— Да, да, здравствуйте…Ах, да, да в Пермь? Впервые слышу. Да она ничего не говорила. Конечно! Конечно…Завтра принесет.
Мать положила трубку на место и будто глотнув извести, ошалело закашлялась, огляделась, бормотнула что-то про заразу и сволочь, взяла кисть и снова полезла на стол.
— Там надо еще на марки, — задрала голову Ася.
— У отца проси. В Пермь она захотела! Вот ведь дрянь! Одни убытки. Да лучше бы я поросенка купила, откормила на мясо. Да от волка больше пользы, чем от тебя.
— От волка-то какая польза? — не удержалась Ася.
В Асю полетел солидный шмат извести. На чистом полу за ней появился пустой силуэт в ореоле брызг.
— Совсем ополоумела! Я два часа мыла!
— Еще помоешь. — И столько в этом голосе было презрения и отвращения, что Ася взорвалась.
— Да пошла ты…! — разоралась она. — Сама мой!
Мать словно с цепи сорвалась. Забыв о ремонте, ходила за Асей следом и говорила, и говорила. Впервые Ася поймала себя на мысли, что научилась не слышать.
Вечером подошла к отцу. Прячась за развернутой газетой, он сидел на диване и делал вид, что читает. Иногда просыпался, шумно встряхивал страницами и вновь дремал.
— Пап, — присела она рядом.
Отец вздрогнул, выглянул.
— Дай рубль, на марки.
— А мать чего?
— Меня класснуха задрала. Грозится оценку снизить.
— А мать чего? — скорее не спрашивал, а размышлял вслух. Потом встал, с сочувствующим вздохом, переступая банки с красками, прошел к черному шкафу в прихожей. Здесь висела его рабочая одежда, вся пропитанная запахом бензина. Аккуратно, слой за слоем, стал снимать с кривых гвоздей многочисленные пиджаки, фуфайки, брюки. Остановился на клетчатой рубахе с протертыми локтями, из кармана выудил два рубля, один отдал Асе, второй — вернул в карман.
— Матери не говори.
— Лады! — чмокнула отца в щеку.
Ася проснулась в таком состоянии, словно ее саму побелили снаружи и изнутри. Еще не открыв глаза, вслушалась в себя и поставила диагноз: руки ни к черту. О господи, как болят пальцы… На бледной коже уже проявились мелкие язвы. Своими неровными краями пока еще напоминали младенцев медузы, но дня через два разрастутся красными щупальцами по всей ладони и пальцам.
Вывалилась из постели на холодный пол, в одной ночнушке побежала в туалет. От свежей побелки в квартире сыро. За окном непривычно светло — выпал первый снег. Ася непроизвольно сравнила его с известкой. Словно и осени вздумалось навести в природе порядок — всю слякотную грязь застелила снежностью, лощинки подморозила льдом, битком набила снежинками. Самое время белыми комьями валять пузатых снеговиков с налипшими пятнами земли и листьев. После такой лепки на снегу оставались темные витиеватые дорожки, словно росписи гусиным пером.
Сорвала лист алоэ, морщась от холодного прикосновения, тихо застонала. Вязкая боль поползла от рук к сердцу и мешала сосредоточиться. Неожиданно Ася завыла пересохшим ртом. Пытаясь выдать слезу, опухшие веки дрожали, но покрасневшие глаза оставались сухими.
Мать ушла на работу, денег так и не оставила. Ася предполагала, что такое случится, но после звонка класснухи надеялась на чудо. Порылась в темнушке, вытащила пыльные бурки. Сегодня снег и это повод переобуться. Никто в школе не будет смеяться. Прежде большие бурки, купленные на вырост, вдруг оказались малы, кажется Ася и этому не удивилась, как будто уже заранее знала, что именно так и случится. Попыталась впихнуть ноги, нехотя вернула бурки в шкаф. В темной прихожей обулась в дырявые резиновые сапоги и вышла на улицу.
При утреннем свете первый снег легко превращался в тонкий лед. Ася разогналась и покатилась по дороге на прямых ногах. Вера уже ждала на перекрёстке. Отсюда она казалась слабой, неуклюжей, с тетрадкой в серой авоське.
Их-ха-ха! Подкатила, обняла, резко развернулась на каблуках.
— Ты чего такая счастливая? — Вера смотрела внимательно, глазами усталой учительницы.
— Зубы забыла почистить. — Одной ноге уже было холодно.
С неба падал солнечный луч, рассеивался так, словно кружил волчок и искал кого очаровать своей энергией, а смог только скользнуть по швейной машинке, стопке готового трико, маркерных листов.
— Ты чего так долго? — накинулась Вера на Асю. — Я уже в столовке была, там здоровские беляши.
— Ты иди. Я перчатки буду шить.
— Да ты чего? Мы же собирались за билетами.
В окно видна зеленая дверь кинотеатра. Под широким козырьком в очередь в кассу стояли три человека, двое смотрели афиши. Сквозь тусклые стекла с афиш глядели неожиданно живые, пронзительные глаза актеров. На одной — в дыму костра сидел старик с трубкой во рту, на другой — по небу парил безголовый всадник в длинном черном плаще.
— Не пойду.
— Говорят, «Дерсу Узала» клевый фильм. Япошкинский. — Вера добавила таинственным голосом. — От шестнадцати. — Поправила белый воротничок на своем синем платье. (В УПК разрешалась свободная форма одежды). Асе сделалось смешно от одной только мысли о том, что эта вольность в одежде разрешает вольность в мыслях.
— А про что фильм?
— Да старик какой-то крутой. С тиграми разговаривает.
Старик? Это Асю удивило. Тяжело вздохнула. Бессильно и отчаянно огляделась. Представила кадр из фильма: серебристая горная река неслась вдоль утесов дальнего берега. Утесы походили на безмолвные водопады, по берегу белел снег. Как щепка, в холодной воде бултыхался плот, на порогах вставал дыбом. Дерсу Узала уверенно управлял шестом. Руки, ноги, плечи, даже зад — все в действии ради спасения. Камера разворачивается, и зрители видят, что дальше поднимается горбатая гора, речные буруны выше человека. Еще секунда и река прочно утрамбует старика вместе с плотом в стену скалы. Конечно, Дерсу Узала победит.
— А сколько там серий?
— Две, — фыркнула Вера.
— Две дорого.
— По одной не продают! — расхохоталась Вера. — Бросай это грязное дело, я тебе займу.
— Не надо, — выдохнула Ася, подставила под лапку штрипку и надавила на педаль. Машинка заработала, под суетливой иголкой шустро побежала ткань.
Ася самонадеянно приготовилась сшить десять пар перчаток. Десять на двадцать, в итоге два рубля, на кино, марки, долг Вере за прошлый беляш.
Шить перчатки остались трое. Мастерица дала куски ткани, выкройку, ножницы. Выяснилось, что кроить перчатки надо самим. Ножницы оказались тупыми: усердно жевали ткань, в кровь раздирали свежие язвочки. Мастерица в ответ на жалобы предложила хорошие ножницы приносить из дома. Пришлось спасаться самостоятельно — замотала пальцы черными трикотажными лентами. В итоге удалось скроить пять пар перчаток, обстрочить на оверлоке. Принесла мастерице и уже приготовилась получить свой законный рубль и поняла, что обломалась. Мастерица приняла перчатки в большую стопку, записала в тетрадку и сообщила о правилах игры: для выплаты надо выполнить норму не менее ста штук, а выплата не раньше, чем через два месяца.
Ася вышла из УПК. У кинотеатра стоял дым коромыслом.Сначала она подумала, что кинотеатр горит, но потом присмотрелась и поняла, что накурила толпа стоявших за билетами. Козырек кинотеатра был устроен так, что дым под ним копился и уплотнялся никотиновой тучей, и никого это не бесило и не раздражало. Все прекрасно знали, что внутри еще хуже, после улицы следует получасовое ожидание в холле кинотеатра, медленное, как у лунохода, продвижение к кассе.
Тишина угнетала Асю. Но это была не окружающая тишина, это было одиночество внутри себя. Ася прекрасно видела, что вокруг люди, машины, все шумят, дышат, курят, разговаривают. Со всех сторон горами бугрился город, но сегодня он больше выглядел, как афиша чужого кино.
Грустные мысли изнуряли Асю. Она плелась домой, а в мозгу зрел план, как завтра прогулять школу. На площади обогнал Кизеловский автобус. Раздраженно перешагнула за бордюр. Через площадь было страшно ходить; автобусы, мотоциклы, люди двигались в одной куче. Чему там их учили в школе? Двигаться по тротуару. А где они? Тротуары? Только на проспекте Ленина.