Мариней был высоким, широкоплечим человеком с вечно хмурым лицом и молчаливой натурой. Его чёрные волосы и борода давно начали седеть, а шрамы сообщали о годах суровой службы. Он прослужил Геродоту больше четверти века, являясь не только его верным десятником, но и другом. Мариней давно заслужил право Вознестись в статус Младшего, но постоянно отказывался, считая, что не достоин такой чести.

— Господин, как думаете, кто они? Кому служат? — спросил десятник, озираясь вокруг разрушенного храма и следя за оставшимися огоньками сопротивления.

— Не знаю, но не горю желанием с ним встречаться, — хмуро ответил Геродот, его голос был пропитан усталостью и горечью. Он взглянул на своих воинов. Из сотни верных ему гоплитов осталось в лучшем случае тридцать. Их доспехи были поцарапаны и покрыты грязью, лица — измучены. Геродот, собравшись с мыслями, направил в них Исток, добавив им сил, и жестом велел следовать за ним дальше.

Поднявшись на храмовую площадь, Геродот окинул её взглядом и велел своим воинам быть настороже. Каменные плиты площади были усеяны телами павших, их кровь образовывала тёмные лужи, смешиваясь с пылью и обломками. Сражение было жестоким, и гармонические вибрации Истока сбились со своего ритма, из-за чего Геродот стал почти слеп и едва чувствовал присутствие своих воинов. Поэтому он не почувствовал десяток противников, когда они вышли из храма и преградили путь.

Геродот мгновенно отдал приказ своим воинам, и гоплиты приготовились к атаке, но их противники внезапно подняли головы вверх, успев вскинуть свои дори. Однако ни один выстрел не прозвучал. На них опустилась крылатая тень, предвещающая смерть.

Лишь Геродот и повидавший многое Мариней не отвели взглядов, когда она опустилась с неба и начала свою кровавую трапезу. Ламия, словно существо из ночных кошмаров, с перепончатыми крыльями и когтями, рвала плоть врагов, словно хищный зверь. Остальные воины не могли смотреть на эту кровавую расправу. Её острые, как лезвия, зубы вгрызались в тела, вырывая куски плоти. Когда последний из защитников храма умер, обескровленный и отброшенный в сторону как тряпичная кукла, Ламия сложила свои перепончатые крылья и повернулась к оставшимся, представая во всём своём ужасающем величии. Её мертвенно-бледное лицо осветилось зловещей улыбкой, обнажившей её острые зубы. Янтарные глаза остановились на Геродоте. Она сделала шаг к нему, заставив гоплитов вздрогнуть. Увидев их реакцию, она рассмеялась, её смех эхом разнёсся по опустевшей площади.

— Не бойтесь! Я уже насытилась! К тому же я бы не посмела питаться воинами моего дорогого братца! Если только он мне не разрешит! — она приветливо улыбнулась, напугав гоплитов ещё больше. Её улыбка была одновременно прекрасной и пугающей, как у хищника, который только что насытился.

— Здравствуй, Ламия, — хмуро произнёс Геродот, его голос звучал сдержанно, но внутри клокотала смесь чувств. — Мне казалось, ты решила не вмешиваться в битву после ссоры с отцом.

Ламия только усмехнулась, её взгляд наполнился озорством и загадочностью, как у кошки, играющей со своей добычей.

— Ах, Геродот, я и не вмешивалась в битву. Я просто проголодалась, а здесь такое раздолье! — Ламия расправила свои перепончатые крылья, её глаза сверкнули озорным светом. — Настоящий пир!

— Рад, что тебе весело, сестра, — покачав головой, сказал Геродот и повернулся к своим людям. — Мариней, расставь людей по периметру и свяжись со штабом, пусть пришлют нам подкрепление. Я осмотрю храм.

Десятник хмуро посмотрел на Ламию и, склонив голову, покорно произнёс:

— Будет исполнено, господин!

Геродот проводил его взглядом, отмечая, как измученные гоплиты вновь принимают боевые позиции, и направился к храму, проходя мимо сестры. Ламия нахмурилась, обиженно сложила руки на груди, а затем, словно капризный ребёнок, пошла за ним.

— Как думаешь, зачем отец во всё это влез? — она нарушила молчание, её голос звучал с легкой ноткой раздражения. — Эти проходимцы из Тира, — она поравнялась с братом, — я им не доверяю.

Геродот на мгновение замедлил шаг, задумавшись, прежде чем бросить через плечо:

— Тогда почему ты поддержала отца?

— Он достал меня из стазис-камеры! — Ламия встала перед ним, преградив путь. — И пообещал столько еды, сколько я захочу. Как я могла отказаться от такого предложения?! Но мне, как и тебе, эта история с Тиром не нравится. Взгляни на этот храм! Меня от одного его вида в дрожь бросает! Жуткое место!

Геродот взглянул на величественные, но разрушенные колонны, некогда белоснежные, теперь были покрыты копотью и кровью. Внутри царила зловещая тишина, прерываемая лишь шепотом ветра, проникающего через выбитые окна.

— Ламия, ты питаешься человеческой кровью, и это место тебя пугает? — с удивлением спросил он.

— Этот храм… он… другой, — её голос дрогнул, она на мгновение опустила глаза, затем вновь посмотрела на брата. — Здесь ощущается что-то древнее, тёмное.

Геродот молча обошёл её и шагнул внутрь храма. Ламия вздохнула и последовала за ним, её крылья слегка шуршали, касаясь стен. Внутри храма царил полумрак. В свете факелов виднелись древние фрески, изображавшие сцены ужасающих ритуалов и кровопролитных сражений.

— Отец не просто так влез в этом дело, — наконец сказал Геродот, его голос эхом разнёсся по пустому залу. — Я хочу понять, ради чего мы рискуем жизнями.

Они продолжали идти дальше по коридорам храма, каждый шаг эхом отдавался в мрачных стенах. Геродот ожидал хоть какое-то сопротивление, но все помещения были пусты. Он немного расслабился, почувствовав временное облегчение. Ламия, напротив, выглядела разочарованной. Она надеялась на десерт, и её надежды оправдались, когда они вошли в очередную комнату.

В центре зала, перед полуразрушенной статуей, стоял мужчина, склонившись в молитве. Закончив, он встал и обернулся к незваным гостям. Увидев его, брат с сестрой изумлённо переглянулись. Геродот ожидал увидеть кого угодно, но уж точно не одно из Туата Де Дананн. Он был стар, очень стар. Взгляд его был уставшим и каким-то обречённым, но в нём не было страха. Он откинул полы накидки и продемонстрировал четыре руки, каждая из которых покоилась на рукояти меча.

"С ним что-то не так," — подумал Геродот, чувствуя, как комок подступает к горлу.

— Старшая Кровь! — воскликнула Ламия, её глаза вспыхнули яростью, и она зашипела, обнажая клыки.

Геродот перевёл дори в режим копья и принял боевую стойку. На мгновение он поймал на себе взгляд старика. Исток закипел, напоминая волны, бьющиеся об отвесные скалы. Он ещё раз посмотрел на лицо последнего защитника храма, на его броню и мечи. На нём был торакс, нагрудник гоплита, а мечи — махайры. "Он из туата, почему же тогда…?" — подумал Геродот и внезапно осознал правду. Он понял, кем были те гоплиты без рта и какого-либо инстинкта самосохранения. И с ужасом осознал, кто сейчас стоит перед ним.

— Ламия, — дрожащим от страха голосом Геродот обратился к сестре, — уходи. Найди моих людей и предупреди отца. Я постараюсь его задержать.

Ламия собиралась возразить, но внезапно туата заговорил, его голос был глубоким и мелодичным:

— Увидел я врата в свет облачённые! — он обнажил первый меч, вспыхнувший изумрудным пламенем. — Увидел я город златой в алом зареве звёздном! — он обнажил второй меч, источающий гниль и зловония.

— Брат, что происходит? Кто это? — Ламия почувствовала, что что-то не так, и попятилась, её крылья слегка задрожали.

Геродот не ответил, его глаза были прикованы к туата, который обнажил третий меч, овеянный холодом. Ламия поняла, что перед ней стоял не просто Старший, а нечто гораздо более зловещее и могущественное.

— И было их великое множество, и были они прокляты, — произнес Геродот, его голос звучал глухо и отрешённо, как будто он говорил не только сестре, но и самому себе. Когда туата обнажил четвёртый меч, прозрачный как воздух, не осталось сомнений, что это существо — древний ужас, о котором ходили легенды.