— Еще немножко… — сладко зевнула Анаис, и глаза заволокло туманом.

— Просыпайся! — настойчиво ворковала мама.

— Неа, — протянула девушка, засыпая.

По ее щеке ласково шлепнули ладонью. Затем и по второй. Нужного эффекта не произошло. Матушка снова провела рукой по ее щекам, но бесполезно. Шлепки с каждым разом усиливались, Анаис жмурилась от недовольства, но все же открыла глаза, вернувшись в душную избу. Девушка разочарованно оглянулась по сторонам, пока Яга рядышком усердно растирала в ступке желтые цветки зверобоя и листья крапивы. Анаис грубо поморщилась, глаза слезились от дыма. Женщина с мокрыми растрепанными волосами, прежде кричавшая и воющая, как раненная собака, лежала на деревянном столе, приложив к груди абсолютно голенького новорожденного ребенка, на шее которого висело небольшое ожерельице. Малыш издавал чавкающие звуки, пока новоиспеченная мать глотала непрестанно льющиеся слезы и улыбалась во весь рот. Анаис наблюдала за ней с нескрываемым любопытством.

— Очнулась? — с легкой грубостью скупо произнесла Яга и влила в ступку кипяченую воду.

— Какие странные сны снились… — сиплым голосом медленно проговорила Анаис, хватая воздух ртом.

— Осторожно, рана еще не до конца зажила, — пробормотала женщина и приложила смоченную в отваре тряпицу к шее. Анаис цокнула и зажмурилась, не издав ни звука. — А ты молодец! Крепко держишься.

— Мне ведь не сон снился, верно? — шепотом продолжила Анаис.

— Верно, — тихо ответила Яга и, поймав взгляд Анаис на разродившейся матери, произнесла. — Чудо рождения. Чувствуешь ли ты что-то, глядя на это зрелище?

— Ну… это… любо смотрится, — промямлила Анаис, наврав с три короба. На самом деле ее терзало лишь любопытство.

— А я ничего не чувствую. Может, только радость за живую и счастливую мать… За то, что смогла как-то помочь пережить…

— Почему, бабушка, Вы этим занимаетесь тогда?

— У меня не было много выбора. Я не сильная ведьма, во мне не было столь много могущества, страсти и сил, как у других. Я собиралась идти во служение Лерайе, но он не пришел, когда я его призывала. Я знаю, что такое отчаяние, знаю, каково осознавать неминуемость смерти. Навсегда запомнила этот неподдельный страх. Одной ногою я в могиле, другой ступаю по земле… Меня спас мой нынешний хозяин, когда я была в шаге от самой настоящей погибели. С тех пор я могу входить в Навь в обличии полудохлой старухи, такова моя истинная сущность, — с этими словами Яга приподняла подол своего длинного лоскутного сарафана и выдвинула вперед левую ногу. Анаис ахнула от ужаса — конечности не было, оставались лишь кости.

— Вот почему Вы хромаете на одну ногу!

— Именно.

— Вы спасли мне жизнь, — просипела Анаис. — Как Вы можете о себе такое говорить!?

— Я не спасла тебе жизнь, лишь дала выбор. Ты его сделала себе на пользу.

— Как? — удивилась девушка.

— У меня есть на это право. Покуда ребенок не достиг… так называемой зрелости… кхм-кхм… я могу дать ему шанс. У взрослого человека такого выбора не будет. Например, у Олеси и Ани.

Анаис недоумевающе посмотрела на нее, не поняв, к чему она клонит, и, почему вдруг Олеся и Аня внезапно стали взрослыми людьми.

— Нас много по всей Яви, но совсем недостаточно для того, чтобы дети перестали так часто умирать. Взрослым такой шанс не обязателен, они сами неплохо себя истребляют. И мало, кто использует его себе на благо.

— Вас много? — не переставала удивляться Анаис. — Если Вас много, не означает ли это, что Вы нам соврали, и на самом деле не все погибают во время вызова демона?..

— Не совсем, — сухо ответила Яга. — Мало, кому удается выжить во время обряда. Очень мало. Я сама наполовину живая. Девки, когда приходят ко мне, все прыткие и смелые, а на деле оказывается, что лишь одна-две достойны служения. Все остальные — слабые, возомнившие из себя птиц высокого полета. Нужно знать, что ты из себя действительно стоишь, а не лезть впустую на рожон.

Анаис снова взглянула на роженицу. Ребенок заснул у нее прямо на груди. Девушка посмотрела на его ожерельице — на ниточку были нанизаны рябиновые ягоды, украшение представляло собой самодельные бусики. Анаис опустила взгляд на свою руку — на ней слегка висел черный широкий браслетик с бирюзовыми камушками и торчащим ремешком. Это же…

— Ярчуковый ошейник, — подтвердила Яга, снова поймав взгляд Анаис. — Когда дети рождаются в моем присутствии я прошу матерей держать при себе какое-нибудь украшеньице, которых у меня навалом. Такой безделушкой может быть все, что угодно, лишь бы оно было как-то связано с угрозой для жизни или находилось рядом в этот момент… Эти обереги детки носят, покуда не вырастают из них. До того времени они могут не бояться смерти и быть неуязвимыми…

— То есть пока я ношу ошейник на руке…

— Тебе повезло, Анаис, ты можешь носить его и ничего не бояться, — ответила Яга. — Почти. Береги его как зеницу ока и никогда не снимай, если хочешь жить. Вряд ли ты из него когда-нибудь вырастешь.

— Бабушка, — неуверенно просипела девушка.

— Да?

— Ежели ты слабая ведьма, то почему ярчуки нас нашли?

— Не думаю, что они нас нашли из-за меня…

— Из-за кого тогда?

— Не знаю, — уклончиво ответила Яга.

— Но догадываешься…

— Ярчуки в природе — дикие, безрассудные и непредсказуемые существа, — отрезала женщина. — Ты никогда не узнаешь их мотивов, не думай об этом. Выпей это!

Яга протянула Анаис напиток с резким запахом, и та нехотя хлебнула его и откашлялась, скорчив гримасу недовольства. Пока женщина помогала матери с ребенком собраться и выйти из избы, Анаис сняла ошейник с руки и, рассматривая его со всех сторон, о чем-то напряженно задумалась.

В месяце жовтене проливные постоянные дожди ненадолго закончились, сменившись холодной ветреной погодой. Земля горела огнем оранжевой листвы, часть деревьев подчистую сбросила с себя бордово-красную робу и готовилась к зимней спячке. Животные попрятались от холода, в том числе и змеи, которые ближе к осени еще плавали в пруду средь русалок и мавок; сейчас же ужи и гадюки окончательно уползли зимовать в теплые норки и коряжки. Потому пятеро девчонок, новоиспеченных ведьмочек, без какого-либо страха перед ядовитыми рептилиями уселись у водоема, покрывшись с ног до головы плотной одёжой: длинными кафтанами, меховыми тулупами и узорчатыми платками. В попытке согреться и набраться как можно больше сил и энергии подружки сидели сплоченно над самобранкой, расстеленной на гнилом сыром бревне, и весьма жадно поедали все то “хрючево”, что предлагала им скатерка. Они издавали самые разные звуки человеческой жизнедеятельности, от довольного быстрого чавканья до громкого рыгания, что в любой благородной, будь то княжеской иль королевской семье нельзя было ожидать от родовитой приличной девушки.

Лишь одна Анька не находила себе места и долго не могла присоединиться к пирушке. Она то и дело вскакивала, смотрела вдаль, пыталась выйти, но сидевшие от нее по разные стороны Даренка и Олеся хватали ее то за светло-голубой платок, повязанный в качестве пояса, то за длинную растрепавшуюся за долгое время косу и усаживали обратно.

— Анька, хватит, перестань уже!

— Бабушка сказала, что она очнулась, — отчаянно вздыхала Аня, продолжая смотреть глубоко вдаль.

— Значит, скоро к нам придет, потерпи.

— Может, она еще не в состоянии будет… Может, что-то еще понадобится принести или сделать… — Анька снова подскочила, но Олеся резко схватила ее за косу и вернула ее на место так, что та больно шлепнулась задним местом и схватилась за него.

— Цыц! Ты и так много сделала уже, отдохни. Посмотри на себя только, кожа да кости! — ругалась Дара. — Еще успеешь повидаться со своей подружкой.

— Нафэй подрувкой! — уточнила Олеся, откусив значительный кусок каравая.

— Да, Анька, хватит себя истязать, — подхватила Ванда. — Ты сделала все, что смогла, и это дало свои плоды. Пожинай их теперь. Ты хорошо не ела с тех пор, как с Огоньком это приключилось. Травки какие-то искала и собирала…