Я киваю, не в силах спорить. Дочь Джуди очень похожа на нее, хотя это меня не слишком утешает. Моя сестра всегда была безрассудной. Она была адреналиновой наркоманкой, и я не знаю, будет ли Пеппер похожа на нее или на меня. Я ничего не боюсь, но знаю свои границы.

Старик, кажется, читает мои мысли.

— То, что случилось с твоей сестрой, трагедия. Иногда лучшие из нас погибают не по своей вине.

— Может быть. — Я никогда не поверю, что Джуди заслужила то, что с ней случилось, а терять сестру чертовски больно.

— Ты поможешь мне, Хатч? — Серые глаза с мольбой смотрят на меня. — Защити моих племянниц. Они — все, что у меня осталось в этом мире.

Я проглатываю рычание, застрявшее в моем горле, и с тяжелым выдохом киваю.

— Я позабочусь о том, чтобы они добрались сюда, и буду оберегать их, пока они здесь. Это все, что я могу сделать.

Хью протягивает руку и сжимает мое плечо.

— Спасибо тебе. Я никогда не забуду, что ты для меня сделал.

Я сжимаю губы.

— Когда-нибудь мы сядем и разберемся в том, что произошло.

— Когда-нибудь, — кивает Хью, мрачно поджимая тонкие губы. — А сейчас тебе лучше уйти. Я отправил Блейк письмо несколько дней назад. Надеюсь, этого будет достаточно.

— Она любит тебя. Если ты попросил ее приехать сюда, я уверен, что она приедет.

Боже, надеюсь, я прав. Если мне придется ехать в Нью-Йорк и пытаться привезти ее сюда, ничего хорошего из этого не выйдет.

— Просто пообещай мне, что ты убедишься, что она приедет.

Настойчивость в его голосе озадачивает меня. Он опять что-то скрывает, и мне это не нравится.

— Дай мне знать, если тебе понадобится моя помощь. В чем угодно.

— Разве я не всегда так поступаю?

К сожалению, ответ — нет.

Блейк

— Что за черт? — Я застываю на месте возле маленького черного лимузина, подвезшего нас с сестрой Ханой к нашему многоквартирному дому на Манхэттене.

Еще нет двух часов ночи, но сегодня мне было не до веселья. От анонимной записки о том, что Хана снимается в каком-то порнофильме, оставленной на моем столике в Vogue, у меня свело желудок, и после этого мне хотелось только одного — разыскать ее и вернуться домой.

Выполнено.

Вторичная задача — затащить ее внутрь и запереть двери, пока Хана не протрезвеет, и мы не разберемся, что она натворила и как это исправить. Только сцена, разворачивающаяся на ступеньках нашего подъезда, все меняет.

Мрачный дождь покрывает мои руки и волосы, делая радужный росчерк полицейских огней и машин скорой помощи еще более ярким. Как будто мы все еще в клубе.

Хана натыкается на меня сзади, когда вылезает из машины, и хихикает.

— Упс! Извини, Блейк.

Она даже не обращает внимания на пеструю картину, разворачивающуюся прямо перед нами. Небольшая толпа только начинает образовываться. Это означает, что бы это ни было, это произошло только что.

Два офицера полиции поднимают руки вверх, так как быстро появляются представители СМИ, выпрыгивая из фургонов или подскакивая на ходу, чтобы сделать снимки или выхватить фотоаппараты. Другой офицер натягивает желтую ленту, чтобы отгородиться место происшествия.

И тут мой взгляд падает на трех здоровенных полицейских в черной униформе, окруживших темный комок на мокром бетоне. Толстая светло-рыжая коса освещается, и у меня замирает сердце. Это молодая женщина, руки и ноги раскинуты и согнуты под странными углами, но я вижу то, что не хочу узнавать, — то, что мешает мне дышать.

Сотрудники скорой помощи делают все возможное, чтобы закрыть все вокруг, но я узнаю яркий золотисто-черный халат от Версаче. И узнала бы его где угодно, потому что она купила его прошлым летом, когда мы были вместе в Майами. Она сказала, что это в память о великом дизайнере, застреленном раньше времени на ступеньках своего прекрасного особняка.

— Дебби? — У меня срывается голос, когда я узнаю свою подругу.

Ее тело переломано. Она лежит на холодном мокром асфальте, лицом вниз, повернутая к водосточной канаве, возле ступенек нашего прекрасного здания.

— Какого черта? — Трип выбирается из машины и проносится мимо меня, останавливаясь у жёлтой ленты, где офицер перехватывает его и отталкивает назад.

Холод пробирает меня до костей, пока я смотрю, как женщина в форме продолжает накрывать брезентом тело моей подруги.

Мне кажется, я сейчас упаду в обморок.

— Я не понимаю… Что происходит? — Голос Ханы возвращает меня в реальность, и я поворачиваюсь, чтобы отвлечь ее от ужасающей сцены перед нами.

Ей не нужно это видеть. Черт возьми, мне не нужно это видеть. Я не хочу вспоминать Дебби такой — мертвой на холодном бетоне в своем черно-золотистом атласном халате, с темно-красной жидкостью, вытекающей изо рта и носа.

— О! — Я чуть не подворачиваю лодыжку на шпильках, но крепче хватаю сестру за руки, чтобы удержаться на ногах. — Что это было?

Оглянувшись назад, я узнаю пушистую белую туфельку Лабутен с ее инициалами, вышитыми черным курсивом по ремешку. Желчь поднимается к горлу, но я сдерживаю рвотный позыв. Не оглядываюсь назад. И не представляю, как она слетела с ее ноги, когда Дебби падала навзничь.

Что произошло? Почему? Это не имеет никакого смысла.

— Что это? — Голос моей младшей сестры срывается, и она хватает меня за руки, когда я веду ее кругом к входной двери, пытаясь отвлечь ее внимание. — Это туфелька Дебби?

Боковая сторона испачкана грязной водой.

— Просто оставь это. Теперь это часть места преступления.

— Что ты имеешь в виду? — Хана переводит взгляд с меня на растущую толпу зрителей.

Прибывают еще полицейские машины и скорая помощь, хотя по поникшим плечам Трипа я могу сказать, что им нужен только судмедэксперт.

В ночи сверкают вспышки — это папарацци, или то, что от них осталось в наши дни. Даже фургончик с новостями подъезжает к месту события. Наверное, кто-то еще смотрит телевизор. Может быть, старики, живущие в нашем доме, те самые, которые выйдут из себя из-за того, что какая-то избалованная дебютантка привлекает к себе столько внимания своей смертью.

— Я не понимаю. Почему это место преступления? — Моя сестра переводит взгляд с меня на Трипа, пока он медленно приближается, следуя за нами в здание.

— В Манхэттене запрещено убивать себя. — Голос Трипа безрадостен, почти саркастически, и я решаю, что мне нужно быть наверху, в нашей квартире, с напитком в руке. Немедленно.

****

Трудно уснуть, когда умирает любимый человек.

Я брожу уже целые сутки, ни разу не сомкнув глаз.

Хана лежит на диване с золотыми полосками на лице под покрасневшими глазами.

— Я не верю. Это должен быть несчастный случай. Она только что купила целый шкаф дизайнерских платьев на неделе моды. Мы говорили о вечеринках, на которых будем присутствовать в Каннах.

— Дебби умерла? — Трип берет газету из тележки с завтраком. — Серьезно?

Он разворачивает черно-белый лист и поворачивает его так, что я могу прочитать заголовок, напечатанный над тремя колонками и нелестной фотографией нашей мертвой подруги в баре, выглядящей очень неприглядно.

Мудаки. Это так чертовски несправедливо.

— Наверное, в наши дни это считается разумным. Мы не имеем права жаловаться на то, как к нам относятся в СМИ, верно?

Наша привилегированная жизнь — это разрешение осуждать все, что происходит за закрытыми дверями, особенно нас, девушек. На нас всегда вешают ярлыки неуправляемых, избалованных, сумасшедших или истеричек.

Дебби была моей самой близкой подругой. Она была единственной подругой, которая поддерживала со мной связь все те два года, что я провела в тюрьме Епископа Святого Семейства. Она была моей соседкой по комнате в Колумбийском университете и помогала мне найти работу моделью, чтобы мне не пришлось просить денег у матери до того, как смогу пользоваться своим трастовым фондом.

Теперь она мертва.