Шаманка тут же стала провожать Асю.

— Ты иди. Иди домой. И выброси свои гениальные мысли.

— Ну, пожалуйста, — заканючила Ася, искоса поглядывая на кошку.

— Не кричи, — перебила шаманка. — Тоже мне, нашла трагедию. При малейшей занозе с ума сходят. Понимаешь, мне неинтересно отвлекаться на мелочи.

— А Вере вы помогли? Почему всем помогаете, а мне нет⁈

— Нет у тебя проблем.

«Нехило!» — подбросило Асю от несправедливости. Как нет проблем? Да весь мир против.

— Да…да…да… — Ася забуксовала, пытаясь выстроить цепочку обид.

— Не хочешь по-хорошему, тогда ищи свой стержень, свое дерево. Только не липу какую-нибудь, а такой крепкий, железобетонный ствол. Чтобы можно было на нем укрепиться, укрыться в непогоду. Открой сердце для любви. На крайний случай, подбери на улице котика. В таких брошенках бывает больше человечности. С ними хоть поговорить можно.

— Не понимаю, о чем вы.

— Хочешь, провожу домой?

— Сама доберусь, — вспыхнула Ася и, уходя, со всей дури хлопнула дверью. Показалось мало, еще раз хлопнула. Мало! Надо так, чтобы рухнул дом. И тут Ася совсем взбесилась, стала пинать, орать «ненавижу». В конце концов сбежала по лестнице вниз, выскочила на улицу. Когда за спиной со страшным грохотом захлопнулась подъездная дверь, Ася вздрогнула и поняла, что не надо было истерить на шаманку, не надо было срываться на ее дверь, но Асе все уже осточертело, особенно взбесило спокойствие шаманки и кота, ни тени страха и упрека, в глазах только вселенское всепрощение, ошалелое понимание момента. По правде говоря, Ася и сама не врубилась, что на нее нашло. Накопилось? Забродило, заколобродило так, что сорвало крышку, как у фляги с бражкой. Ужасно глупо и стыдно. Надо вернуться, попросить прощения. Но разве можно прощать тех, которые сами напрашиваются на скандал? На месте шаманки Ася ни за что бы ее не простила.

Когда мать зашла на кухню, Ася ела рисовую кашу с молоком.

— Тебе звонил мальчик.

Ася подавилась, закашлялась.

— К-кто?

Мать больно постучала по спине, понятно, не для того чтобы протолкнуть кашу, а получить удовольствие от «избиения младенца».

— Шило-к.

— Шилков?

— Кажись… просил перезвонить.

На часах полдевятого, для звонка вроде не поздно, а вдруг он гуляет со своей Светличной. Асю в ней раздражала любая мелочь, в топку ненависти шли ее узкие лодыжки, широкие икры. В старости она точно превратится в их класснуху с подтёками помады на губах и будет преподавать русский язык. Помада будет на передних зубах, в складках морщин, на подбородке. Ася все больше и больше начинала ненавидеть эту заносчивую девицу. Непонятно, как Шилков выцепил ее из четырнадцатой школы, как будто в нашей мало девчат, вон к примеру, Лена Леонтьева, спортсменка, активистка, влюблена в Шилкова с третьего класса. Хотя Леонтьевой до Светличной шлепать и шлепать! Задавака Светличная уже стала капитаном городского дискуссионного клуба. Про нее даже писали в местной газете «Уральский шахтер».

В общем, Ася позвонила, подошел сам Вовка, очень расстроился, когда услышал ее голос. Понятно, что ждал свою толстозадую ломаку. Прокашлялся, стал путано рассказывать про школьный конкурс «А ну-ка, парни!». Хуже ничего нельзя было придумать?

— Впервые слышу, — хмуро брякнула Ася в трубку.

— Так ты убежала в музыкалку.

— Не твое дело.

— Ты подумай над названием.

— Я тут при чем?

— Я всех прошу.

— А у вас варианты есть?

— «Петушки».

Ага, будете пасти своих курочек, ехидно подумала Ася.

— Ладно. Давай завтра поговорим в школе.

— Пока, — сразу согласился Шилков, и в трубке раздались гудки.

Мать подслушивала.

— Чего там?

— В школе будут «А ну-ка, парни!». Пацаны будут соревноваться в силе и мастерстве и победит Шилков, — зачем-то ляпнула Ася.

На прошлогоднем конкурсе она восторгалась всеми ребятами: — Ах, какие сильные, ах, какие умные, а в этом году что? Когда представила своих пацанов в спортивных шортах, протертых кедах, чуть не стошнило. Захотелось бежать к Вере выговориться, и уже потянулась к пальто и поняла, что бежать некуда. Можно, конечно, заставить себя пойти, но скорее всего Вера будет лежать на кровати лицом к стене, а то и вовсе уйдет на кухню. Хоть весь вечер просиди, не повернется, не вернется. С Верой, похоже, конец навсегда.

— А ты знаешь Ларису Коневу? — спросила мать и видно было, что это вопрос задан не просто так. — Говорят, в вашей школе учится.

— Да, в моем классе, — удивилась. — Тебе зачем?

— Сегодня ее мать заказала у нас пироги с яблоками и рыбой.

— На поминки что ли? — испугалась Ася за Коневу.

— Ага, на поминки своей молодости. — Расхохоталась мать. — Родила ваша Конева. Мальчика родила, три шестьсот.

— Как три шестьсот? — опупела Ася. Хотя, наверное, в такой ситуации надо спрашивать не об этом. Есть другие вопросы: как? где? почему? от кого? Но честно говоря, от неожиданности в голове случился бедлам. Ася схватилась за виски, пошла в свою комнату. Мать заторопилась следом.

— Чего ты убегаешь? Ты скажи мне, ты дружила с этой Коневой? Чего мне ждать? Тоже в подоле притащишь?

Но что за дурная привычка появилась у матери, все грехи вешать на Асю. Родила Конева, а виновата Ася.

— Все ты врешь, — обернулась Ася. — Мы еще утром с Ларисой разговаривали, она списывала у меня домашку по русскому. Чтобы родить, надо хотя бы быть беременной, ну там с животом… — и чем больше Ася приводила доводов, тем больше понимала, что мать скорее всего права. Конева всю осень проходила в пальто, физкультуру прогуливала, металлолом не сбирала и вообще у нее была куча поблажек и привилегий от учителей. Получается, учителя знали, а одноклассники нет, или знали все, кроме Аси? Осознавать это было невыносимо.

— Это другая Конева, — вдруг сообразила.

— Как другая? У вас что в школе две Ларисы Коневы?

— Одна.

— Вот и не спорь. Не удивлюсь, что ты со свои незрелым умом просто не заметила ее беременности.

Насчет незрелости жутко обидно, но мать права.

— Да у Коневой и парня не было. От кого она родила?

— От коммунистической партии, — съязвила мать и прикусила язык, поняла, что перештормила. — Вам Конева прямо все так и рассказала, с кем гуляла, с кем целовалась. Вот ведь доцеловалась, прости господи, шаромыжница.

Ася уселась за стол, открыла портфель, стала ждать, когда мать выйдет из комнаты. Но она не торопилась, ковырялась в шифоньере. Ася открыла дневник, в последнее время совсем его забросила, домашнее задание не записывала, расписание уроков помнила наизусть: завтра среда, значит история, математика, физ-ра — из-под кровати достала кеды, положила в портфель — к завтрашним урокам готова. Мать продолжала елозить по полкам, чего доброго, провозится весь вечер. И тут опять ужасно захотелось сбежать к Вере, поговорить про Коневу, узнать, не знала ли Вера раньше.

Оглянулась. Мать уже хотела вернуть ткань на полку, но, заметив Асин взгляд, вздрогнула, смутилась.

— Я тут подумала, у вас же скоро… а ну-ка там чего-то там пацаны, — замямлила, — ну вот тут тетя Мая прислала…

Эта ткань была подарком младшей сестра матери из Узбекистана. Обалденная, мягкая фактура в флоуроцветных цветах, с абстрактной фантазией по всему пурпурному фону. Мать не хило корежило от жадности, по сотому кругу повторяла движение спрятать-выдать. С трудом справилась, потребовала, чтобы Ася обязательно сшила платье с широким подолом. Чтобы кружила, а подол шел волнами, сама всю жизнь мечтала о таком. До Аси идея матери доходила с некоторым запозданием и слава богу, наверное, она бы лопнула от перенапряжения событий. Какой сегодня длинный и утомительный день.

— Тут пять метров, — положила мать отрез на стол. Завтра пойдешь в ателье. Хватит на широкую юбку, длинные рукава. Чтоб была на празднике королевишной.

На «королевишну» Ася улыбнулась. Господи, как хочется быть такой! Дворцовый зал. Музыка, вальс, кавалеры в эполетах!