— Завтра во дворце «Энергетик» состоится отчетно-перевыборная конференция Коксохимического завода.

Все недовольно вздохнули, загудели. Коксохим был подшефным предприятием школы. Естественный теплообмен: они деньги, школа — смену поколений, воспитание будущих коксоваров, строителей коммунизма. На конференциях школьники приветствовали победителей соцсоревнований, новаторов, изобретателей, стахановцев. Это, конечно, хорошо прогулять занятия, но мерзнуть в стылом ДК не хотелось. На дворе поздняя осень, а радоваться передовикам производства приходилось в платье, белых гольфах. Для согрева носились по коридорам, получали нагоняй от администрации, жались по углам, как пингвины на льдинах. Когда школьники в торжественный момент заполняли проходы между рядами кресел, то мелко дрожали, выглядели посиневшими, как дохлые курицы. Несчастные тупо улыбались, судорожно ожидали окончания бесконечных речей активистов. Под бой барабанов заносился флаг. Горластая девица долго с трибуны уверяла, какие они молодцы, и как они рады достижениям коксохима, что у комсомола и пионерии есть на кого равняться. Ася жутко не любила этих кривляк. Голоса звонкие, отточенные, под революцию заточенные. Сказать по правде, никогда не вникала в пафосную суть лозунгов, всегда казались одинаковыми, сделанными под копирку. Хоть бы одна рассказала с естественной интонацией, задушевным голосом. Непонятно, какого черта они буровят одно и то же. Тут же без вариантов: правительство учило любить партию, страну, родину. И Ася, конечно, любила.

Ася обернулась к Вале Бородулиной.

— Она не говорила, когда поедем в Пермь?

— Сама спроси. — фыркнула Бородулина.

Ася подняла руку.

— Чего тебе? — моментально отреагировала класснуха.

— Я про Пермь.

— У нас важный разговор, — сурово напомнила она.

— Но вы говорили про осенние каникулы.

— Пора уже научиться не отвлекать учителя по мелочам. Я говорила про Октябрьскую демонстрацию. И пора привыкнуть, что в канун «7 ноября» мы говорим только о ней.

«Я привыкла». — пожала плечами Ася. Сколько себя помнила, всегда с отцом ходила на демонстрации. В этот день он надевал лучший костюм с наградами. Праздничное нетерпение овладевало им загодя: зубным порошком начищались диски, проверялись крепления. Самой потасканной была медаль «За победу». Долгое время валялась хламом среди пуговиц и ниток. Для отца самой большой наградой было то, что он прошел-выжил, а медали — это сущие пустяки. С возрастом произошла переоценка ценностей. Все кропотливо собралось, отряхнулось, заняло почетное место на лацкане пиджака. Медаль «За победу» уже крепилась на обычную хозяйственную булавку, да и первоначальная муаровая лента была поменяна на полосатую шелковую. Специально с матерью искали что-то подобное, полгода таскались по магазинам, пока однажды в уцененке не приметили куртку, у которой подкладка была схожа с георгиевской лентой — полотно с оранжево-черными полосами. Голь на выдумки хитра, пошутила мать, и на радостях потратилась на куртку, велела Асе обновить медаль. Ася взялась с охотой. Чтобы в точности повторить обтяжку пятиугольной колодки, надо было разобраться с направлением, обхватом, защипами, заломами. Шелковая ткань скользила, теряла форму, благородно рассыпалась на нитки. Реально — взрыв мозга разобраться в этих дорожках. Искромсала подкладку вдоль и поперек, пока, не добилась результата. Зато получился шикиблеск. Правда, теперь лента отличалась качеством, блестела атласным шелком. Но все лучше, чем истлевшие лохмотья.

Отец долго стоял перед зеркалом, придирчиво оглядывал себя со всех сторон, требовал от Аси перевесить то одну, то другую медаль. Диски бликовали тусклым глянцем, пели мелким перезвоном. Там, на демонстрации под пальто, конечно, не будет видно, но перед трибуной отец неизменно расстегнёт пальто, и все увидят иконостас во всем его разнообразии. От мороза металл начинал звенеть по-особенному звонко, как в храме. К этому звуку примешивалось бесконечное затяжное «Ур-а-а-а!» — С трибуны приветствовали гараж, в котором работал отец. — Да, здравствует Губахинское Автотранспортное предприятие… Ур-а-а, товарищи… — У-р-а-а-а…!!! — За этот год Автотранспортное предприятие пополнилось на семь автобусов, три таксомотора, пять грузовых машин… Ур-а-а, товарищи… — У-р-а-а-а…!!! — Запущена механизированная мойка, заложено строительство производственного корпуса… Ур-а-а, товарищи!.. — У-р-а-а-а…!!! — За год предприятие перевезло сто тридцать четыре тысячи пассажира…– У-р-а-а-а…!!!

Символами праздника были красные банты, искусственные цветы. Вперед выдвигались знаменосцы. Каждая колонна несла транспаранты с лозунгами, портреты Маркса, Энгельса, Ленина, членами Политбюро КПСС.

Во время ожидания парада администрация гаража дарила детям воздушные шары, конфеты, а мужикам разливала портвейн. Кругом играла музыка, люди навеселе танцевали, закусывали портвейн хлебом. А потом разгоряченные демонстранты шли мимо трибун и клялись партии в своей любви и преданности. Ася держалась за руку отца, размахивала шариком, кричала «Ура!». А дома ждали пельмени.

— На демонстрации быть всем, — сказала класснуха и сурово глянула на Бородулину.

— Я была на первомайской, — моментально отреагировала она.

— Всегда есть прогульщики.

— Вы мне сказали, что я наконец-то пригуляла бедрами.

— Я не могла такого сказать!

— Это слышал Кропачев.

— Ну, блин, — приходя в себя от подставы, отреагировал парнишка с задней парты. — Не так все было, я сказал ягоди шевелицами.

— А это еще что? — поперхнулась класснуха.

— Шевели ягодицами, — перевел Кропачев и заодно перевел стрелки. — А на самом деле, когда едем в Пермь?

Вместо ответа класснуха встала, пошла к стене, где висела карта мира и пальцем ткнула куда-то в правый нижний угол.

— Вот тут находится Вьетнам. — При этом вид у нее был такой, будто она ужасно устала и ей все надоело. — Там погибают дети. Голодают. Собираем на помощь нашим братьям. Кто сколько может.

— Даю копейку. — откликнулись с левой парты.

Класснухе даже смотреть не надо, кто сказал, узнала этого сукина сына по голосу.

— Убирайся из класса. Завтра мать в школу. Воспитала ничтожество! Вы все наказаны. В Пермь едем на зимние каникулы. Достаем дневники, записываем: сбор на демонстрацию у школы в девять. Одеваемся тепло. На Вьетнам по рублю. Под роспись родителям. Собрание окончено. Все свободны.

Все стали расходиться. Ася долго ждала Веру, которая перешептывалась с Наташей Бердниковой.

— Вер, ты долго?

— Иду, — ответила она, но с места не тронулась.

— Слышь, Вер, я пошла. — Ася двинула к двери.

— Мурзина, — невинным голосом позвала класснуха и вдруг перехватила за руку. — Завтра на конференции ты на паре у знаменосцев.

— Почему я?

— Цени, что эта честь выпала тебе.

«Ценю».

— Эй вы, болтушки, — обратилась класснуха к Вере и Наташе, — давайте на выход, мне надо класс закрывать, — и добавила Асе — Ты там оденься понормальнее, без заплаток на штанах.

Ее замечание было ужасно, словно удар в солнечное сплетение. Она увидела, как хмыкнула Вера, как на полуслове замерла Наташа.

— Не пойду. — взбрыкнула Ася, стараясь сдержать дрожь на губах.

— Что ты сказала? — учительница даже руку к уху приставила, словно не слышала.

Ася почувствовала, как разболелся живот, будто чья-то рука затянула кишки в узел:

— У меня живот болит.

— Выпей таблетку. Быть к восьми.

Вера с Наташей пошли мимо. Асе это показалось странным. Кинулась догонять.

— Вы куда?

— Да так, — отмахнулась Вера, взяла Наташу под ручку. — Ты иди домой. Не жди нас.

«Нас!» Ладно бы сказала «меня», а то «нас», будто все решено, будто Асю вычеркнули, как слово паразит из сочинения. Нет, нет, Вера ошиблась, говоря «нас», успокаивала себя Ася, и это больше походило уже на попытку поставить заплатку у себя на душе.

Предположила, что Вера таким образом решила отомстить за вчерашний вечер, за то, что, не дождавшись ее со дня рождения, одна сорвалась домой. Поселок, в котором жила Бердникова, находился на другом конце города, толком не освещался. Одинокие, еще не перебитые лампочки, с трудом высвечивали заметенные снегом дорожки. Кругом только черная ночь, собачий вой. Ася вздрагивала от скрипа калитки, воя ветра и заодно негодовала от Веркиных капризов. В последнее время у нее появилась новая прихоть. Она стала любить, чтобы ее ждали. Похоже, Сергей ее разбаловал, караулил у дома столько, сколько требовалось Вере. Капец полный! Но Ася не влюбленный Сергей, зачем ей девичьи выкрутасы. После той свиной морды в сарае хотелось скорее сбежать домой. Вера тормозила, оттягивала уход — пошла подосвиданькаться и пропала. Ася ждала, гладила кролика по спине и раздражалась его покорностью: его щиплют, а он только дрожит и помалкивает. Прождала на кухне чуть ли не полчаса, а в комнате разгоралась новая игра в бутылочку. Сначала играли на фант — исполнение желаний, потом на поцелуй. Ася вообще не поняла прикола этой игры без пацанов. Когда бутылка указала на нее, Бородулина категорически отказалась целовать «эту вшивую вонючку». Ася в отчаянии на нее наорала, пожелала, чтобы в самом деле «появился настоящий черт, долго катал бы бородулинскую безмозглую голову, а потом сожрал до последнего зуба». — Она кипела подробностями и не могла успокоиться. Окончательно сломленная вечером, выскочила в холодную темноту. Повсюду стали мерещиться красные глаза, поросячьи морды. Взвинченность сразу сменилась страхом. Замерзшая и перепуганная, прибежала домой, долго не могла уснуть, в конце концов уснула.