Аист осторожно опустился на водную гладь заросшего травой ручья и ловко клювом хватал невезучих квакш и маленьких ужиков, целиком проглатывая жертву. Да, в обличии человека таких фокусов с едой не сотворишь никак. Огненная птица кружила над лесом, высматривая потенциальную пищу средь деревьев. Белки, распушив хвост и растопырив ушки с кисточками в разные стороны, дергались с одного места на другое, резко огибая ствол. Матушка Анаис некогда ласково называла этих зверушек веверичками. Жар-птица, заметив добычу, резко сманеврировала, устремившись прямиком к слегка упитанной и не очень поворотливой белке.

Когда Аня только начинала учить подругу прелестям птичьего бытия, она требовала от нее почаще есть сырое мясо. Анаис выстреливала по утрам в зайца из лука и затем с большой неохотой поглощала убитую жертву, чувствуя из раза в раз, как по ее подбородку стекала еще теплая кровь, а к горлу подкатывала тошнота. Сырое мясо было жестким, человеческие зубы с трудом справлялись с ним и неприятно болели. Переубедить же наставницу от этой затеи было невозможно:

— Как ты станешь птицей, ежели будешь жить с повадками человечьими? — холодно удивлялась Аня. — Магию не обмануть. Магия должна поверить, что ты не шутки с нею шутишь.

И в этом была вся Аня. Ей казалось, что волшебство — это некое бесплотное капризное существо, которое необходимо постоянно в чем-то убеждать. А потому рыжеволосая подруга изо дня в день пыталась привыкнуть к обыкновенному птичьему рациону: вытаскивала из бревен и земли дождевых червей, вылавливала белок, мелких птиц, кролей и с большим трудом и отвращением поедала, не подвергая их какой-либо тепловой обработке. И ее рвало, рвало… Как бы то ни было, а результат был; чем больше Анаис телом и душой становилась птицей, тем больше ей начинала нравиться эта пища. Этот приятный, слегка молочный запах свежего мясца не только разыгрывал немалый аппетит, но и порой доводил до какого-то буйства в душе, заставляя девушку делать безрассудные вещи. Так, например, она однажды ни с того ни с сего пристрелила птицу, затем со всей жестокостью разделала топором жертву и набросилась на нее, яростно откусывая кусок за куском. А стекающую по подбородку кровь, чьи железистый вкус и запах сводили Анаис с ума, девушка стерла пальцем и с большим аппетитом слизала.

И вот, устремившись в сторону высокого толстого вяза с богатой густой кроной, жар-птица мчалась на всех порах, не замечая ничего на своем пути. Пролетающая мимо галка была сбита массивным огненным телом, слегка поджарившись в воздухе. Она стремительно упала под ноги усердно готовившейся к ночи Даренке, державшей в ладони небольшой яркий шар света, отчего та подпрыгнула от неожиданности и сбежала, чувствуя, как ее ноги щекочет мокрая трава.

Жар-птица сидела на достаточно толстой ветке вяза и яростно поглощала свежее мясо. Некогда упитанная от хорошей жизни веверичка теперь была добычей диковинного существа, ведомого природными инстинктами. Оно жадно откусывало мясо, с недоверием посматривало вокруг и все сильнее и сильнее чувствовало железистый вкус и запах. Мясо…

За сегодняшний полет птица не потеряла ни одного пера, а, значит, Анаис была готова к более серьезному ночному испытанию, которое ожидалось уже завтра.

***

Несмотря на то, что солнце давно уже скрылось за горизонтом, отдавая пост луне, что в эту знаменательную летнюю ночь была полной и очень яркой, чистое синее небо все еще оставалось светлее светлого. Все происходящее вокруг было хорошо обозреваемо. Давным-давно, когда вера в Зрящего только внедрялась в обиход стольчанского населения, для того, чтобы люди смогли лучше всего проникнуться новой религией, было решено проводить ассоциации с изжившим себя язычеством, верой в старых демонов. Некогда солнце, как Жар-Око, и две луны, как Сим-Око и Ерь-Око, обрели у проповедников монотеизма новый смысл. Теперь это были Очи Зрящего — днем самое светлое Око наблюдало за людьми более тщательно, нежели ночное, оттого и большинство злодейств и ведьминых обрядов совершались в это темное время суток.

На небольшом холме, в просторной опушке леса было разведено кострище высотой с небольшую березку. На том празднестве кого только не было. Бесы, полубыки-полулюди с оголенным человеческим торсом, который прикрывала лишь небольшая тряпица, своеобразно играли на брекоталке — один повесил доску-инструмент себе на шею, другой своими массивными рогами непрерывно бодал ее, издавая хаотичные, громыхающие звуки. Черт, имевший свиное рыло и козлиные ноги, постукивая копытами, по-залихватски бренчал на потертой и побитой временем домре, из которой торчала порванная струна. Сатиры же, что отличались от своих собратьев, чертов, наличием козлиной бороды и конусовидных рожек и отсутствием свиного пятачка, играли на трещотке.

Нагие суккубы, черноволосые и рыжие женщины невероятной красоты и демонической притягательности с козлиными ногами и витиеватыми рогами, все так же по своему обыкновению соблазнительно поигрывали на дуде и жалейке, облизывая инструмент длиннющим, как у змей, языком.

Существа, совершенно отдаленно похожие на девушек, чья кожа была зеленых, серебристых и оранжевых оттенков от облепивших все тело мха, лишайника и древесных грибов, с веткой вместо носа и большими вечно испуганными, затравленными глазами, кучкой сидели все вместе на сучковатом бревне, обернув себя плащом из березовых сухих листьев. Они перешептывались таким трескучим голосом, будто каждую секунду ломали хворост, и периодически трясли бубном. Во времена, когда демоны обрели небывалое могущество, Великий Ситрилет вдохнул в “особенные” деревья часть своей ауры и создал по своему образу и подобию демониц небывалой красоты и таким мелодичным голоском, будто ветви колышутся от легкого ветерка. Назвал он свои творения Цитри и назначил их своими подданными музами. Времена менялись, власть демонов все больше ставилась под сомнение. Люди все больше плодились, и все больше требовалось дров для того, чтобы все избы и терема смогли развести очаг. Тогда-то и появились лесорубы, что убивали деревья под корень, а вместе с ними и их детища, Цитри. Особенно красивых нагих демониц мужики отлавливали и насиловали. Девушки не могли стерпеть такого унижения и топились, превращаясь затем в более жутких и страшных существ. Деревья перестали производить Цитри, опасаясь за судьбу своих дочерей. Однако оставшиеся в живых демоницы научились по подобию своих матерей почковаться и давать потомство, которое уже не обладало такой невероятной красотой и выглядело очень нелепо. Они теперь скорее походят на живые деревья, что растут в постоянном страхе перед лесорубами, а потому объединяются в большие племена и устраивают им жестокие партизанские диверсии. Сейчас мало, кто из этих существ помнит своего главного прародителя. Большинство считает своим Богом-создателем, а точнее Богиней, Мокошь, Землю-Матушку, а потому и называют себя созвучно с ней — кикиморами. Некоторые же знают о том, что их сотворил Ситар, однако считают его бесполым демоном. Для кикимор все лучше, чем сопоставлять своего создателя с теми, кто лишил их матери, чести, спокойной жизни и крова.

Больше всего было среди приглашенных русалок и мавок. Утопленницы, что не приняла земля и Навь, голышом танцевали, схватившись за руки, и звонко пели под ту музыкальную какофонию, которую создали другие демоны. В их растрепанных волосах торчал рогоз и камыш, а украшал их небрежный венок из белых водяных лилий и желтых купавок.

Давным-давно, когда мы властью упивались,

Нас почитали, нам молились, нас боялись.

Сейчас же вынуждены в тени скрываться мы,

Нас стороной обходят, опасаясь как чумы.

Пять молодых ведьм в длинных белых рубахах на голое тело, взявшись за руки, водили хороводы вокруг кострища, подпевая русалкам. В их густые волосы были вплетены венки из самых различных лесных цветов: от кипрея до фиалок. Яга не участвовала в общем гулянии, лишь мрачно озирая происходящее и думая о своем.