Отец ютился поодаль на диване и бесконечно хвалил.

— Хорошо, хорошо, хорошо, — кивал на унты, сапоги-чулки, коричневую нейлоновую куртку с золотыми пуговицами.

Накружившись, Ася собрала весь скарб, понесла в свою комнату. Со стены приветствовал олимпийский мишка. Его уже оттерли от синей краски. Скорее всего, пока Ася ходила за хлебом, отец заставил мать восстановить рисунок. Ася этих подробностей не знала, да и не хотела знать. Важно, что мишку вернули. Она привыкла, что он радостно встречал ее из школы, подмигивал, подбадривал. Правда, при восстановлении он немного пострадал, стерся край левого уха, на поясе пропали четыре кольца из пяти, но самое главное осталось — осталась его светлая улыбка.

Сегодня на улице тепло и ясно — бабье лето. В домах появились открытые форточки, словно приглашали солнечное тепло согреть выстуженные квартиры. По всей улице разлился яркий свет, он плескался золотом на волнистых гранях пуговиц, отсвечивал нимбами на темной ткани нейлона. Лак на сапогах также сиял мощно и ослеплял блеском.

Вера как будто не заметила Асиных обновок. С укором покачала головой, словно не ожидала от подруги такой новомодной прыти и припустила к школе. Ася постаралась догнать, но на каблуках не особо разбежишься — привыкнуть еще надо. Быстро отстала, пошла не по грязной тропинке, а по тротуару в обход.

В раздевалке царила визгливая ребячья суета, которая обычно бывает во всех школах. Лариса Конева с интересом посмотрела на Асину куртку, протянула короткое «ну-ну», и переобувшись, но не сняв пальто, покинула раздевалку. Чтобы не привлекать чужое внимание золотыми пуговицами, Ася вывернула куртку наизнанку, застегнула изнутри, и для большей надежности, завязала рукава узлом, словно упаковала в сейф.

Когда стояли у кабинета математики, подошла математичка Людмила Васильевна и отозвала Асю в сторону.

Сегодня у нее шелковое платье с крупными розовыми лилиями. И снова новое, и снова обалденное. Хоть учительница стояла ровно и гордо, но по синим пальцам и красному носу было понятно, что ей в этом платье холодно и неуютно.

— Ася, — с трудом сдерживая дрожь, протянула Людмила Васильевна. — У меня тут к тебе просьба, не могла бы ты сегодня посидеть с моей дочкой?

Ася заморгала, не врубаясь, о чем просит учительница. Людмила Васильевна виновато улыбнулась, быстро затараторила.

— Она дома. Пока спит, до девяти спать будет. У меня сегодня шесть уроков, а у мужа весь день дела.

Муж Людмилы Васильевны работал директором четвертой школы, и все школьники боготворили его за мудрость, честность, справедливость.

— Ты только побудь с ней до часу, — продолжила говорить математичка, — а я потом прибегу. Ей надо будет дать лекарство, два раза через полчаса, а потом в час.

— А где вы живете?

— Там у леса, у автостанции, в новом доме. Проспект Ленина, 57.

Охо-хо-хо. Топать в такую даль не хотелось, но оправданно прогулять школу улыбалось. Прозвенел звонок, Ася напряглась.

— Баба Шура уже наверное раздевалку закрыла.

— Я с ней договорюсь.

Спустились на первый этаж. Людмила Васильевна забрала у бабы Шуры ключ, открыла раздевалку и, ужеубегая, бросила:

— Только родителям не говори, пожалуйста.

В раздевалке на одежде лежали солнечные квадраты от окон. В одном из них Ася увидела свою куртку и сразу почувствовала неладное. Она не так ее вешала. Из жизнерадостной куртки она вдруг превратилась в смиренную жалкую тряпку: мятые провисшие рукава, косой воротник и полное отсутствие золотых пуговиц. Больше всего поразило, что их срезали вместе с тканью. Понятно, что орудовали бритвой. В лунках нейлона светился белый ватин, словно куртка созерцала мир белками закатившихся зрачков. Было в этом что-то страшное и ужасное.

— Ну, ты там скоро? — заглянула в раздевалку баба Шура. — Ты чего ревешь?

— Пугов-в-вицы порезали! Ку-ку-р-тку!

— Ёк макарёк! — всплеснула руками баба Шура. — Я уж думала, умер кто. Хорошая что ли куртка?

— Нов-вая! — заикаясь протянула Ася. — Пуговицы зо-золо-лотые.

— Вот прямо таки золотые? — губы бабы Шуры дрогнули в сомнении.

— Да-а-а…Кра-краси-вые, бля-стя-щие!

— Ну, если блястящие, точно золото! Вот скажи мне, дуре старой, какой идиот ходит в школу с золотыми пуговицами⁈ — И вахтерша загремела ключами, словно стала бить в колокол. — Давай выходи, мне закрывать надо. Эх, молодежь, молодежь! — бухтела она, подталкивая Асю к выходу. — Иди, куда шла, а то директрисе нажалуюсь, что уроки прогуливаешь. Давай быстрее, мне что, мне ничего, мне только платят за звонки. Я ж только звонки делаю, учительскую раздевалку охраняю. Пуговицы у нее золотые, а мозги дрожжевые. Какой дурак ходит в школу с золотыми пуговицами⁈ Ты, милая, свежего воздуха вдохни, а обиду выдохни. Все хотят золотых пуговиц, и в этот раз победила сила. Вот у меня никогда не было золота и плакать не о чем.

Ася покорно шла по проспекту, уступала дорогу машинам. Улица искрилась оранжевыми листьями, первыми заморозками. Чисто отмытый автобус у автостанции вхолостую гонял двигатель, заставляя пассажиров томиться в ожидании. Над дальним горным простором медленно, как мелованная линия, летел самолет. Но все люди смотрели не на него, а на распахнутую Асю, на ее рваную куртку без пуговиц. Ася тянула полы, пыталась укрыться, но народ все видел. Вдруг кто-то обнял Асю за талию, а когда она обернулась, то наткнулась губами на щетинистую щеку Дрыща.

— У тебя ничёвошные сапоги, — похвалил Дрыщ удивленным тоном, словно заставил себя смотреть на Асю не как на девчонку, одноклассницу своей сестренки, а как на созревший сладкий плод. — И задница ничёвошная и ножки.

— Не поняла, — растерялась Ася.

— Красивая, говорю, ты девка!

Ася облегченно рассмеялась, искоса лукаво глянула на него.

— Напугал, блин.

Дрыщ оживился, стал смеяться и жестикулировать и не заметил, как автобус тронулся с места.

— Осторожно! — Ася потянула Дрыща на себя.

Дрыщ попытался ее обнять. Ася резко отшатнулась. Он все-таки нежно обнял, провел рукой по волосам. Раньше никто не позволял себе ничего подобного. Доля секунды тепла. Потянуло, завертело, закружило, словно во время кораблекрушения океан проглатывал корабль.

— Да уйди ты, — испугалась Ася. — Еще увидит кто!

Дрыщ задумчиво хмыкнул.

— Как мне хочется сесть в автобус и уехать далеко-далеко, — признался он.

— Дурак! — пискнула Ася, испугавшись такого же желания. — Отстань, мне надо бежать.

— Давай провожу.

— Не надо. Я уже дошла.

Ася открыла дверь ключом, прошла в пустую прихожую. У окна на кухне за столом сидела девочка лет шести и ела яйцо сваренное крутую. Откусывала мелкими кусочками, словно снимала с шишки скорлупу. Тонкие ручки, ножки, косички дрожали от холода. Трусы и майка с рисунком мелких кубиков лишь прикрывали тело, но никак не согревали. В квартире одинокая девочка, одинокая занавеска, одинокая кастрюля, за стеклом — одинокая сваленная ель. Ее мощные корни, вертикально взвинченные вверх, достигали окон. Когда они с Верой лазили по этому дереву, Ася сравнивала корни с гигантской медузой, а сейчас, после встречи с Дрыщем, корни казались затейливыми узорами. Неожиданно в переплетении корней уловила лик прекрасной девушки, сделав пару шагов по коридору, придумала, что губы девушки стремятся к губам юноши. Шаг в сторону — и вот он, этот успокаивающий нежный поцелуй. Как плавно искривлены корешки, как витиевата фантазия природы. Даже в обрушении дерево продолжало радовать взгляд.

— Сегодня ты будешь сидеть со мной? — улыбнулась девочка. — Я Катя, а ты?

— Я Ася.

— А ты любишь червяков?

— Зачем? — невпопад ответила Ася.

— У меня целая банка. — Катя спрыгнула с табуретки, побежала в комнату. — Они конечно дураки, но такие здоровские.

Ася смотрела на стеклянную литровую банку, полную черноплодной земли. Червяков она не видела.

— Ты не бойся. — Катя бесстрашно затрясла банкой, попеременно переворачивая и опрокидывая. — Ну где же вы? У нас гости, а вы прячетесь. Выходите. — Катя отвалила капроновую крышку, сунула руку в банку. Червяк, которого она вытащила был длинным и жирным. — Это мой любимый. На, подержи. Да не бойся, не укусит.