С кислой миной Ася перешагнула банки, проскользнула в свою комнату, прикрыла дверь, надеясь, что мать не заметит ее присутствия. Как же? Разве пропустит? Мать демонстративно распахнула дверь, села в проеме и давай мешать свои отвратительные смеси. Только и слышно шлепки, стоны, ругань. Слова все крепче и громче. Ася оглянулась. Мать держала жестянку на весу, а с нее на пол капало известковое молоко. Перелила в другую, принялась вымешивать палкой — у второй банки рваным кругом вывалилось дно. Горячая пушенка ухнула на пол, брызнула на шкаф, стены, халат матери. Мать ничего понять не может, принялась исследовать: крутит, вертит, щупает. Жестянки новые, только вчера с работы притащила. Да штоб тебя! — озверела она, когда закапала следующая.

«Хоть бы газету подстелила» — вздыхала Ася, наблюдая, как мать следами белит тропинку от прихожей к туалету, кухне, спальне, залу. Подсказать, так ведь взбеленится. Застелить нечем, на прошлой неделе сдала макулатуру. Обычно мать ремонтом занималась весной, а тут, понятно, что тут… это у матери от обиды мозги поплавились… теперь отцу придется двигать мебель, а Асе отмывать.

«Бах! Бах! Бах!» Зараза ядовитая! — переставляла мать банки, металась по коридору, ширила белую реку.

Ася поняла, что в этот раз известка оказалась свежей. Пол, наверное, сожрет и не заметит — ай-лю-лю, соседи здрасти, не хотите ли напасти?

У Аси от ужаса даже в голове бухнуло и закипело. Она выскочила в коридор, спустила на полуторный этаж, и ловя занозы от узких пазов деревянного ящика, стала выдергивать газеты. И даже не думала, что вдруг кто-то увидит. Опомнилась, когда хлопнула подъездная дверь — остались две последние квартиры на верхотуре. Раньше до них не дотягивалась, а теперь доросла. На ощупь — одна пустая, в другой есть газета. Грубо выдернула, из газеты вывалился конверт, шлепнулся на пол — звук одинаковый, как у шагов. Конверт лежал молча, а шаги приближались. Скоро будут здесь. Быстро подняла конверт, сунула не глядя, куда попало.

В общем, перепрыгивая через две ступени рванула домой, грохнула пачку газет перед матерью.

— Пол накрой.

Мать злорадно усмехнулась, стала в таз лить воду. Как вулкан Везувий, закипели камни, стали щедро разбрызгиваться по сторонам. Острое раздражение Аси прервал дверной звонок. И вовремя. Иначе бы сейчас прорвало на истерику. После такого выпада просить деньги точно бесполезно.

Ася дернула засов, впустила в дом соседку с четвертого этажа, и тут же заметила написанную ручкой цифру пятнадцать на полях газеты. Обомлела. Соседка сейчас точно сфотографирует свою почту. Но соседка недоверчиво уставилась на бардак в прихожей.

— Никак ремонт затеяла?

Мать двинула платок на затылок, тыльной стороной ладони утерла лоб.

— Известка зверь!

— Где брала?

— На картошку выменяла.

Ушли сплетничать на кухню. Сегодня кажется пронесло…

Сразу после звонка весь класс вошел в кабинет класснухи. Вера Мамонтовна проверяла тетради. По опыту знала, что после занятий несколько минут — время пустое. Пока рассядутся, перебухтят, переобуются, обменяются претензиями, домашками, тетрадками. Для классного часа необходим особый настрой, иначе все вкривь и вкось, как слякоть.

— Достаем дневники. Записываем. Марки ДОССАФ — пятьдесят копеек. Комсомольские взносы — две копейки. Марки в фонд мира — пятнадцать копеек. Итого шестьдесят семь копеек до понедельника.

Класс разорвал вздох недовольства.

— Мне что, на панель идти? — выдавила Лариса Конева.

— Конева, ты где такого набралась?

— Надоели ваши марки.

— Это не мои марки, а государственные. Мы должны помогать бедным странам, нашим братьям. Как вы советские дети можете так рассуждать? Короче, шестьдесят семь копеек в понедельник или по русскому за четверть тройка. Мурзина, тебя это касается особенно. Ты единственная не сдала за Пермь.

— Я не поеду, — замямлила Ася, — чего я там не видела. Мне брат рассказывал, что там смотреть нечего.

— Как это нечего? — изумилась класснуха. — А дворец пионеров, а цирк? Слоны, тигры.

Ася ответила неискренним сочувствующим вздохом. Она спиной чувствовала незримые и понятные взгляды одноклассников. Им, конечно, хорошо, они с матерью не ссорились.

После классного часа к Асе подошла Лена Скойгородова.

— Одолжить?

— Лучше не надо, — отказалась Ася. — Я просто не хочу, не хочу просто.

— Меня -то не обманывай. Ты же первая орала, что хочешь!

Фиг с ней с Пермью. Проживу. С марками беда. К Гульназ смотаться? Может, даст.

Ася стояла на автобусной остановке и дрожала от холода. Дырявые сапоги промокли еще с утра. В кармане последние двадцать копеек, за билет — пятнадцать. Если Гульназ не окажется дома, то возвращаться будет не на что. Подъехал автобус, Ася долго пыталась в него протиснуться. Толпа давила, пихала, уговаривала — двоим удалось проникнуть в нутро, боясь вывалиться наружу, тут же потребовали закрыть дверь. Оставшиеся толкачи подсобили дверям выправиться, отчаянно похлопали автобус по заду, словно отправили кобылку в поле. Пропустила еще два автобуса. Голодная, холодная поплелась домой.

Мать стояла на столе в зале, и усердно махала лыковой кистью по потолку. В этот момент она была похожа на высоченную статую Свободы. Тяжелые брызги извести длинной очередью летели в разные стороны и острыми стрелами красили окно, стекла серванта, экран телевизора. Газетами был укрыт только диван, все остальные газеты были кучей свалены в углу. И зачем, спрашивается, Ася все утро расстилала их по полу? Старалась упрятать бордюры, углы.

Мать опустилась со стола на табурет, на пол. Громко потащила стол по полу, грохот пошел такой, словно тарахтел застрявший в грязи трактор. Сначала известь в тазу пошла рябью, а потом стала выплескиваться через края. Помогая матери, Ася схватилась за стол.

— Я в спальню, а ты за полы, — бросила мать через плечо и вновь полезла на стол.

Пол основательно залит известью, словно красили не потолок, а именно его. Начался нескончаемый процесс вытирания, полоскания, выжимания. Ася долго кружила мокрой тряпкой на одном месте пока не проявлялись коричневые доски. Прозрачная вода быстро превращалась в молоко, сметану. Становилась настолько густой, что ею можно было вновь белить стены.

Мокрые шлепки кисти по потолку в соседней комнате придавали тишине какой-то зловещий смысл, будто хлестали младенца по щекам. Время от времени в воздухе трепетал фальшивый материнский фальцет: «Ай былбылым, вай былбылым /Агыйделнен камышы;(Ай соловей, мой соловей… В речке Белой камыши). Ася на корточках переступала навстречу 'белой реке», бесконечно наматывая на тряпку отвратительное настроение. Это делало ее похожим на пловца, который барахтался в волнах и понимал, что скорее утонет, чем выплывет. Время от времени она меняла воду в тазу. Плотная вода уползала в дырку слива, а из крана легкой струей шла свежая волна, брызгала на дно тазика глухим эхом Асиных вздохов…на восьмом, девятом заходе они уже походили на крик о помощи. Проявление чистого пола замедлялось приглушенными телефонными звонками классной. Ася выныривала из глубины, дергала трубку и врала, что матери нет дома. Сейчас еще рано просить денег, сейчас Ася домоет пол, и может быть наступит материнская милость, и тогда, пожалуйста, сколько угодно говорите с матерью. Она не посмеет отказать учительнице, заодно с удовольствием пожаловаться на нерадивую дочь, упрекнет школу в плохом воспитании… Ася потянулась под трельяж, чтобы отключить телефон, и тут в комнате проявилась мать.

— Кто там постоянно звонит?

— Класснуха. — Ася оглядела пол. Вроде неплохо, местами пол просох белесыми кругами, стал словно иней на окнах, но матери наверняка понравится.

— Чего хочет? — Лицо сморщилось, известковые веснушки ринулись навстречу пигментным пятнам, на морщинах слились в полоски и реки.

— Пятнадцать рублей на экскурсию в Пермь.

— Еще не хватало…

«Кто бы сомневался!» — вздохнула Ася и вздрогнула от звонка.