— Я здесь, чтобы забрать своего клиента, — Хатч хватает меня за плечо, притягивая к своей груди. — Извините за беспокойство.

Он крепко держит меня, когда выводит на улицу, накидывая свое толстое шерстяное пальто на мои обнаженные плечи, чтобы скрыть мою дрожь. Температура внутри «Гибсона» — восемьдесят градусов. Я дрожу не от холода.

Мое пальто забыто, когда Хатч целеустремленно движется, увлекая меня из задней комнаты через главный бар и вверх по лестнице к молчаливому, ожидающему черному внедорожнику.

— Прости, что не дал тебе больше времени. — Его глубокий голос тих, но я не беспокоюсь о его вмешательстве.

Мысли в голове крутятся, и сколько я ни ищу выход, не могу его найти.

Это больше, чем игорные долги. Это больше, чем шантаж, и я могу думать только об одном, чем все это закончится.

Хатч

Взгляд Блейк прикован к сверкающему ночному пейзажу, пролетающему мимо ее окна в моем черном внедорожнике. Блейк молчит, и я думаю, что она, наконец, осознает опасность своего положения.

Мой водитель останавливается у входа в ее многоквартирный дом, и я жду, не зная, следовать ли мне за ней или оставить ее у двери.

— Тебе стоит подняться, — тихо говорит она.

Я выхожу из машины, останавливаясь только для того, чтобы сказать водителю, что позвоню, если он мне понадобится.

Мы молча входим в холл. Это бежевая круглая комната со столом и швейцаром, который приподнимает шляпу.

Лифты расположены вдоль одной стены, а в маленькой комнате справа находятся почтовые ящики. Блейк идет прямо к лифтам, и невысокий седовласый мужчина в зеленой униформе открывает двери.

— Мисс Блейк, — приветствует он ее, и мы заходим внутрь.

В маленькой кабинке царит тишина, а ее глаза опущены. Несмотря на то, что ее уверенность пошатнулась, я вижу, что она делает все возможное, чтобы собраться с силами, и я не могу не восхищаться ее стойкостью, даже если я считаю, что это ошибочно.

Я знаю по опыту, что с мужчинами вроде Грега Питерса можно справиться только одним способом — грубой силой. Такие, как он, реагируют только на самый большой член в округе, который, как он скоро узнает, мой.

Звенит звонок на ее этаже, и она делает шаг вперед, чтобы дотронуться до руки лифтера.

— Отвези нас на крышу, Расти.

Пожилой джентльмен кивает, и двери снова закрываются. Он поворачивает ключ, и мы поднимаемся выше, останавливаясь внутри металлической клетки с козырьком. Двери открываются, и Расти выходит, раздвигая шаткие металлические ворота.

— Просто позвоните, когда будете готовы спуститься, — говорит Расти, и она кивает, одаривая его слабой улыбкой.

Двери закрываются, и мы остаемся одни. Блейк протягивает руку и берет меня за руку, ведя по бетонной плите шириной со здание внизу.

— Ты показал мне свою любимую часть Гамильтауна, — говорит тихим голосом Блейк. — Я покажу тебе свою любимую часть Нью-Йорка.

Я расслабляю плечи, и позволяю ей вести меня.

— Я с удовольствием посмотрю.

Я хочу, чтобы Блейк рассказала мне о том, что Питерс сказал сегодня вечером, но еще больше я хочу, чтобы между нами все было как прежде, до ссоры.

Крыша выложена бежевой глиняной черепицей высотой до плеч. Она подходит к плантации, где стоит горшок с виноградными листьями, выпирающими из верхней части, и опирается предплечьями о барьер, глядя на улицу.

Оглянувшись на меня, Блейк жестом приглашает меня присоединиться к ней, и я подхожу туда, где она стоит в своем сексуальном черном платье, подчеркивающем все ее великолепные изгибы. Ее руки скрещены, и я не могу сказать, холодно ли ей. Ветер развевает ее длинные темные волны по плечам, и когда я смотрю на улицу, вид на горизонт захватывает дух.

Городские улицы остались далеко внизу, а прямо перед нами, словно волшебный ковер из сверкающего белого и неонового света, расстилаются огни Нью-Йорка. Небоскреб за небоскребом освещены мозаикой позолоченных желтых квадратов. В одну сторону открывается вид на Гудзон, в другую — на Ист-Ривер. Это панорамный вид на город, который никогда не спит.

— Раньше я думала, что являюсь его частью. — В голосе Блейк звучит смирение. — Раньше я думала, что это мой город. Я была Кэрри Брэдшоу или Сплетницей. Я была дурочкой. Этот город принадлежит тем, у кого есть деньги и ненависть, чтобы управлять им. Я была всего в одном неверном шаге от того, чтобы стать жертвой.

Я хмурю брови, и, как бы мне ни не нравилась коррупция, я не уверен, что ее слова полностью правдивы. Блейк чувствует себя подавленной, и я здесь как раз для этого.

— Что я могу сделать?

Она поднимает свои красивые глаза на меня.

— Что, если я скажу, что убила человека?

Вздернув подбородок, я выгибаю бровь.

— Мне будет трудно в это поверить. Ты контролируешь себя, и ты очень сильная. Ты сделаешь все возможное, чтобы обезопасить свою семью, но ты не убийца.

— Что делает человека убийцей?

— Решительность, непоколебимость… Неконтролируемая ярость. Страсть, вера в высшее благо. Миллион разных вещей.

— Ты убивал кого-нибудь?

— Да, в армии. Я не знал их имен и лиц. И все равно это отняло у меня часть души.

Она молчит, не поднимая глаз, все еще придерживая двери частично закрытыми.

— Я могу нести тебя так далеко, Блейк. В какой-то момент тебе придется рассказать мне все.

Блейк медленно переводит взгляд на меня, и несколько раз моргает.

— Они охотятся за Ханой не только из-за порно. Они думают, что она убила человека… Или каким-то образом участвовала в его убийстве.

Отступив назад, я прикрываю рот рукой. Это новость, и отчасти в ней есть смысл, учитывая то, что я знаю о Хане. Но я бы скорее поверил, что Хана убийца, чем Блейк.

— У них есть доказательства?

— Не знаю. Не думаю, — опускает взгляд к земле Блейк. — Но они знают, что с ней случилось, что сделал Виктор.

— Откуда они это знают? Она им рассказала?

— Трип предположил, что Дебби рассказала им, но я в это не верю. — Злость сжимает ее челюсти. — Возможно, он хвастался этим. Она красивая девушка. Я уверена, что наличие Ханы было для него повышением самооценки, свидетельством его мужественности… или жестокости.

— Мне кажется, что ты злишься на меня.

— Я злюсь на то, что он сделал, и на то, что они пытаются сделать сейчас, оправдывая это каким-то кодексом чести. Это кодекс, который превращает молодую девушку в жертву, а потом делает ее виноватой, если она делает что-то, чтобы защитить себя.

Протягивая руку, я медленно подхожу.

— Ты хочешь сказать, что считаешь ее виновной?

Качая своей темноволосой головой, Блейк обхватывает себя руками за талию и дрожит.

— Я не хочу в это верить. Не верю, что у нее хватило бы сил на такое, но я никогда не подвергалась такому насилию. Я не знаю, на что она способна.

— Мы можем ей помочь. Я знаю места, куда она может пойти, места для таких, как она…

— Таких, как она? — сверкает на меня глазами Блейк. — Я не собираюсь отправлять ее куда-то, чтобы с ней обращались как с преступницей. Я знаю, что ты ее не одобряешь, но не у всех было такое привилегированное воспитание, как у тебя.

Медленно выдыхая, я смягчаю свой тон.

— У тебя были такие же привилегии, как и у меня, когда я рос.

— Это не одно и то же. У тебя была власть контролировать свой мир. У нас ее не было.

— Может быть, — киваю я. — И все же нельзя оправдывать Хану за то, что она сделала — если она сделала это. Быть жертвой можно только до поры до времени. Ты не можешь защитить Хану от последствий ее поступков.

— Да, могу! — Ее голос повышается, но срывается, когда Блейк продолжает. — Я защищу ее. Я единственная, кто сможет.

Ее плечи опускаются, и я успеваю подхватить ее.

— Я помогу тебе.

— Нет. — Она извивается в моих объятиях, и я ослабляю хватку. — Тебе наплевать на нее. Ты такой же, как они, пытаешься контролировать нас, пытаешься заставить нас делать то, что, по твоему мнению, мы должны делать, вести себя так, как ты хочешь, чтобы мы вели себя.