Гора одеял на кровати зашевелилась. Ася высунула нос, зябко поежилась. Левый глаз мгновенно отозвался болью. Отвернулась к стене, натянула на голову одеяло. Оно немного погасило встревоженные голоса из кухни. Если ругаются, значит, брат Саша в гостях. Неосознанно мать продолжала его воспитывать, внушала чувство ошибки в выборе партнера. Теперь она была недовольна его второй женой. К ней уже другие претензии: русская, грубая, гордая. Саша парирует, мать манипулирует. И снова… И опять выяснение отношений. Обычное семейное утро.

«Что на это раз не поделили?» — подумала Ася и глянула на будильник. Стрелки часов уже перебежали ту ненавистную черту, после которой необходимо ломать утреннюю нежность, подниматься в суровую реальность.

На кухне голоса переросли в ругань. А вот это уже сигнал тревоги. Ася выползла из кровати, сорвала листок с календаря, и вновь юркнула в теплую постель. Немного, всего чуть-чуть, две секунды покоя и…и дверь распахнулась, и в комнату полководцем ступила мать.

— Хватит дрыхнуть, сбегай за хлебом!

Ася тяжело вздохнула, хорошо, что она под одеялом и ничего не слышит.

— Чего вздыхаешь. Думаешь, не вижу. Быстро!

Быстро оделась, выскочила на улицу. Купила хлеб только в третьем магазине.

— Тебя только за смертью посылать, — не глядя на дочь, буркнула мать, ушла в ванную, где гремела стиральная машина.

Ася намазала масло на хлеб, окунула в песок. Кусала большими кусками, глотала не прожевывая.

С тяжелым баком белья на кухню протиснулась мать. Чтобы спрятать синяк, Ася отвернулась к окну. Мать отреагировала по-своему:

— Ца-ца! Вырастила тунеядку. — Грохнула бак на газовую плиту. Решетка под баком прогнулась, посыпалась окалина.

Ветер продолжал завывать, швырять стужу в замороженные стекла. Ася дождалась пока мать уйдет с кухни, допила теплый чай. Вскоре в ванне зашумела вода, чуть перекрыла голоса орущего в зале телевизора. На кухне намного теплее, чем в других комнатах, да и хлеб, только что принесенный из магазина, оказался на удивление свежим. Непонятно, как в такую погоду его доставили, ведь все дороги заметены. Неужели продавщица на собственном горбу притащила? Глупости все это. Просто так холодно, что даже хлеб кажется, горячим, словно его только что вытащили из печки. Ася отрезала второй здоровенный кусок.

На кухню вышел отец, сел на табурет спиной к батарее, сложил руки на коленях. Здесь тепло, мягко и уютно. После того неудачного сватовства он словно пропал из дома. Да, тело присутствовало, а души не было. Отцу нужен был покой, и он предпринимал реальные шаги для примирения, а мать создавала только иллюзию прощения. Вскоре отец перестал извиняться, понял, если бы жена хотела простить, давно бы это сделала. Ася сбегала в спальню, принесла отцу шерстяные носки.

— Надевай, — положила ему на колени.

Он поиграл босыми пальцами ног и только сейчас понял, что они замерзли.

И тут напротив отца очутилась разъярённая мать.

— Ты куда уселся! — заорала она.

Отец выронил носки, глупо уставился на жену.

— Ты совсем спятил? Ты это делаешь нарочно⁈

Отец потянулся обнять.

— Не лапай меня. Убери руки. Убирайся! Там же пирожки.

Отец подскочил. Мать метнулась к табуретке, подняла полотенце, следом потянулись, захлопали рваные нити теста. Отец молча стоял рядом и переводил испуганный взгляд с кляксы теста на жену.

И тут Ася не удержалась от хохота.

— Ася, — предостерегающе сказал отец.

Ася выбежала из кухни, заперлась в комнате.

В дверях надрывно заверещал звонок.

Ася вздрогнула, в шее появилась резкая боль, словно по ней ударили ребром жесткой ладони. Одной рукой она схватилась за шею, второй запахнула халат, надетый поверх теплого спортивного костюма, и, без особой радости побрела к дверям. Видеть никого не хотелось. Разве что Деда Мороза, но до Нового Года еще три месяца. В прихожей рука потянулась к выключателю, но, помедлив секунду, перенеслась к замку.

Дверь распахнулась.

Вера внеслась, словно попрыгунья-стрекоза. Сбросила шубу на тумбочку, выпрыгнула из валенок. Затем хватила Асю за руку и затрясла с явным намерением оторвать. Вдруг что-то ее встревожило, она огляделась и скорее всего поняла, что здесь — в тесной и мрачной прихожей — ей неуютно и вообще эта халупа недостойна ее присутствия.

В Асиной комнате мать воевала с холодильником, пыталась из морозилки вытащить тушку курицы. Курица намертво вморозилась в стенки холодильника и вылазить не собиралась. Пришлось отключить холодильник.

Вера потащила подругу в большую комнату. Глаза ее блестели, она не скрывала своего взбалмошного настроения. В ней, словно в кратере вулкана, клокотала какая-то обжигающая новость, которой необходимо вырваться наружу, иначе она разнесет все здесь к чертовой матери.

— Ой, слушай, что я наделала! — Тут Вера заметила Сашу, развалившегося на диване.

Он Вере улыбнулся, подмигнул. Она осеклась, нахмурилась и как можно презрительнее фыркнула. Он расхохотался и запустил в нее лоскутной подушкой. Подушка, пролетев по прямой, ударилась о косяк, отскочила от Аси, упала на пол. Вера двумя пальчиками, словно гнилую крысу, подняла подушку, с отвращением вернула, угодила Саше в лицо. Наволочка лопнула по шву, из дыры посыпался пух. Поначалу Саша растерялся, потом откинулся на валик дивана и от души заржал. Он гоготал и заодно, в поисках тапка, шарил на полу.

И брат не заметил ее синяка. Который раз за утро Ася осознала, что в этом доме она невидима. Она эфемерна, словно тусклое свечение, которое иногда неожиданно появлялось на пути. Оно такое рыхлое и незаметное, что можно начхать на ее синяки, обиды, просьбы.

Вера потянула подругу в её комнату. Ася вяло подчинилась.

Через секунду напрочь забыв о Саше, Вера защебетала.

— Сейчас ко мне приходил Стас и спрашивал о тебе. Представляешь? Ничего ты не представляешь! Да у меня никто никогда о тебе не спрашивал! Хотя я твоя лучшая подруга. Кому как не мне знать.

Ася промолчала. Её мало волновал Стас, которого она не знала.

— Ты чего такая замороженная? Ты меня слышишь?

— Слышу. Какой Стас?

— Ну тупая, — Вера шлепнула себя по лбу. — Это я себе. Когда ты вчера с танцев убежала, я назло Сергею познакомилась с одним из спортсменов, ну, тех, которые дрались. Это был Стас. Он меня проводил и мы, между прочим, чуть не поцеловались.

— Поздравляю.

Вера, словно запнувшись, недоуменно посмотрела на подругу.

Не выдержав ее взгляда, Ася хмыкнула:

— Дальше-то что?

— Все.

— Как все? — удивилась Ася, словно вместо принца на белом коне увидела их белые скелеты. — И стоила переться в такую погоду? Подумаешь, проводил, а завтра в школе, нельзя было рассказать?

Попрыгунья-стрекоза сложила крылышки на животе, промолчала. Похоже, она растратила весь пыл.

— Ну и холодрыга у вас, — сказала она, стянула с кровати одеяло, с явным удовольствием закуталась. Тут ее взгляд упал на отрывной календарь.

— Все считаешь?

Ася не ответила, открыла шифоньер и стала складывать вещи, которые горой громоздились на стуле. Если этого не сделать, еще пара тряпок и в комнате совсем не останется места для проживания. Между шкафом и диваном всего метр свободного пространства. И эту свободную зону Ася скрупулезно оберегала, пожалуй, как пожарник в целях безопасности охранял эвакуационные проходы во вверенных ему подразделениях.

— Семь? — пригляделась Вера к числу. — Значит, до дня рождения осталось семь дней? Подарков ждешь?

— Нет. Мать сказала, что купила на днюху сапоги.

— Еще пальто, кофту, трусы, — ехидно добавила Вера.

— Ага. За хорошие оценки. Учись, дочка, учись, инженером станешь! — спародировала Ася слова отца, попыталась закрыть створку переполненного шкафа, но дверца не держалась. Прижала спиной. Между створок застрял подол шубы. Ох уж эта шуба. Большущая, дорогущая. Занимала почти полшкафа и стоила четыреста рублей. Раскошелился брат матери, дядя Гена из Ташкента. Насколько Ася знает, мать шубу ни разу и не надела, боялась, что из-за шубы ее убьют. — Уж пусть лучше повисит здесь, целее будет, — ласково гладила она темный мех и добрым словом вспоминала брата. Он-то точно был знатоком женских сердец. — Женщина без шубы, — говорил он. — Как дом без крыши. Можешь не носить, но иметь обязана. А давайте выпьем за сто пятьдесят шкафов, в которых висят шубы. — Сто пятьдесят шкафов — это здорово, думала Ася, но им бы второй купить или выбросить половину барахла, но мать не желала делать ни того, ни другого. Ася отошла, тут же на пол вывалились отцовские брюки. Подняла, вернула на спинку стула.