорд, — кивнул слуга, смягчивший падение, и, высвободив ладонь из-под моего тела, оттянул ворот рубашки, обнажая шею.

— Прости меня, — зажмурился от удовольствия, когда клыки вошли в тёплую плоть, и кровь хлынула в рот. Друг дёрнулся и обмяк.

Я не мог смягчить боль внушением, но мог, по крайней мере, контролировать себя и не торопиться тянуть из него силы, чтобы Элиот не пострадал.

Алая жидкость пьянила, как сама жизнь, слабость, сонливость и боль начали отступать, а с ними проясняться разум. Не могу поверить, но это не сон. Меня правда освободила герцогиня де Лонтельи — тётя худшего чудовища в Дракарде.

Может, в том и причина?

— Я вернусь за тобой, друг, — пообещал Элиоту, бережно опустив его плечи и голову на холодный камень. Увы, слуга уже не слышал меня, а я не мог ему помочь.

Поднявшись на неверных ногах, я утратил равновесие и опёрся ладонью о стену, чтобы не упасть.

Чувствовал себя, как зомби в классическом представлении кинематографа — очень неловким и очень неповоротливым. Уж не знаю, сколько времени я провисел на руках, но тело окаменело и мышцы отказывались подчиняться.