Вздрогнув, Набожа проснулась. Тишина ошеломила ее, и она прислушалась, но смолкло все: и голос Карги, и легкий посвист ее прерывистого дыхания. Девушка вскочила, ругая себя за то, что заснула. Рыдая и баюкая Каргу в объятиях, она вдруг заметила, что в кулаке старухи зажат кожаный мешочек. Набожа помяла его в пальцах и ощутила внутри нечто вроде зернышек. Она развязала мешочек, передвинулась ближе к слабому свету, падавшему из очага, и вытряхнула содержимое — на ладонь ей упали семена, маленькие слёзки пшеничного цвета, а в нос ударил тяжелый дух белены.
Молодой Кузнец призвал Набожу в дом Кузнецов. Супруга одного из его братьев уже три дня не покидала своего ложа. Одна, без помощи Карги, Набожа стояла в дверях, робкая, будто новорожденный олененок, ожидая, когда ее глаза привыкнут к тусклому свету. Молодой Кузнец, его мать, супруги братьев и дети — некогда могучий клан, насчитывавший тридцать четыре человека, а ныне усохший до семнадцати, — собрались у низких столиков. Стряпуха, которая служила в семействе, сколько себя помнила Набожа, раскладывала по мискам кашу с мясом дикого кабана и разливала в кружки отвар одуванчикового корня.
Молодой Кузнец провел ее к ложу больной, и Набожа скользнула за шерстяную занавеску. Женщина поспешно забралась под шкуры, укрывшись с головой, и не показалась даже после того, как самый маленький из ее ребятишек потянул ее за волосы. Еще не успев потрогать ее лоб, Набожа поняла, какое снадобье может помочь. Тоску прогоняли растертые цветки зверобоя, настоянные на хлебном вине, которое сохраняло силу травы.
За занавеской послышался голос матери Молодого Кузнеца.
— С утра займитесь делом, — велела она. — Говорят, крыжовник поспел. И надо натаскать в дом воды и дров.
Женщины Кузнецов, привыкшие к прялке или вышиванию каемок на шапочках, не ответили. Набожа отдернула занавеску и увидела, как мать Молодого Кузнеца, подхватив корзинку с недосу-ченной шерстью, вышла из хижины.
Супруги почти разом заговорили:
— Мы, значит, воду таскай, а она будет сидеть на солнышке, шерсть сучить?
— Кто-то же должен таскать воду Они не вернутся.
— Старуха говорит, они ушли в горы к мятежникам.
— Все знают, что это не так.
— Она не может смириться с правдой. Она Старого Кузнеца любила, этого у нее не отнимешь.
— Уйду в Городище, как только выдастся случай.
— Лучше уж туда, чем здесь таскать воду да голодать.
— У старухи много чего есть на обмен.
Молодой Кузнец хлопнул ложкой по столу, хотя в миске у него еще оставалась каша, и встал.
— Я в кузню, — сказал он.
Стряпуху Кузнецов одолел зуд с сыпью, и через пару дней она пришла к Набоже. Когда та смазывала воспаленные запястья мазью из мокричника, Стряпуха пожаловалась:
— Старуха нудит день и ночь. Похлопает по лавке рядом с собой, а как Молодой-то Кузнец сядет, она ему: «Бери за себя Рыжаву». Он возражать, а она рукой машет, ничего слушать не хочет: им, дескать, нужно объединиться с родом, который сейчас в силе. На Черном озере нынче командуют Охотники.
— Она знает, что Старый Кузнец не вернется, — сказала Набожа. Мерцающий лучик надежды поглотила тьма.
— Глаза у ней блестят, а слез нету.
Набоже припомнилась золотая брошь, которую мать Молодого Кузнеца каждый день носила на платье, и обвивавший талию пояс, унизанный бронзовыми бляхами, — такие украшения обычно приберегались для праздничных дней. Набожа всегда покачивала головой при виде этой пышности и чувства превосходства, выставляемых напоказ женой, чей сын в одиночку тяжко трудился в кузне.
— Уперлась рогом, что твой бык, — продолжала Стряпуха. — Нет никого красивее Рыжавы, говорит, а Молодой-то Кузнец отвечает, что она избалованная. А старуха: чистая правда, мы все знаем, что отец ей во всем потакает, и когда-нибудь ты это себе на пользу повернешь.
— У него и так огорчений хватает, — сказала Набожа Стряпухе, думая о том, что и сама отчасти виновата в его огорчениях.
Молодой Кузнец был слишком мягок для Рыжавы, и его мать должна была это видеть. Набожа мысленно перебрала подрастающих девочек.
Помимо работниц и Рыжавы, выбор был невелик, но если он потерпит несколько лет… Младшая сестра Рыжавы — Вторая Рыжава — была добра и застенчива, и у нее были такие же, как у сестры, великолепные волосы, хотя один глазной зуб омрачала тень грядущей порчи.
— И к тому же ему приходится тягаться со Старым Охотником, — добавила Стряпуха.
— Этот своего не упустит.
— Он твердо вознамерился не дать Кузнецам подняться. — Стряпуха покачала головой. — Видала меч, который Молодой Кузнец только что закончил?
Набожа кивнула:
— С эмалевым перекрестьем.
— Он хотел сам отнести его в Городище, да еще пару кувшинов и бронзовый щит. Так Старый Охотник говорит: нет.
— Запретил? — При Старом Кузнеце мастера были вольны обменивать свои товары на рынке.
Хотя, зная сметливость и честность Старого Кузнеца, они по большей части довольствовались тем, что он сам торговался за них.
Стряпуха пояснила:
— Старый Охотник говорит — сам пойду. — Наклонившись ближе, она прошептала: — Его аж колдобит при мысли, что Молодой-то Кузнец вернется и принесет добра больше, чем нужно его роду, чтобы Зябь пережить. Боится, что Молодой Кузнец сушеной рыбки для работников припасет.
В ту Зябь за Жаворонком и Каргой в Другой мир последовала покаявшаяся работница — наглоталась ягод омелы, которую друид принес из Священной рощи и положил к ее ногам в знак очищения. После этого умерло дитя, родившееся раньше срока. Его мать, работница, уже к наступлению Зяби была очень худа, а к родам Совсем отощала. Сколько она ни ела крапивы, молоко не приходило. Супруга Старого Дубильщика, еще не отнявшая от груди своего младенца, отказалась заботиться о чужом ребенке. «К чему кормить такого заморыша, — сказала она. — Все равно что оставить молоко на солнце сворачиваться».
Затем ушла мать бессердечной супруги Старого Дубильщика, хотя в доме зятя она ни в чем не нуждалась. Раньше она часто сиживала с другими пожилыми женщинами, но затем перестала появляться на людях. Поговаривали, что с тех пор, как ее дочь отказала роженице, она целую луну лежала на тюфяке, не принимая ничего, кроме воды.
Еще двое стариков стали отвергать пищу, и сородичи положили их тела в Долине костей, рядом с останками матери супруги Старого Дубильщика, младенца, работницы, Карги и Жаворонка. Молва о благородной жертве стариков ширилась. Старец, вскинув голову, заявил, что у него есть право на пищу, как и у любого на Черном озере, а те, кто думает иначе, забыли, сколько он пахал, сеял и жал, пока они еще под стол пешком ходили. Вторая Вдова, которая уже обвинила Старца в том, что он таскает собранные ее детьми ягоды, фыркнула:
— Ты думаешь, у тебя больше прав, чем у детей. — Она подошла к его тюфяку и вытащила из-под истрепанной шкуры горсть ореховой скорлупы: — Ты не собирал орехи. Сказал, что у тебя колени болят. — Она швырнула в Старца скорлупки, которые отскочили от его груди и упали к ее ногам. Подойдя к тюфяку, на котором спали ее дети, она стащила шерстяное одеяло, укрывающее младшего сына, и показала всем его выступающие ребра.
Набожа стала каждый день что-нибудь давать мальчику, да и остальным ребятишкам тоже: кусочек лопухового корня, пару желудей, свою долю твердого сыра. Вскоре она ослабела настолько, что слегла и, не поднимаясь с тюфяка, блуждала между явью и сном. До нее смутно доносились звуки: стук и треск полена, подброшенного в огонь, жалобы на нехватку дров, кашель, хныканье, обращенные к Матери-Земле мольбы.
Теперь она узнала, что такое настоящий голод: это когда не остается сил на муки совести. Истощенный ребенок на тюфяке тоже это знал. И то, что некогда он работал в полях с усердием ребенка вдвое старше и снимал мешок с плеча матери, взваливая его на себя, лишь усугубляло страдания.
Арк не приходил в хижину Набожи, поскольку, как она догадывалась, выживание в Зябь не оставляло времени. Несколько раз она вспоминала о блаженствах в лесу, но сцены, воскрешаемые в памяти, казались скорее туманом, нежели чем-то осязаемым. Желание было лишь приманкой, соблазном, и только терпящий истинную нужду мог распознать обман. Желание не согревало, не набивало живот, не смачивало водой губы. Оно не могло, как размятый в кашицу сыр, проскользнуть в горло, заполнить пустоту в желудке и стать не просто ощущением тепла, но самим теплом.
